Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей
Женщина поглядела вверх по реке и сказала назидательно:
— В тайге не бывает пусто. Кто как глядеть может… Тайга завсегда живет… И человеком и зверем…
Друзья решили, что на будущее учтут это.
— Далеко плывете? — спросила женщина.
— А мы еще один камень ищем, — сказал Никита. Женщина вдруг опять посуровела.
— Какой такой камень?
Никита рассказал про мрамор, который увезли на памятник. Школе просто необходимо описание мест, где нашли этот мрамор. Для большей убедительности Никита показал женщине свою тетрадь. Тетрадь подействовала.
— Чудная у вас учительница… — с уважением произнесла женщина. — А то я думаю, чтой-то все камень ищут…
— Кто — все? — настораживаясь, спросил Петька.
— Был тут один… Придурковатый не придурковатый. Друзья незаметно переглянулись.
— Зарос весь, что черт… — продолжала женщина. — Тоже камнем интересовался. Речка, говорит, и камень…
А стала я выспрашивать, так завертелся… Дурак не дураку а хитрит, вижу… — Она опять подозрительно оглядела приятелей. — Вы-то не за тем же камнем плывете?
— Не! — энергично возразил Петька. — Там нет речки. Была раньше близко — Мусейка такая. Теперь нет. Это нам из области написали.
Женщина успокоилась.
— Мусейку знаю… Это за поворотом от линии…
— Какой линии? — быстро спросил Петька.
— Лектрической — ясно какой… Там за поворотом сразу Соснушка вроде была, потом Лебядка, потом Чернавка, потом Мусейка… А дале — Надкаменка…
— А Засули где ж? — спросил Петька. — Леспромхоз?
— Засули? Засули-то в стороне остаются, в лесу… Друзья опять переглянулись. Выходит, они могли промахнуть мимо пересохшей Мусейки невесть куда…
— Теть, а теть… — осторожно спросил Никита. — А что этот был, который расспрашивал, может, сумасшедший какой?
— Кто его знает…
— Давно был?
— Давненько уж… С месяц, что ли… Ай три недели… Ну ладно, — сказала женщина. — Хлеба-то у вас хватит?
— Хватит! — с радостью заверил Петька и в доказательство потряс своим мешком.
Женщина вздохнула, покачала головой и растворилась в тайге.
Мусейка
Едва приятели снова остались одни, котомки их полетели в лодку, Никита быстро зачерпнул котелком воды, поплескал на затухающий костер, дружным усилием спустили лодку, и через пять минут они уже опять стремительно плыли посередине реки. Дурак-дурак Проня, а дело туго знает…
Одно оправдывало затянувшийся отдых: теперь они знали, что им надо искать в первую очередь. При мысли о том, в какой просак могли они попасть, не случись этой женщины, становилось тоскливо. Могли бы плыть до бесконечности…
Теперь, пока один греб, другой пристально всматривался в берега, чтобы не проглядеть столбы электропередачи.
Но плыли и плыли, а тайга, безмолвная, обступала Туру с обеих сторон, и проходили поворот за поворотом, замечали речушку за речушкой, а столбы все не показывались…
Может, и Чернавку проплыли уже…
Ни до еды, ни до стаи пролетевших уток обоим теперь не было никакого дела… И вдруг Петька завопил:
— Е-е-эсть!..
Тут они еще раз напомнили себе о необходимой осторожности.
Петька подскочил на корме, а Никита так резко оглянулся, что лодка накренилась и черпанула бортом.
Впрочем, оба единодушно простили это друг другу.
Петька затянул «По долинам и по взгорьям…». Но довел пение только до второй строки. Все главные трудности еще ждали их впереди…
— Гребем к берегу, — скомандовал Петька.
По берегам Туры, могучие, словно великаны, возвышаясь над тайгой, стояли металлические опоры высоковольтной линии электропередачи. И два кабеля перекинулись с берега на берег, устремляясь к неведомым городам, поселкам, станциям, через бесконечно многие километры тайги…
Если бы знали путешественники, что «линия» окажется такой приметной, могли бы плыть спокойней.
Буквально в двух метрах от берега, почти цепляясь веслом за корневища деревьев, обогнули поворот, затаив дыхание, проплыли мимо тенистой, в зарослях ивы Соснушки, оставили мутноватую, в крутых глинистых берегах Лебядку, наконец Петька скомандовал «стоп».
Под ними журчала светлая вода Чернавки. Названия люди не всегда справедливые придумывают, но друзья не стали осуждать людей. И «стоп» Петька скомандовал чисто символически. Они были у той границы, за которой надо было плыть с предельной осторожностью, оглядывая каждую незначительную промоину в берегу.
Становилось понятно, почему нелегко было сумасшедшему Проне отыскать пропавшую Мусейку.
Друзья на всякий случай стали через каждые десять — пятнадцать метров высаживаться на берег.
Обследовали два поросших камышами и осокой заливчика. Никита рассудил, что именно так должно выглядеть устье пересохшей реки. Мысль его вскоре подтвердилась…
Издалека удалось разглядеть два ряда разросшихся близко друг к другу осин и высокую траву между ними. А это уж как правило: где река — там осина, да ольха по берегам, да тальник, да кое-где черемуха.
Лодку привязали к ближайшему корневищу и друг за дружкой, медленно, словно боясь, что и на этот раз они ошиблись, прошли вдоль едва приметного, когда-то заполненного водой русла… Только такую хлипкую речушку и могли назвать Мусейкой.
— Она… — раздвинув кусты перед собой, объявил Никита.
Перед ними чистое, в рамке зелени сверкало озерцо. Там, где была старая пойма или речка, обязательно потом остаются озерца…
Теперь уже напрямик, через кусты пробрались дальше, мимо озерца. Метрах в ста от первого, вытянутое вдоль старого русла и затененное нависшими над ним деревьями, гладкое, как стекло, и бездонное на вид из-за утонувших в нем высоченных сосен открылось второе озерцо.
Сомнений быть не могло: они стояли в устье Мусейки.
А то, что на берегу не оказалось никаких следов мрамора, — естественно. Может быть, откуда-нибудь из дальних-дальних стран тысячу лет назад, во время ледникового периода, занесло в устье Мусейки эту мраморную глыбу…
Цена невыдержанности
Лодку выволокли и перевернули в кустах, спрятав под нее свое имущество. Обулись, надели телогрейки. Петька сунул за пояс штык. Никита взял нож.
— Может, дождемся утра? — осторожно спросил Никита.
Петька только глянул на него — и стало ясно, что до утра Петька не выдержит.
Сошлись на том, чтобы немного пройтись и возвратиться назад.
— Давай цифры, — приказал Петька. Глаза его горели решимостью, штык, начищенный к случаю, отливал внушительным стальным блеском.
— Тысяча пятьсот, четыреста, триста, шесть, сто шестьдесят, двести восемьдесят три, — коротко отбубнил Никита.
— Сто шестьдесят, двести восемьдесят три… — с благоговением, как заклинание, повторил Петька и, опершись каблуком в самую кромку берега Туры, сделал первый шаг. — Раз — Никита тоже уперся каблуком. И тоже про себя отсчитал: «Раз…»
Но просто было считать только до пяти. Потом пришлось делать сложные вычисления: каждый шаг — метр. Пять пройденных шагов в уме, десять — вокруг вереска, это половина длины окружности. Никита высчитал что если бы идти напрямую, через вереск, получилось бы примерно три с половиной шага. Надо сделать для ровного счета полшага от вереска… Итого пройдено четыре шага. Плюс пять тех, что были в уме, — девять.
Причем это было одно из простейших действий. Там где на пути лежали озерца; вычисления имели более сложный и более приблизительный характер.
Однако дальше, за озерцами, опять стало легче.
Шаги Никита записывал, чтобы не сбиться, а Петька время от времени поглядывал на компас, хотя особой нужды в этом пока и не было.
— Надо все пробовать… — сказал Петька. И отсчитал: — Двести восемьдесят один… — Остановились рядышком. Вместе сделали следующий неровный шаг. — Двести восемьдесят два. — И: — Двести восемьдесят три…
Петькины губы побелели от напряжения, а Никита поправил сломанный козырек кепки, но тот опять упал, ему на глаза. Тогда Никита сердито крутнул его на затылок.
Петька шагнул к руслу. А Никита сделал неприметную засечку на сосне. Выцарапал: «283».
— Сколько там вбок?.. — шепотом спросил Петька.
Никита пришлепнул первого комара на щеке и сказал:
— Нет… Двести восемьдесят три не может быть первой цифрой… Тогда, выходит, сто шестьдесят вбок и шесть назад? Тогда было бы не двести восемьдесят три, а просто — на шесть меньше. И на другом чертеже этих цифр нет.
Математика — наука убедительная. Предложенный Петькой вариант схемы не подходил:
— Меряем тысячу двести, — сказал Петька.
1200 — была первой цифрой на столе в землянке. И от сосны с пометкой «283» он опять шагнул дальше.
