Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей
Петька размахнулся с ходу и врезал Лешке такую затрещину, что, должно быть, тому померещилось в этот момент что-нибудь яркое. Не давая противнику опомниться, он по всем правилам бокса ударил снизу по челюсти Семку Нефедова и только повторял при этом:
— Шестеро на одну?.. Капусту валять?..
Мелюзга разлетелась по сторонам, будто ее ветром сдуло. Семка так и сел на землю, потом, перекувырнувшись как-то боком, тоже отскочил в сторону.
Один только Лешка успел дать ему под дых, да потом еще некоторое время спустя после драки Петька почувствовал, что скула у него немного побаливает, а тут он скоро оказался верхом на Лешке и, крепко обхватив его затылок, тыкал носом в дорожную пыль: «Шестеро на одну?..»
На стекле компаса появилась небольшая трещина. Но странное дело: теперь Петьке было почти наплевать на компас, — на компас, о котором он мечтал три года…
Отплытие
Никита пришел под вечер вместе с бабкой Аленой. Никита был в телогрейке, с мешком за плечами, в кепке. Телогрейка доставала ему почти до колен, а сломанный козырек кепки нависал на глаза.
Лицо Никиты было невозмутимо-будничным, как перед прогулкой за грибами.
Петькина мать тоже заготовила сыну мешок, толково уложила туда хлеб, соль, десяток картофелин, десяток яиц, туесок со сметаной, ломоть сала, четыре луковицы.
Женщины хотели уточнить кое-какие детали предстоящего путешествия, Петька увильнул:
— Нам надо, мамань, чуть свет стронуться, мы поспим малость…
Женщины остались во дворе, а Петька с Никитой забрались в сарай и долго шепотом обсуждали происшедшие события, веря и не веря, что все у них складывается так нормально.
Впрочем, долгое напряжение сказалось, и, не думая засыпать, они все-таки очень кстати поспали часа четыре.
К Петькиным приключениям Никита отнесся без осуждения. Правда, Петька рассказал о них смутно, главное внимание сосредоточив на драке, тогда как главное было в капусте…
Первым проснулся Никита. Спал он всегда крепче Петьки, а потому и просыпался, когда надо, раньше. Петька вскочил, едва Никита толкнул его в бок.
Вылезать из-под одеяла в ночь, в прохладу оказалось не так радостно, как это представлялось днем.
Стуча зубами, молча зашнуровали ботинки, молча надели телогрейки, приладили за спинами котомки, вышли во двор. Здесь было как будто теплее, и оба почувствовали прежнюю решимость.
Огородами неслышно пробрались к тайге.
Лодка была на месте.
Торопливо, поминутно оглядываясь, словно их могли еще остановить, спустили снаряженную долбленку на воду. Петька сел за весла, Никита — к рулю, и в полной темноте выгребли на середину реки.
Вода под веслами фосфоресцировала таинственным светом, откуда-то из глубины. Слышно было только журчание струй вдоль узких бортов долбленки.
— Ни пуха ни пера, — благосклонно пожелал Никита.
Петька всей грудью вдохнул ночной воздух и стал грести ровно, широко взмахивая веслами.
Луна выкатилась над черной тайгой, когда они были у Марковых гор. Голубой свет облил меловые склоны, и из благоговения перед окружающим их безмолвием Петька на время перестал грести. На время оба приковали взгляды к таинственной чащобе Маркова леса, и вдруг Петька вскрикнул испуганным шепотом:
— Гляди!..
Никита сначала ничего не мог рассмотреть, потом и ему локазалось, будто на призрачном фоне тайги, на той самой вершине, откуда, по преданию, бросился в воду красавец Марко, проглядывает силуэт человека: то ли тень сумасшедшего Прони, то ли призрак обманутого Марко…
Первая оплошность
Плыли всю ночь.
Настроение мало-помалу исправилось. По крайней мере сутки или двое никто о них спохватиться не мог, и мысли обоих сосредоточились на предстоящей открытии.
В рассветных сумерках проплыли Гуменки.
Друзья с любопытством таращили глаза — все-таки неизведанный край. Еще год назад они бы не решились на подобное путешествие. Вернее, год назад даже путешествие к Марковым горам казалось подвигом… Но ничего особенного в Гуменках не обнаружили. Деревня как деревня. К тому же здесь наверняка нет ни скал ни водопада…
Никита достал тетрадь, макнул в воду за бортом химический карандаш и тщательно записал свои наблюдения.
Холодная, розовая заря постепенно угасла, растворилась, и первые лучи солнца зажгли веселым блеском верхушки елей на берегу Туры. Петька скинул телогрейку, отцовскую кепку, оба с удовольствием сняли ботинки.
А когда солнце взошло уже высоко над тайгой и желтая Тура заискрилась под его лучами, решили сделать первый привал. Животы у обоих подвело, а руки ныли от усталости. Вдобавок Никита где-то вычитал, что, как ты ни спеши, а привал и завтрак вовремя — это первое дело в путешествии. Теория у Никиты имелась на все случаи жизни.
Выволокли лодку на берег и огляделись, довольные собой. Их лодка — с удочками, телогрейками, полными провизией мешками — очень походила на лодку самых заправских путешественников. А тайга, окружавшая лужайку, на которой высадились они, и река и безлюдье вокруг не оставляли никаких сомнений в реальности происходящего.
Шлепнулись на траву и, закрыв глаза, минут пять предавались блаженным раздумьям.
Над самой головой Петьки вытянулась корявая лапа сосны, и нахальная синица, прыгая с ветки на ветку, о чем-то торопливо рассказывала Петьке. Петька приоткрыл глаз и разглядывал ее пушистое брюшко. А синица, наклонив голову, тоже поглядела на него одним глазом.
Пахло хвоей, пахло тайгой, но друзья выросли в этом запахе и не замечали его. Это был запах земли, запах жизни на земле. И скажи им, что где-то может пахнуть иначе, — они не поверили бы.
— Подъем! — сам себе скомандовал Петька и, вскочив на ноги, полез в чащу за валежником.
Скоро на поляне заиграл костер.
Молоко обоим было велено выпить как можно скорее, пяток сырых яиц тоже цельзя было хранить, а чтобы сидеть у костра да не испечь картошку — об этом речи не могло быть. Словом, позавтракали так креркр, как никогда в жизни еще не завтракали. Однако не почувствовали себя очень рбремененными едой. Из ручейка, который, по существу, и явился причиной выбора стоянки, набрали воды. Разом выпили по полкотелка. Но поскольку всякий уважающий себя путешественник кипятит чай, полкотелка еще вскипятили и без энтузиазма похлебали пахнущую дымом воду. Решили, что в следующий раз не будут пить сырую, тогда кипяченая пойдет лучше.
Опять немного полежали. Петька вспомнил мать, потом вспомнил Мишку с Владькой и позлорадствовал про себя.
О чем думал Никита — не угадать. Никита отыскивал для себя точку даже там, где ее и отыскать нельзя. Небо голубое, ровное из края в край. Петька шарит, шарит по нему глазами — зацепиться не за что. А Никита как уставился вверх, так кажется, будто что подвесили там специально для него — гляди Никита и радуйся, как интересно.
Синица улетела куда-то, а к сосне прицепился дятел.
Друзья сели и поглядели друг на друга. И на этот раз подумали об одном и том же. Подумали о тайне, что ждала их впереди. Но думать об этом они могли, а говорить нельзя было. Что толку гадать, если ничего не известно?
Впрочем, Петька уже открыл было рот, чтобы сделать хоть самое осторожное предположение, как рядом под чьими-то шагами захрустел валежник. Друзья замерли. Нож валялся в стороне от них, а штык — в лодке.
Это была непростительная оплошность.
Тайга живет
На лужайку вышла женщина в ватной телогрейке, в сапогах, в платке, под которым угадывалась толстая, уложенная вокруг головы коса.
Друзья от удивления привстали даже. Они забрались за много верст, в глухомань, а тут — здрасьте! — женщина. Уж лучше бы сам Марко.
Она так и сказала:
— Здравствуйте…
— Здравия желаем… — ответил Петька, машинально повторяя любимое Мишкино приветствие.
— Откуда вы? Чего тут делаете?
— Мы-то? — переспросил Петька. — Мы белоглинские. В походе… Гербарий собираем, — находчиво добавил он. — Ну, цветы разные, травы для школы. Это нам учительница велела. Валентина Сергеевна. Не слышали про такую?
При сообщении о том, что они белоглинские, женщина подозрительно оглядела обоих, про учительницу Валентину Сергеевну она, разумеется, не слышала, но словно бы уже сам авторитет учительницы позволял многое, и женщина сразу подобрела.
— А-а… Гербарий… — сказала она и присела на борт лодки. — А я гляжу — дым… Угли не оставляйте.
— Угли — это мы знаем, — обиделся Петька. — Что мы — впервой, что ли? А вы кто?..
— Я-то? — Женщина улыбнулась вдруг и как бы поняла, что обида Петькина справедлива. — Мы тут от лесничества…
— А-а… — солидно сказал Петька. — Мы не знали. Мы думали, тут никого. Пусто.
Женщина поглядела вверх по реке и сказала назидательно:
