Игорь Гуров - Хребет Скалистый
— Команду всегда следует выполнять бегом, — пояснил подполковник.
— Да ведь никакой команды не было.
— Нет, была. Я подошел к окну и стал насвистывать песенку о веселом ветре. Сокол — пес дисциплинированный. Не было бы команды, он так и лежал бы под деревом, где я его оставил.
Если Алка после появления Сокола в столовой была удивлена тем, что там происходит, то что уж говорить о Григории Анисимовиче Проценко, который подошел к открытой двери своей квартиры и смотрел на то, что творится в его комнате… Он несколько минут наблюдал молча.
Празднично накрытый стол, стулья, на одном из которых висел форменный китель подполковника милиции, — все было сдвинуто в сторону. Сам подполковник, Алла и Ольга ползали на животе по ковру. Рядом с ними, плотно прижав уши, ползла, как будто выслеживая какого-то невидимого врага, большая овчарка почти черной масти.
— Очень трогательно, — заговорил наконец Проценко. — Дорогие друзья помогают мне воспитывать дочь.
— Гриша! — бросилась к нему Алка. — Я же говорила, что он приедет! сказала она торжествующе. Проценко пожал руку Ольге, а после этого расцеловался с Решетняком.
— Постарел, Грицько, — проговорил Решетняк чуть дрогнувшим голосом.
— А ты все такой же. Наконец-то увиделись!
— Да все никак не удавалось. А тут думаю, во что бы то ни стало пойду. Решил даже не звонить. Пойду, и все тут. И повидаемся наконец.
Проценко обвел глазами комнату.
— Что это за милая зверюшка? — спросил он, кивая на Сокола.
— Это моя собака Сокол, — возвестила Алла с победным видом. — А Оля мне подарила ружье. Вот, смотри. А вот патрончики.
— Ну-ну! Я всегда говорил, что если погибну, то только от рук приятелей, сказал он. — Хорошенькие подарки для молодой девицы! И так растет какой-то станичный атаман, а не девочка. Даже ради праздничного дня щеголяет в штанах. Теперь ей только не достает шашки, черкески и бурки.
— М-да. Действительно, — почесал затылок Решетняк. — Правда, у меня смягчающее обстоятельство, граждане судьи: старый холостяк. Что же касается артистки Театра оперетты…
— Чего же можно ждать от премьерши оперетты, занимающейся охотой на диких зверей? — назидательно спросил Проценко и сам же ответил: — Всего можно ждать. Но вы, подполковник милиции…
— А интересно знать, что подарил своей дочери художник Проценко? — перебил подполковник милиции. — Духи?
Алла фыркнула.
— Букет цветов, перевязанный голубой лентой. Или нет — альбом для стихов, в котором на первой страничке значится: "Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня".
Алла и Ольга дружно хохотали.
Проценко вышел на лестничную площадку, постучался в соседнюю квартиру. Через несколько минут он возвратился, толкая впереди себя сияющий лаком и никелем велосипед.
— Вот, получай, — обратился он к дочери, — знаю, что тебе давно хотелось.
Пока Алла переживала еще одну свалившуюся на нее сегодня радость, Решетняк продолжал подсмеиваться над другом.
— Вот это да! — воскликнул он. — Вот это подарок для благонравной девицы! Ты бы ей еще мотоцикл подарил. Очень женское занятие.
Сидевшая на диване Ольга вскочила и склонилась перед Решетняком в глубоком поклоне.
— Спасибо, товарищ подполковник, — проникновенно воскликнула она, нижайшее спасибо! Давно не получала такого прекрасного комплимента.
Решетняк ничего не понимал.
— Охо-хо-хо! Хо! — сняв очки и протирая глаза, смеялся Проценко. — Что, Оленька, нравится? Занятие-то не женское. А что вы скажете, подполковник, насчет чемпионов? Вот премьерша оперетты, например, чемпион края и Российской федерации по мотоциклу.
Решетняк растерянно воззрился на Ольгу.
— Нет. Знаете… Я немного неточно выразился, — заговорил он наконец уже извиняющимся тоном: — я хотел сказать, что мотоциклистки или там велосипедистки мне всегда напоминают почему-то запорожцев.
— Весьма удовлетворена вашей поправкой, — еще в более низком поклоне склонилась Ракитина, — прошу больше поправок не вносить. Боюсь сравнений с древнеегипетскими фараонами… А сейчас наводите в комнате порядок, распорядилась она, — да двигайте стол на место. Нужно же наконец позавтракать.
Ольга убежала на кухню и там застряла. Мужчины сдвинули стол и сели на диван. Алла снова принялась рассматривать велосипед, а потом ушла к Ольге.
Решетняк потянулся за лежащей на стуле кожаной сумкой.
— У меня к тебе небольшое дело, Григорий. Ты никогда не видел этой картины? Не сможешь ли ты определить ее ценность? Я имею в виду денежную ценность. — И Решетняк протянул Проценко маленькую, писанную маслом миниатюру.
Проценко засмеялся:
— Рублей, наверно, двести в комиссионке можно взять. А видать раньше видал. Это миниатюра художника Григория Проценко, вашего покорного слуги и друга детства. — Проценко вдруг посерьезнел. — Постой, постой. Откуда она у тебя?
— Тут еще какая-то иконка, — довольно пренебрежительно сказал Решетняк, не отвечая на вопрос Проценко.
Если миниатюра была тщательно завернута в чистую белую тряпку, то иконка была кое-как засунута в сумку.
Однако Проценко, кинув на нее взгляд, переменился в лице и в волнении вскочил на ноги.
— Сумасшедший! — срывающимся голосом заорал он и, смахнув свою собственную миниатюру на пол, задрожавшими руками схватил то, что Решетняк назвал «иконкой». — Невежда! Варвар! Это же Рублев!
— А кто такой Рублев? — неосторожно спросил Решетняк.
Проценко вскипел еще больше.
— Ты что, серьезно спрашиваешь, — аккуратно положив в центре стола икону, двинулся на Решетняка Проценко, — или ты меня специально позлить явился? Цирк устраиваешь? По поводу подарков паясничаешь, а Рублева — подлинного Рублева! — кое-как засунул в сумку и молчишь! Сколько стоит? Денежная ценность? Рублев не Проценко. Эта «иконка», как ты смеешь выражаться, сотню тысяч стоит. Да разве дело в деньгах? Весь мир преклоняется перед шедеврами Рублева.
— Сто тысяч? — недоверчиво переспросил Решетняк. — Не ошибаешься?
— Ошибаюсь? Андрей Рублев — великий русский художник, живший на рубеже четырнадцатого и пятнадцатого веков. Это необыкновенный живописец. Это проникновенный поэт в живописи. Современники называли его Преподобным и Блаженным за его искусство. Образы Рублева передают возвышенную, духовную красоту человека. Он видел в человеке "земного ангела" и изображал ангела, как "небесного человека". Именно в Рублеве истоки нашего русского национального искусства. До него наше искусство было придавлено византийскими традициями, отрешиться от которых могли лишь с появлением гения. Таким гением и оказался Рублев. Взгляни на эти изумительные краски.
Боясь даже прикоснуться к иконе, Решетняк внимательно разглядывал ее, а Проценко пояснял:
— Вот тут изображен ангел на фоне неба. Сине-голубой цвет неба необычайной чистоты сочетается с темно-вишневым одеянием ангела. Вокруг сияющее золото зеленоватого воздушного тона. К сожалению, сейчас почти утрачен секрет создания этого тона. А эти полутона! Светло-голубые, нежно-сиреневые, золотисто-желтые, прозрачно-зеленые. Благодаря им кажется, что изображение светится изнутри и само излучает свет.
— Гриша, — робко спросил Решетняк, боясь опять попасть впросак, — именно эту икону тебе приходилось видеть раньше?
— Да, это из коллекции Киевской картинной галереи. Во время войны она была эвакуирована к нам и выставлена в нашем музее. Когда фашисты подошли к Кавказу, картины эвакуировали дальше, через Каспий в Среднюю Азию и Сибирь. Часть из них пропала.
— Каким образом? Ты не знаешь?
— Поезд попал под бомбежку, а главное — эшелон не успел проскочить Кавказскую, она уже была у фашистов. Я ведь тогда жил в Тбилиси. Почему у меня и Алка оказалась. Наташа и Николай, уходя в партизаны, отправили ее с бабушкой ко мне. А Агафью Максимовну убило по дороге при бомбежке. Спасибо, ехавшие вместе с ней довезли Аллу до Тбилиси.
— Это я знаю, — осторожно перебил его Решетняк. — А кто может знать хоть какие-нибудь подробности исчезновения картин?
— Никто ничего не знает. Я очень много занимался этим. Но нет никаких концов. Откуда у тебя взялся этот Рублев?
— Расскажу. Подожди минутку.
Решетняк выложил на стол содержимое своей сумки. Тут были две запасные обоймы к пистолету, какая-то потрепанная толстая книга и много различных бумаг.
Из кухни, неся блюда с яствами, возвратились Ольга и Алла.
Взгляд Аллы упал на письменный стол и на книгу, лежащую среди бумаг Решетняка.
— Ой, "Три мушкетера"! — удивилась она. — Вот здорово! Дареное передаривать нельзя, так я тех "Трех мушкетеров", что Васька подарил, оставлю себе, а этих отдам Шурику.
— Постой, постой, — охладил ее восторги Решетняк, — я-то ведь тебе этой книги не дарил.
