Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Спрингер Нэнси

Тьюки отставал. Я тащила его за собой, понимая, какую боль ему причиняет каждое движение. Его босые стертые ступни ударялись о твердые камни, а дорога к тому же шла в гору.

— Ну же, скорее! — взмолилась я.

— Не могу, — выдохнул Тьюки и попытался выдернуть руку. Я усилила хватку.

— Наверняка можешь. Ты обязан.

— Ты... беги. Спасайся.

— Нет.

Я постаралась успокоиться и трезво оценить ситуацию. Судя по всему, мы покидали царство причалов, телег и складов. Перед нами открылась бедная улочка с ветхими домишками и небогатыми лавками рыбника, ростовщика, починщика зонтов. Уличные торговцы кричали:

— Живые мидии, живые устрицы!

— Сладкое мороженое! Холодное земляничное мороженое!

Были там и прохожие: дворник с запряженным в телегу ослом, рабочие с тачками металлолома, девушки в чепчиках и фартуках, некогда белых, а теперь схожих по цвету со шляпками грибов. Они не спешили нам помогать, но их было не так много, чтобы они вовсе не заметили босого мальчишку и лохматую девчонку без шляпы и в окровавленном платье вдовы.

— Хватайте их! Воры! — проревел Здоровяк. — Остановите этих пройдох! Злодеи! Карманники!

На нас с Тьюки сразу устремились любопытные взгляды. Мы пробегали мимо магазинчиков с разнообразным барахлом: подержанной мебелью, ношеной одеждой, подновленными шляпками и залатанной обувью. Из тумана жара и ужаса то и дело возникали чужие лица и через мгновение оставались позади.

Одно из них показалось мне знакомым, но я не сразу вспомнила, где его видела.

Прошло несколько секунд, и меня озарило:

— Тьюки! Быстрее!

Я свернула в узкий переулок между двумя полуразвалившимися пансионами, обогнула коровий сарай, пробежала через пахучие конюшни за домами, где воняло ослами, козами, гусями и курицами. Еще поворот...

— Вам от меня не уйти! — раздалось за сараем. Погоня наступала нам на пятки.

— Сдавайтесь! — взвизгнул Писклявый.

— Дура! — выкрикнул Тьюксбери, очевидно обращаясь ко мне. — Зачем ты носишься кругами?! Они нас поймают!

— Скоро поймешь. Давай за мной.

Я отпустила его руку и, попрощавшись с остатками скромности, торопливо расстегнула пуговицы на груди. На бегу я выудила из подкладки на грудь одну хрустящую купюру и зажала ее в кулаке, а затем завернула за угол и поспешила к лавке поношенной одежды.

Хозяйка стояла на пороге, наслаждаясь прохладным ветерком и видом на улицу. Стоило ей нас завидеть, как блаженное выражение ее лица сменилось тревогой. Сейчас она была скорее похожа не на малиновку или жабу, а на мышку, зажатую лапой кошки.

— Нет! — ахнула она. — Нет, Резак меня пришьет! Моя жизнь столько не стоит...

На разговоры времени не было. Еще секунда — и наши преследователи выбегут из-за угла и снова нас увидят. Я впихнула сто фунтов в руки миссис Калхейн — судя по всему, так ее звали, — схватила Тьюки за рукав и втащила за собой в лавку поношенной одежды Калхейна.

Глава четырнадцатая

Совершенно выдохшиеся, мы забежали в сумрачное, грязное, захламленное помещение. Там было душно и жарко как в печке. На одной из стен висели длинные плащи и накидки, и мы поспешили скрыться за их темными силуэтами. Я наблюдала за входной дверью, дрожа и сжимая кулаки, гадая, возымела ли эффект моя взятка.

— Спрячься под стол! — прошептал Тьюки.

Я помотала головой. Из окна мне было видно, как собравшийся народ расходится, а круглолицый головорез и его худощавый напарник носятся по улице и злобно оглядываются по сторонам. Здоровяк схватил за ворот проходящего мимо парня так, что у того чуть не оторвались ноги от земли, и заорал ему прямо в лицо. Бедняга показал пальцем в нашем направлении.

А куда ушла миссис Калхейн, я не знала.

Вдруг она снова появилась и встала спиной ко входу. Теперь хозяйка лавки походила на черепаху с панцирем в клеточку и в фартуке с лентами, завязанными на кривоватый бантик.

Наш луноликий враг и его подельник подошли к миссис Калхейн и нависли над ней. Даже Писклявый, хоть и горбился, был выше ее ростом. И взгляды у них были такие яростные, что я бы на месте хозяйки не выдержала напора.

Однако приземистая карга и с места не сдвинулась, затыкая собой проход, как пробка бочку. Она покачала головой и махнула куда-то вдаль.

Мне на секунду показалось, что залитый солнцем дверной проем — это великолепный нимб над ее головой.

Злодеи развернулись и убежали прочь.

Вцепившись в чей-то старый плащ, чтобы не упасть, я съехала вниз по стене и вздохнула с облегчением.

Тьюки сложился пополам словно угорь и осел на пол.

Миссис Калхейн не стала сразу заходить в лавку и еще немного постояла перед дверью, что было очень разумно с ее стороны. К тому времени как она вернулась, я успела отдышаться, нашла в служебном помещении кран с водой, намочила прямоугольный отрезок выцветшей фланелевой ткани красного цвета и приложила к лицу Тьюки. Когда он приподнялся с пола и сел прямо, я занялась его измученными ступнями. Вытерла тряпкой кровь и грязь, стараясь не давить слишком сильно, чтобы не потревожить ранки и мозоли. Как раз в тот момент наша жабоподобная спасительница зашла в лавку, заперла за собой дверь, опустила жалюзи и заковыляла к нам.

— Ну что, — сказала она. — То ты горюющая вдовушка, то простоволосая девчонка, за которой гонятся Резак и Писклявый.

— Вот как? Кто эти джентльмены? Боюсь, нас друг другу не представили.

— Еще бы. А эта тряпка, которой вы ноги вытираете, — мой компресс на живот.

Я выпрямилась:

— Помилуйте, я же вам заплатила!

Миссис Калхейн посмотрела на меня, и на лице ее не было и тени прежней улыбки, которую я видела в поезде, а голос не звенел как у малиновки, и «уточкой» она меня не называла.

— Это все ушло на соседей. На тех, кто вас видел.

Про себя я подумала, что отчасти это правда: она уходила договариваться со свидетелями и торговаться за их молчание.

Но только отчасти. По хитрому блеску глаз было ясно, что на соседей ушло всего несколько шиллингов или фунтов, не более того.

Впрочем, вид у нее был донельзя серьезный и мрачный, когда она добавила:

— Надеюсь, ты понимаешь, что этого недостаточно. Если Резак узнает, что я вас прикрыла, он из меня душу вынет, гадать тут нечего. Я ради вас жизнью рискую.

— Если вы обеспечите нас всем необходимым, получите еще, — сказала я.

На следующий день мы с Тьюки выскользнули из лавки через заднюю дверь, окрепшие и преображенные. Накануне мы укрылись в скромной кухне миссис Калхейн — она обитала в трех комнатах на втором этаже над магазинчиком — и с благодарностью уплели ее комковатую кашу. Я спала на вонючем диване, Тьюки — на пуховом одеяле на полу. Помылись по-простому, обтершись мокрой губкой. Ступни Тьюки мы смазали бальзамом, предназначенным для коровьего вымени, и забинтовали. Свои тряпки сожгли в кухонной печи и облачились в подержанную одежду из лавки Калхейна.

Мы не разговаривали, не называли имен. Наша хмурая спасительница не задавала вопросов, и мы не стремились рассказать о себе. Даже между собой не общались — мало ли, она подслушает. Я ей не доверяла и почти не сомневалась, что миссис Калхейн выкрадет все мои деньги, если узнает, где они хранятся. Поэтому при нёй я не переодевалась, а корсет не снимала вовсе, даже перед сном. Ранее ненавистный, он стал одним из ценнейших моих сокровищ и не так уж сильно мешал, если я его не затягивала. Стальные пластины спасли мне жизнь. Накрахмаленная ткань поддерживала и скрывала подкладки на грудь, попу и бедра, в которых хранились мои средства к существованию.

Я надеялась и молилась, чтобы миссис Калхейн — если ее и правда так звали — не выведала мой секрет. Мы говорили только о делах.

Есть ли в лавке не слишком поношенный мальчишеский костюм с кепкой, добротными ботинками и плотными носками?

Найдутся ли для меня блузка и широкая юбка — турнюр или годе, вроде тех, что носят машинистки и продавщицы перчаток, из практичного материала, с карманами?