Артем Кораблев - Пошищение на двойку
Костя послушно, хотя и не скрывая сожаления, снял с головы наушники и выключил под одеялом плейер.
— Чего? — спросил он.
Отец прошел в комнату и присел на краешек Костиной кровати.
— Ты Митю Ежова сегодня в лицее видел? — спросил он.
— Нет, — ответил Костя.
— А после уроков?
— И после уроков — нет.
— М-да. А с кем он дружит?
— Ни с кем. Да что случилось?! — не выдержав таинственности, спросил Костя.
Отец не сразу ответил. Он отвел взгляд в сторону и озабоченно потер подбородок, выпятив вперед нижнюю челюсть точь-в-точь так же, как делал порой и его сын. Потом опять оценивающе посмотрел на Костю и нехотя произнес:
— Он до сих пор не вернулся домой. Родители беспокоятся, сам понимаешь. Звонили Юрию Андреевичу, а он только что — мне. Ладно, ты спи, найдется ваш Кактус. Гуляет где-то. Рановато начал допоздна загуливать.
Отец поднялся с кровати и пошел к выходу из комнаты.
— Па, — окликнул его Костя, — откуда знаешь, что Митьку Кактусом зовут?
— Я.все знаю, — ответил отец, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь, предварительно щелкнув выключателем и снова расширив мир до бесконечной темноты.
«Это куда же Глобус подевался? Во дает! И в лицее его не было!» — удивлялся Костя. Он даже немного позавидовал такой свободе одноклассника. Сам Костя школу не прогуливал, а уж не вернуться домой до ночи, шатаясь где-то по вечерней Москве или Битцевскому парку, ему и в голову не могло прийти. Даже у друзей он так поздно не засиживался. Ну бывало, что часов в десять, самое позднее пол-одиннадцатого, телефонный звонок мамы вытаскивал его из-за Димкиного компьютера. Дома у Корнеева «Pentium» стоял с играми. А у Кости никакого компьютера нет и пока не предвидится. Вот и сидели они за Димкиным иной раз допоздна, особенно когда Корнеев новую игрушку запишет или отец ему принесет. Но уж в пол-одиннадцатого мама всегда звонила. И через пятнадцать минут Костя являлся домой.
А у Глобуса свой компьютер дома есть. Папаша-то у него бизнесмен преуспевающий, не чета Костиному научному сотруднику, хотя бы и старшему. И компьютер домой приволок, и видеомагнитофон, естественно, и аппаратура разная музыкальная, которой Глобус все время хвастался, и еще на «БМВ» стального цвета катается. Видать, Глобус не за компьютером засиделся. Да и не знают даже родители-то, куда он подался. Может, влюбился? Провожает кого-нибудь. Нет, это предположение Костя отмел сразу, на Ежова это не похоже. Да и никто из лицейских девочек знаться с ним не хочет, кроме Лидочки, — уж больно нагл. Хоть и не дурак…
Костя вспомнил, как летом, когда он ходил в поход с клубом скаутов, так же исчезли два его товарища — Женька и Серега Лыков. Теперь-то вспоминать весело, а тогда чуть-чуть не вышло беды. И страху какого натерпелись. А могли бы и вовсе не выйти из дебрей Чертова леса note 1. Ну да Битцевский парк — это не Чертов угол. Здесь куда ни пойди — всегда выход найдется. Стало быть, найдется и Глобус. Тоже мне личность, не стоит о нем беспокоиться.
Костя повернулся на бок и скоро заснул, так и не дослушав до конца Лехину кассету.
Глава II
ЗМЕИ В ЛИЦЕЕ, ИЛИ СКОЛЬКО СТОИТ КАКТУС
Чем, собственно, четверг отличается от остальных дней? Да ничем. Но с начала сентября Виктор Викторович Костров особенно невзлюбил именно четверги. Потому что любил поспать, а именно по четвергам ему теперь приходилось рано вставать. Только в этот день недели он преподавал в лицее с первого урока.
Виктор Викторович вошел в класс, как всегда с небольшим опозданием — минуты на полторы. Учеников-то запустил загодя, минут за пять до звонка, и они уже заняли места за партами. Рассаживать учеников по местам он не любил, и лицеисты сидели как им удобнее, зачастую в соответствии с сегодняшним настроением. Лишь Ежов всегда строго сидел за одной и той ясе партой, последней в крайнем ряду, но в этот раз она пустовала.
— Здравствуйте, — поздоровался Виктор Викторович.
— Здрасте, — нестройно откликнулись лицеисты, и не думая подниматься со своих мест.
Впрочем, Виктор Викторович не обратил на это ни малейшего внимания. Он профессиональным педагогом не был, а школьную дисциплину и сам в детстве недолюбливал. Виктор Викторович сел за свой стол, долго копался в журнале, отыскивая лист, на котором вверху было написано нужное название изучаемого предмета. Наконец отыскал — вот она «Физика».
— Кого нет? — кратко спросил он.
— Ежова, — раздалось сразу два или три голоса.
— И Гусевой, — добавила Маша Румянцева, — она к врачу сегодня пошла. У нее…
— К врачу, так к врачу, — перебил Виктор Викторович, — спасибо. А где Митя, никто не знает?
— Кактус-то? — пренебрежительно спросил Алеша Вербов. — Гуляет. Где ж еще?
— Ну ладно, — закончил с проверкой посещаемости занятий учитель, — перейдем к результатам проверочной работы.
Класс зашумел, ребята зашевелились, зашептались, задвигали стульями.
— Так: Глухов — три.
— За что?
Виктор Викторович поднял голову, на него возмущенно смотрели карие глаза блондина Глухова, выражавшие полное потрясение услышанным.
— За что три? — повторил лицеист.
— Тут вообще-то два надо ставить, — начал Виктор Викторович.
— Во-още, — Глухов в полном негодовании откинулся на спинку стула, возмущенно бросив на столешницу ручку.
— Ну, а что я тебе должен ставить, если из четырех заданий едва полтора выполнено?
— Во-още, — зашептал себе под нос Глухов, сокрушенно тряся головой.
— Лида — «четыре».
— Почему «четыре»?
— Матвей — «три». — Лидин вопрос остался без внимания.
— Как «три»? Виктор Викторович! — Мотя Горенко, сорвавшись с места, подскочил к столу учителя.
— Сядь!
— Виктор Викторович, — Мотя прижимает к груди раскрытую ладонь.
— Я сказал — сядь!
— Ну, Виктор Викторович, я только посмотрю.
— Сядь, или на перемене скажу отцу!
Матвей уныло садится, папы он побаивается, тот у него физрук в этом лицее, мастер черного пояса по таэквандо.
— Я сначала назову все оценки, потом объясню, какие были сделаны основные ошибки, а тогда мы поговорим, какие у кого неясности.
Класс замолчал. Возмущенные своими оценками лицеисты тоже притихли, смирились на время.
— Работа Ежова неплохая, жаль, его нет. «Четыре».
— Виктор Викторович, поставьте ему «два», он списывал.
— Точно, я видел, Кактус списывал. Виктор Викторович, поставьте ему «два».
Учитель молча смотрел на кричащих лицеистов. Ждет, когда затихнут. Никто и не думал затихать, в классе развернулась дискуссия: ставить или не ставить «два» Кактусу. Поняв, что тишины ему не дождаться, Виктор Викторович перекрыл шум зычным криком:
— Ребята, вы меня удивляете!
— Он списывал!
— Тебе-то какая радость, Никонов, если я поставлю Ежову «два»?
— Так нечестно, он списывал.
— А ты не списывал? Ведь все вы сдуваете. Все же видно. Да и не в этом дело, Ежов в работе разобрался.
— Ага, разобрался он, Во-още.
Виктор Викторович немного рассвирепел.
— Я не понимаю, как вы друг друга не уважаете. В наше время мы тоже сдували, но, если кто успешно списал, мы за него радовались, будь он хоть распоследний двоечник. Отличники остальным решения передавали на контрольных. А за такие слова: «Он списывал!» — я бы в те времена встал бы прямо на уроке и дал в морду!
Аплодисменты. Это захлопали Маша Румянцева и Лидочка. Остальные немного затихли.
— Вы дальше результаты слушать будете?
— Да. Будем! — закричали те, кто еще не узнал своей отметки.
— Ну ладно. Павлычев…
Стук в дверь. В щелочку просунулась голова Анны Петровны — завучихи.
— Виктор Викторович, извините, можно вас на минуточку к Юрию Андреевичу. А вы сидите тихо! — голос завучихи зазвучал грозно. — Кто станет кричать, будет иметь неприятности.
Затворив за собой дверь, Виктор Викторович услышал напоследок, как взрывается звонкий нестройный хор одаренных личностей.
В тот день отец больше не вернулся продолжить урок. Через пять минут полного безначалия, за которые ногами лицеистов были истоптаны все парты, а портфель Маши Румянцевой вылетел в окно, в классе появилась учительница химии и с ходу закатила проверочную, не обращая ни малейшего внимания на возмущение таким произволом. Костя знал, что у Виктора Викторовича было еще пять уроков, а уж в большую, обеденную, перемену они точно должны были встретиться в столовой. Еще не было случая, чтобы, придя обедать, Костя не увидел бы отца за учительским столиком рядом с физруком и биологичкой. Все это было странно и как-то тревожно. Костя не понимал даже — почему, но где-то в глубине его груди поселился в тот день маленький противно-надоедливый холодок беспокойства.
