Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Спрингер Нэнси

— Осталось меньше часа, — сказал он своему приятелю, и я узнала этот писклявый голос. Его обладатель, тощий и хилый, горбился, как будто его ударили в живот, и походил на недокормленную дворняжку. — Нашел его у доков, прям как ты в телеграмме написал — околачивался там у «Грейт Истерна». С ним-то ясно, чего делать, а с девчонкой что?

— Да то же самое, — прорычал второй негодяй, спускаясь по лестнице. Его голос я тоже узнала. Вслед за черными сапогами показались нескладные ноги и руки, облаченные в черную одежду, раньше явно принадлежавшую джентльмену, а теперь безнадежно испорченную. Свет лампы выхватил из полумрака бледные лайковые перчатки желтого цвета. Сливки общества частенько носили лайковые перчатки, особенно желтые, — они служили признаком высокого социального положения.

Однако на голове у него сидела не шляпа благородного господина, а тряпичная кепка рабочего.

Затем он развернулся, и я увидела его лицо.

То самое, суровое и белое, похожее на полную и мрачную луну лицо, маячившее за дверью купе в поезде. Теперь я бы сравнила его скорее с черепом: под кепкой он оказался отвратительно лысым, как червь, только из ушей торчали редкие рыжие волоски.

— Я думал, ты на всякий случай за ней увязался — мало ли, если бы я опростоволосился, — сказал Писклявый.

— Ну да, чтобы уж наверняка его добыть, — признался Здоровяк. — А еще она сказала, что фамилия у нее Холмс.

Он со зловещим удовлетворением посмотрел на меня и ухмыльнулся, когда я широко распахнула глаза и разинула рот. И ведь тут было чему удивиться! Откуда он узнал, кто я такая?!

Довольный моей реакцией, Здоровяк повернулся к своему приятелю:

— Якобы она родственница Шерлока Холмса. А если оно и правда так, нам светит нехилая выручка.

— Чего ж ты ее зарезать пытался?

Я оказалась права: именно этот рыжий здоровяк напал на меня с ножом.

Он пожал плечами и холодно бросил:

— Она меня взбесила.

Постепенно я начала понимать, что происходит. Он выглядывал меня в поезде и преследовал от самой станции.

Но... Но почему? С чего он взял, будто я знаю, где находится лорд Тьюксбери?

— Бесовка. — Головорез пронзил меня холодным, как лед, взглядом черных глаз, который показался мне отчасти знакомым, и по коже пробежали мурашки. Он продолжил: — У местных девчонок нет за душой ни одного лишнего шиллинга на корсеты. Уж поверь мне — я столько животов разрезал на своем веку! И не вздумай меня сердить.

Я промолчала, не зная, что ответить.

К тому же мне было до смерти страшно.

Пугающую атмосферу, созданную Здоровяком, испортил его хлипкий напарник:

— Ты смотри осторожней, приятель, сам не взбеси Шерлока’Олмса-то. А то я слышал, с ним шутки плохи!

Здоровяк повернулся к нему и угрожающе прошипел:

— Я буду шутить с кем хочу. Я пошел спать. А ты охраняй этих двоих.

— Так и собирался сделать, — пробормотал Писклявый, дождавшись, пока его подельник вылезет из трюма.

Наш тощий сторож прислонился спиной к лестнице и уставился на нас. В его маленьких глазках плескалась злоба, и он походил на уличного барбоса.

— Кто вы такой? — требовательно спросила я.

Негодяй ухмыльнулся, и даже в тусклом свете масляной лампы было заметно, что нескольких желтых зубов у него не хватает.

— Принц Прелестник Консконавозный, — сказал он.

Кто бы ему поверил! Я бросила на него сердитый взгляд.

— Раз уж мы начали друг другу представляться, извольте сообщить, как вас зовут, — обратился ко мне лорд Тьюксбери.

Я покачала головой.

— Хватит болтать, — проворчал Писклявый.

— Что вы намерены с нами делать? — холодно спросила я.

— Взять с собой на танцы, чего тут думать? Я ж сказал — молчать!

Я повернулась на тот бок, где зиял разрез на платье, и, не желая больше разговаривать с этим шутником, закрыла глаза.

Сложно заснуть или хотя бы притвориться, что спишь, когда руки связаны за спиной. Усугубляли ситуацию стальные пластины корсета, которые болезненно врезались мне в подмышки.

Лежать было неудобно, и мысли у меня путались. Они упомянули «выручку», а значит, надеялись получить за своих заложников крупную сумму. Более унизительного воссоединения с братьями я и представить себе не могла. Они непременно отправят меня в такой пансион, где девиц лупят розгами. И, вероятно, отберут все деньги. А как, ну как, как этот круглолицый головорез узнал, кто я такая, увязался за мной, выяснил, куда отправился виконт Тьюксбери и даже успел отправить телеграмму своему подельнику?! И что он имел в виду, когда говорил «Да то же самое»? Меня сковал ужас, но я напомнила себе, что надо сохранять бдительность, чтобы воспользоваться первой же возможностью для побега. Умом я понимала, что лучше дышать размеренно, не дрожать, копить энергию, что не лишним было бы вздремнуть, но заставить себя следовать своим же советам не могла.

Благодаря округлой форме дна я лежала словно в гамаке, а подкладки под одеждой заменяли мягкие подушки, но все равно приятного было мало. Я постаралась лечь поудобнее, но ничего не вышло. Теперь стальные пластины впивались не только в подмышки, но и в правый бок, напоминая о той неприятной минуте, когда Здоровяк полоснул по платью ножом...

Стальные пластины. Нож.

Я замерла.

О! О, если бы только у меня получилось!

Я приоткрыла глаза и покосилась на Писклявого Барбоса, мысленно хваля себя за скромность — ведь именно из-за нее я легла на тот бок, где проглядывал корсет, лицом к сторожу. Он все так же сидел, прислонившись спиной к лестнице, но голова у него была опущена. Он спал.

Как мы поднимемся наверх, не разбудив его? Этим вопросом я решила задаться чуть позже.

А пока, стараясь не производить лишнего шума, я слегка приподнялась и поднесла связанные запястья к вылезшей из корсета стальной пластине.

Проделать это было непросто, поскольку разрез был у меня на боку. Я вытянула одну руку прямо и оперлась на локоть другой, стиснув зубы, чтобы не издавать ни звука, и зацепила веревку за край пластины.

Двигаться в таком положении было практически невозможно, но мне все же удалось высвободить пластину из-под накрахмаленной ткани.

Изогнувшись еще сильнее, я принялась пилить веревку о сталь.

На лорда Тьюксбери я не смотрела и старалась о нем не думать, уверяя себя, что он спит. Иначе я бы под землю провалилась от стыда.

Я с трудом стачивала веревку, поднимая и опуская руки, не забывая вжимать связанные запястья в край стальной пластины. Казалось, прошла целая вечность, и плечи гудели от усталости. Не знаю, сколько часов я на это потратила, потому что в трюме не отличить день от ночи. Судить о том, приносят ли мои усилия хоть какую-то пользу, тоже было нельзя — я ведь ничего не видела. Только чувствовала, как острый край пластины впивается в кожу. Я стала еще яростнее перепиливать веревку, наблюдая за спящим сторожем и изо всех сил напрягая слух, но тишину нарушало лишь мое прерывистое дыхание. Я скорее чувствовала, чем слышала, плеск волн, хлюпанье трюмной воды, глухое постукивание лодки о пирс...

Писклявый вздрогнул, как будто его блоха укусила. Я успела выпрямиться и спрятать руки за спиной за мгновение до того, как он открыл глаза и пожаловался, бросив на меня негодующий взгляд:

— Ну чего ты эту чертову лодку-то качаешь, а?

Глава тринадцатая

Я замерла, дрожа как кролик в кустах.

Вдруг с другого края трюма раздался властный голос:

— Зачем я раскачиваю лодку? Потому что таково мое желание. Я требую... Нет, я приказываю судну качаться.

Юный виконт Тьюксбери, маркиз Бэйзилвезерский, в самом деле раскачивался взад-вперед, нарушая покой нашей тюрьмы.

— Эй, ты! — сурово прикрикнул на него Писклявый. — А ну хватит!

— Заставьте меня, — гордо произнес мальчик и посмотрел ему прямо в глаза.

— Хошь, чтоб я тя заставил?! — Писклявый подскочил на ноги. — Мнишь себя важным парнем, а? Ну я те покажу, ты у меня попляшешь!