Р. Стайн - Пропавшая девушка
Очнулся я в больнице. Голова кружилась, перед глазами стояли мерцающие вспышки. Тем не менее, я моментально сообразил, где нахожусь. Увидел трубку, выходящую из моей руки, прозрачный пакет с жидкостью на капельнице, установленной возле моей кровати, попискивающий монитор на стене. Я знал где я, и находился в сознании, но не был уверен в том, что готов… готов говорить с окружающими… готов к встрече с окружающим миром.
Как я сюда попал? Как долго я здесь? Все ли со мной в порядке? Все ли в порядке с Гейбом? Знают ли родители?
Вопросы давили на мозг нестерпимой тяжестью. Слишком много вопросов… Слишком много ужаса пережито… Слишком много…
Я зарылся в теплые мягкие простыни и закрыл глаза. Спустя какое-то время я услышал голоса моих родителей, тихо перешептывавшихся рядом. Один из голосов произнес:
— Кажется, Майкл очнулся. Глаза открыл.
Другой прошептал:
— Слава Богу.
Я испытал прилив счастья, осознав, что мои родители здесь, со мной. Счастья и облегчения. Я был жив, и со мной были мои родители.
Я открыл глаза и прочистил горло.
— Мама? Папа?
Когда их лица возникли надо мной, в памяти молниеносно промелькнули воспоминания о случившемся. Я вспомнил ужасающее чувство полета, когда автомобиль, пробив заграждение, вылетел в небо. Вспомнил, как отчаянно мы кричали, когда машина летела вниз, вспомнил сокрушительный удар, скрежет металла, звонкий треск бьющегося стекла, ошеломляющую боль и крайнее потрясение.
Мама и папа склонились над койкой. Глаза покрасневшие, лица усталые. На щеках засыхали дорожки от слез.
Я несколько раз моргнул. Попытался заговорить. Но не смог издать ни звука. Я был так счастлив увидеть их, что мне хотелось сразу и засмеяться, и заплакать, и закричать.
Лишь через несколько секунд их лица вплыли в фокус. Я, наконец, вновь обрел дар речи.
— Что у меня сломано? — спросил я. Вопрос, сорвавшийся с моих губ, возник сам собой. Он испугал даже меня самого.
Мама приложила ладонь к моей щеке.
— Ты цел, Майкл. У тебя ничего не сломано. Ты в порядке. И теперь ты очнулся. Слава Богу, ты очнулся.
Я кивнул. Голова была тяжелой, как камень, но двигал я ею безо всяких проблем. Руки тоже двигались, да и ноги я чувствовал.
— Ты ничего себе не сломал, — сказал папа. В глазах его стояли слезы. Он даже не пытался их утереть. — Доктор сказал, что это просто чудо. Ты будто несокрушимый.
— Какое-то время ты, наверное, будешь страдать от ломоты во всем теле, — сказала мама. — Твои мышцы крайне напряжены. Ну, об этом позаботятся физиотерапевты. А еще, Майкл, ты заработал пару синяков. Тем не менее, ты ничего себе не сломал и не отбил.
Она нежно похлопала меня по укрытой одеялом груди. В ярком свете больничных ламп я увидел, что ее щеки тоже блестят от слез.
— Ты в порядке. Ты будешь в полном порядке, — приговаривала она дрожащим голосом.
— Ты счастливчик, — сказал папа. — Машина разбита в хлам. Ты помнишь, как это случилось?
Я еще раз кивнул.
— Я помню, — проговорил я. — Но… я… так хочу спать… Моя голова… Все как в тумане…
Мама снова похлопала меня по груди.
— Ничего страшного. У нас будет еще много времени поговорить.
— Да. Потом поговорим, — сказал папа и отступил от кровати на пару шагов.
— Тебе что-нибудь принести? — спросила мама. — Есть хочешь?
— Это вряд ли, — проговорил я и закрыл глаза. Я уже проваливался в темноту, как вдруг вспомнил. — Эй, — сказал я. — Эй. Вы мне не сказали. Где Гейб? Как он себя чувствует?
Оба резко втянули в себя воздух. Мама побледнела. Они переглянулись.
— Э… — открыла было рот мама, но тут же умолкла.
— Мне очень жаль, Майкл, — произнес папа, избегая моего взгляда. — Гейб не выжил. Он… он разбился в машине насмерть.
31Гейб.
Следующие два дня в больнице прошли очень странно. Я то проваливался в сон, то снова просыпался, не понимая, отчего мне так грустно… и вдруг вспоминал о Гейбе. Гейб, мой лучший друг… где же он?
А потом ко мне возвращалась память. Гейб умер. Я говорил это себе снова и снова, и все равно это не представлялось возможным. Разве можно смириться со смертью лучшего друга? Поначалу я лишь сгорал от тоски по Гейбу… и от жалости к себе. Но спустя какое-то время горе мое переросло в гнев. Я хотел найти Энджела. Я хотел заставить его заплатить за содеянное. Я хотел убить его.
Я понял, что пора признаться. Пора рассказать обо всем полиции. Пора предпринять все необходимые меры, чтобы Энджел не мог больше ни убить, ни искалечить никого из нас.
В день, когда меня выписали из больницы, мы с Пеппер встретились с полицией. Наши родители тоже присутствовали. Мы все собрались дома у Пеппер.
— Полицейские придут с минуты на минуту, — сообщил отец Пеппер, закатывая рукава серой фуфайки. Он работает на дому, выполняет какие-то исследования для инженерного факультета муниципального колледжа, и я никогда не видел его одетым во что-нибудь другое, кроме серого спортивного костюма.
У него густая седая шевелюра, голубые глаза с прищуром, щеки часто покрывает румянец, а еще его отличает довольно резкое чувство юмора. Обычно невозмутимый и сыплющий остротами направо и налево, сегодня он был тих и молчалив, а взгляд его тревожно блуждал из стороны в сторону.
В гостиной Дэвисов я уселся между мамой и папой на черный кожаный диван. Отец Пеппер стоял у окна, выглядывая во двор через щель между занавесками.
Пеппер сидела на краю тахты напротив нас, сцепив на коленях руки. Голову ее скрывала просторная голубая шапочка. По словам Пеппер, ей не хотелось, чтобы кто-то видел порезы и кровоподтеки на ее голове. А также участки волос, которые Энджел не срезал, клочья некогда прекрасных рыжих волос, смотревшихся теперь безобразно и жалко.
Она не сводила с меня гневного взгляда.
— Сегодня мы все расскажем, да, Майкл? — спросила она.
— У меня давно было ощущение, что ты что-то от нас скрываешь, — сказала мне мама. — Не знаю, откуда. Как сердцем чувствовала.
Папа переводил взгляд с Пеппер на меня.
— Как я понимаю, у вас есть соображения, почему с вами все это происходит?
— А вот и полиция, — сообщил мистер Дэвис. Он задернул занавеску и поспешил к входной двери. Несколько секунд спустя он вернулся в сопровождении двух полицейских.
Офицер Гонзалес оказалась высокой, худощавой молодой женщиной с длинными темными волосами, стянутыми в конский хвост на затылке, темными, серьезными глазами и строгим выражением лица. Войдя, она тут же окинула цепким взглядом всю комнату.
Ее напарник, офицер Нова, был на целую голову ниже. Он снял фуражку, обнажив курчавую седеющую шевелюру. У него была круглая, упитанная физиономия, украшенная аккуратно подстриженными седыми усиками и козлиной бородкой. В руке он держал небольшой айпод, и, как только мы все представились, начал быстро печатать на нем.
Усевшись на кушетку напротив нас, копы дружно поправили кобуры револьверов. Рубашка Новы натянулась на объемистом брюшке. Он прочистил горло.
— Итак, кто хочет начать?
— Расскажите, что, по вашему мнению, происходит, — произнесла Гонзалес. — Не спешите. Не упускайте ни малейших деталей. Мы с офицером Новой решим, что имеет первостепенное значение.
Мы с Пеппер переглянулись. До настоящего момента я старался не говорить родителям слишком многого. Они умоляли меня рассказать им все без утайки, но я не находил в себе сил…
Я не сомневался, что у папы случится припадок, когда он узнает о происшествии со снегоходом. И предпочел бы держать его в неведении как можно дольше. Теперь же мои руки взмокли и стали холодными, а сердце колотилось, как безумное. Настал момент истины.
— Я считаю, что начать должен Майкл, — сказала Пеппер. Мне показалось, что в ее голосе я уловил легкую горечь. Как будто в том, что случилось, была всецело моя вина.
И говоря по правде, я понимал, что она права.
Я тяжело вздохнул. И начал рассказывать обо всем, что произошло, начиная с гонки на снегоходах в субботу.
Пока я говорил, в комнате висела мертвая тишина. Почему-то чем дальше я рассказывал, тем больше нервничал. Горло сжималось, во рту стало сухо, как в пустыне, и мне пришлось прерваться на то, чтобы сделать глоток воды.
Отец не сдержал резкого возгласа, когда я описал катастрофу со снегоходом.
— Майкл, ты обязан был все рассказать мне, — прервал он мою исповедь. — Нужно было сразу идти ко мне. Мы бы вместе отправились в полицию, и ничего из этого, возможно, не случилось бы. — Он не сердился, скорее был подавлен.
— Прости меня, папа, — пробормотал я. — Понимаю, ты прав. Но… мы испугались последствий и… и… ну, мы просто не знали, что нам за это будет.
— Пожалуйста, Майкл, продолжай, — сказала Гонзалес, подняв руку. Нова продолжал заносить мои показания на айпод. — Ты дал нам очень ценные сведения.
