Сергей Карпущенко - Тайна монеты Каракаллы
— Итак, господа актеры! — вошел в свою роль Володя. — Ждите нас здесь — репетировать начнем сегодня, а мы с господином продюсером к вокзалу сбегаем, афишу повесим и к вам вернемся.
Мужики согласились репетировать, только настояли, чтобы их фамилии были немедленно внесены в афишу, и Володя беспрекословно подчинился.
— Ну ты удружил мне! — недовольно бросил он Кошмарику, когда они шли к станционному зданию. — Каких-то алкашей набрали!
Ленька неожиданно рассвирепел:
— Что?! Базары?! Он еще бузит! Да не будь меня, где бы ты артистов нашел? Ты бы играть стал? Я? Папашу бы твоего вызвали? Сидел бы и помалкивал, раз слов благодарности не нашел! А я еще бабки свои на это пустое дело трачу!
Володя понял, что зря обидел друга, и замолчал. Кошмарик же подумал про себя: «Так его, правильно я отделал! Хоть и не пустое это для меня дело. Я тоже посмотреть хочу, не клюнет ли кто на эту наживку! Не попадет ли кто в нашу мышеловку!»
Они прилепили скотчем афишу к стене, рядом с объявлением о пропаже Валентина Разуменко, и пошли назад, к магазину. Мужики были какими-то хмурыми, будто обиженными. Каракалла без обиняков заявил:
— В общем, режиссеры и продюсеры, нужно нам перед репетицией еще помаленьку глотнуть да закусить. А то работа не пойдет.
Гета и чтец его дружно поддержали. Вякнули в поддержку предложения и остальные двое, но Кошмарик их тут же осадил:
— Вы, бухарики-сухарики, не в труппе, вот и нечего пристраиваться. Артистам мало достанется из-за вас, что же мне, снова в магазин бежать? Договор есть договор — по тридцатке после спектакля, и — клизма, то есть баста!
Решительная речь Кошмарика отрезвила зарвавшихся. Бутылку и закуску все-таки купили и пошли искать «репетиционный зал». Мужики знали все укромные и тихие уголки на горе, поэтому решили разместиться почти на вершине, где на деревьях гнездились вороны, тучей летавшие и оравшие здесь. Володе вначале показалось, что вороний грай будет мешать, но потом он понял — так и надо для усиления трагичности происходящего. Он даже позабыл, зачем затеял все это. Его переполняла тревога творца, приступающего к созданию чего-то великого.
Артисты же перед созданием «нетленки» развалились на траве, зазвенели стаканы, задымили сигареты. Всем нравилось отдыхать и одновременно ощущать себя причастными к искусству. Кошмарик, заметив, что артистов начинает забирать хмель, скомандовал:
— Так, господа-артисты — «синяки»-бухарики! Потом докушаете, никуда от вас не убежит. Занимайте места. Режиссер уже на взводе.
Артисты лениво поднялись, и репетиция началась…
То ли водка, то ли дремавшие до поры до времени неиспользованные таланты заставили мужиков показать себя во всей красе. Пока они держали в руках по листку с текстом, но страсти уже выливались из них бурным потоком. Говорили они грубыми, хриплыми голосами, совсем не там расставляя акценты, но история об убийстве Геты братом их захватила. Страсти закипели, когда дошли до сцены, где Каракалла набрасывается на брата и душит. Здесь уж ярости «синяка», игравшего императора, не было предела. Он заскрежетал зубами, зачем-то выпучил глаза, дико ими вращая, накинулся на Гету и, не рассчитав силу броска, опрокинул на траву, после чего оседлал его и сжал на его горле руки так сильно, что братец захрипел.
— Стойте! Стойте! Не годится! — остановил злодеяние Володя. — Душить надо не так!
— А как? — недовольно спросил вставший на ноги, тяжело и яростно дышащий «синяк». — Я что, плохо душу?
— Нет, не плохо — даже очень натурально душите. Только подойдите к своему брату со спины. Каракалла такой коварный, гнусный тип, что никогда не посмел бы взглянуть в глаза жертве. Ну, прошу вас!
«Синяку» не очень-то понравилось выражение «гнусный тип». Он-то считал себя императором, а поэтому и действовал решительно, по-императорски. У Володи же были свои задачи. Он хотел произвести на преступника сильное впечатление, воспроизведя действительные события.
Каракалла подчинился. Сцену убийства Геты прорепетировали раза три, потом чтец прочел эпилог, и Володя сказал, что на сегодня актеры свободны. Мужики с облегчением рухнули на траву рядом со съестными и питейными припасами и принялись их уничтожать. Кошмарик сел рядом, закурил, потом сказал:
— Господин режиссер, а как быть с костюмами?
Володю вопрос ошарашил — на самом деле, о костюмах он как-то и ни подумал.
— Да, режиссер, — сказал Каракалла, — ты уж нам удружи, дай какие-нибудь костюмы, а то какой же я император в этом рванье?
И тут Володя вспомнил, что мама повесила на одно из окон на даче розовую занавеску, привезенную из города. Она вполне могла бы сгодиться на тогу.
— Вам, Каракалла, я тогу принесу! — пообещал он.
— Кого, кого? — не понял «синяк».
— Да одежда такая, императорская — увидите! А вот что делать с другими, прямо не знаю. Не могли бы вы у кого-нибудь одолжить короткие халаты?
«Бабьи халаты» Гета и чтец надевать наотрез отказались — вот еще, всю Воронью гору смешить! И бухарик, играющий чтеца, предложил:
— Слушай, режиссер! А хочешь, мы в трусах на сцену выйдем?! Там ведь в твоем Древнем Риме жарко было, все, поди, полуголые ходили, вот и мы так выйдем. А что — пусть все мои наколки увидят! Это же — иконостас!
Но Володя решительно запротестовал и пообещал принести что-нибудь из дома — две другие занавески на окнах решали проблему.
Когда все вдоволь навалялись на траве и поднялись, чтобы идти, Кошмарик обратился к мужику, игравшему Каракаллу:
— Слушай, ты не знаешь, кому на горе одну монету старинную задвинуть можно? Только… любитель этот крутым мужиком должен быть. Дорогая монета. Может, есть у вас здесь такие собиратели?
«Синяк» вначале будто и не понял, о чем спрашивает его продюсер, а потом как-то странно повел глазами, будто следил за полетом вороны, и сказал:
— Всякие у нас тут людишки есть. Есть и сильно крутые, только связываться тебе с ними я не советую, честно. Нехорошие это люди…
— Люди или… один человек?
«Синяк» скривил свое сизое лицо в нехорошей улыбке:
— Слышь, паря, не вяжись, а?
— Все, понял… — кивнул Кошмарик, так ничего и не поняв, кроме того, что «синяк» не хочет связываться с какими-то солидными местными то ли дачниками, то ли жителями. Но его любопытство и желание найти нумизмата-душителя достигли предела.
— Ну как, Вовчик, доволен? — спросил он у друга, когда они спускались по дорожке в сторону дома.
— Доволен! — ответил искренне взволнованный Володя. — Если даже и не придет никто на наш спектакль, я все равно счастлив буду. Знаешь, мне режиссером стать захотелось!
Кошмарик хохотнул, покрутил головой, но промолчал. Он был уверен, что режиссеры — нищий и несчастный народ.
…Настал день представления «Победы Каракаллы». Володя был сам не свой в ожидании этого события. Он то ходил на станцию, смотрел афишу — не сорвали ли ее? Подходил к магазину, где по-прежнему сидели бухарики, спрашивал, учат ли они роли, не подведут ли? Мужики заверяли его, что все будет «нормалек», только вот тридцатки за выступление маловато, и надо добавить хотя бы по чирику на нос. Володя попросил Леньку о прибавке к жалованью «господ артистов», Кошмарик пошумел, но согласился. Заготовили и четыре факела — на палки густо намазали гудрон, который нашли на одной из строек.
И вот уже в семь часов вечера, взяв магнитофон, сняв с окон занавески, — мама в тот вечер уехала ненадолго в город, — захватив факелы, Володя и Кошмарик направились в сторону знакомого участка.
— …А вот сейчас ништяк будет, — вдруг радостно сказал Кошмарик. — Придем — а там рабочие пашут! Землю роют!
Володя испугался. Он и не подумал о том, что участок могут занять.
— Может быть, попросим их дать нам сыграть? — неуверенно спросил Володя.
— Фига с два они тебе разрешат! Частная собственность! Работа — волк, в лес убежит! Или хочешь, чтобы я снова бабки свои в ход пустил? Нет, не дам больше! Да и рабочим мои деньги — тьфу!
Но, как видно, Аполлон — покровитель искусств, был благосклонен к Володе. Участок был пуст, если не считать одного актера, который сидел на бетоне фундамента и, шевеля губами, повторял текст. Увидев режиссера с продюсером, он заулыбался, а потом сказал, что остальные артисты скоро подойдут. Друзья срочно занялись сооружением сцены. Положили доски, велели забраться на них артистам и попрыгать, попрыгали сами и убедились, что сцена крепкая и может выдержать даже балет Мариинского театра.
Через полчаса пришли остальные актеры. Оба были в легком подпитии и в дурном расположении духа.
— Короче, хозяин, — заявил Каракалла, — гони вперед полтинник, или играть на будем. Сам не знаешь, что ли, — актеры на сцену должны выходить в легком возбуждении.
