Александр Власов - Белый флюгер
— А не тот ли это выплыл? — вслух подумала она. — За которым ночью гнались?
У Карпухи отлегло от сердца. Конечно, это тот! Как он сразу не догадался?
— Значит, гидра потонула! — оживился Карпуха. — Пойду ещё посмотрю.
— Никуда не пойдёшь! За печкой присмотри, — приказала мать. — Я на полустанок сбегаю! Просили же позвонить…
На берёзе закаркали вороны. Мать не обратила на это внимания, Карпуха услышал и выглянул в окно. К дому бежала жена Семёна Егоровича.
— Здорово! — воскликнул Карпуха. — Они вместо собаки! И всё Купря! Как увидит, что к дому идут, начинает каркать, а остальные подхватывают!.. Верно, здорово, мама?
Вбежав в комнату, соседка заголосила. Из её сбивчивых фраз, прерываемых всхлипываниями, с трудом можно было понять, что Яша упал с лестницы и разбился.
— Умирает! Сыно-о-ок умира-ает! — причитала соседка.
Мать заторопилась.
— Побежала! Доктора попрошу захватить!
Карпуха не знал, что делать с бившейся в истерике женщиной. Он погладил её по волосам.
— Не плачь, тётя Ксюша!.. Мы знаешь какие?.. Нам хоть бы что! Упадём — и… и ничего! Поболит и пройдёт!
Соседка рыдала, кусала пальцы, билась лбом о скамейку. Тогда Карпуха плеснул ей на затылок холодной воды. Это помогло. Тётя Ксюша приутихла. Через минуту она встала и, придерживаясь рукой за стену, вышла из дому.
Карпуха хотел бежать за ней, но в печке было полно дров. Недоглядишь — и спалит всё. А помочь Яше он всё равно не сможет.
«Как же он упал?» — подумал Карпуха и вспомнил крутую, похожую на корабельный трап лестницу. С неё упасть нетрудно. И высоко! Грохнешься — не одну кость сломаешь! Представилось Карпухе, как Яша вбежал в дом, чтобы сказать про утопленника. Отец с матерью, наверно, были наверху. Яша кинулся на лестницу, поскользнулся и полетел вниз…
Через час, когда все Дороховы собрались в двухэтажном флигеле, Семён Егорович дрожащим голосом рассказал, как произошло несчастье.
— Слышу — топочет!.. Обернулся — он поднимается из люка, и лица на нём нету! Хотел что-то сказать, пошатнулся и… вниз!!
Яша лежал на кровати в нижней комнате. Он был без сознания и дышал так, точно бежал в крутую гору. Гриша сидел в ногах, молча глядел ему в лицо и невольно дышал так же часто и прерывисто, как и брат. Ксения Борисовна прикладывала ко лбу Яши мокрые полотенца.
— Он головкой… головкой, — приговаривала она.
Требовательно просигналил автомобиль. Федька с Карпухой выбежали на улицу. Машина стояла у дома Дороховых. На берегу вокруг утопленника уже собралась толпа.
— Сюда! Сюда! — заорал Карпуха.
Люди в машине услышали, и она медленно двинулась к двухэтажному флигелю. Мальчишки встретили её на полпути. Рядом с водителем сидел Крутогоров, а сзади — Зуйко с каким-то человеком в штатском. Это был врач.
— Зовёте, а дома — никого! — проворчал Крутогоров. — Где и что тут у вас?
— Яша в том доме! — заторопился Федька. — А утопленник там, на берегу, где люди!
— Газуй! — приказал Крутогоров.
Водитель подрулил к крыльцу. Человек в штатском быстро вошёл в дом. Машина, подпрыгивая на буграх, спустилась к морю и по смёрзшемуся песку подкатила к толпе. Братья побежали туда же.
Утопленник лежал на берегу. Бушлат распахнут. На тельняшке — размытые следы крови.
— Молодой, — с сожалением произнёс кто-то. — Жить бы да жить ещё!
— Все поляжем! — пробурчал Бугасов. — Бьют без разбора!.. А кто не от пули, тот от голода подохнет!
Крутогоров взглянул на Бугасова, опять посмотрел на мёртвого, спросил у Зуйко:
— Тот?
— Будто тот, — неуверенно ответил матрос. — Ночь… Ещё снег валил… Только кому ж другому?
— Несите в машину…
Зуйко с водителем подняли тело. Тельняшка задралась. Под ней была видна батистовая рубашка.
— Тот ещё матросик! — негромко сказал Крутогоров и за рукав приподнял руку мёртвого. — Ноготки — что у барышни! Медяшку не драили!
— Бей! — зло выкрикнул Бугасов. — Бей каждого, у кого рубаха не в навозе и ногти без траура!
— Зачем каждого? — спокойно возразил Крутогоров. — Этот сам стрельбу открыл. Нашего матроса ранил.
Пока укладывали тело в тесную машину, подошёл врач.
— Я остаюсь. Везти его нельзя — сотрясение мозга. — Отозвав Василия Васильевича в сторону, он добавил: — Его сначала ударили по голове, а потом уж он упал с лестницы.
— Дела-а! — покачал головой Крутогоров и крикнул Зуйко: — Езжай один. Я — поездом.
Машина ушла. Врач вернулся во флигель. Толпа стала расходиться. Крутогоров с мальчишками пошёл к их дому.
— Была деревня: что ни изба — свояк! — послышался голос Бугасова. — А теперь понаехали неведомо кто!
— На нас ругается! — догадался Федька.
— Это и есть Бугасов? — спросил Крутогоров.
— Он… Хромой и злющий! Так всех бы и сожрал!
— Уцелеем! — улыбнулся Крутогоров. — Мне Зуйко рассказал… Только не тот это, ребята!.. Злой-то он — злой! И много у нас таких. Не понимают, что по-другому сейчас нельзя… Я вот рабочий, а Бугасов — крестьянин. Чего он на меня злится? А того, что хлеб я у него беру, а взамен ничего дать не могу. Дали землю, когда революцию сделали, а больше, прости, — сам нищий! Не работаю я, и завод мой Обуховский только на фронт работает. Никаких таких товаров, нужных в деревне, не делает. Не до этого!..
Крутогоров задумался о чём-то невесёлом, тревожном и, только подойдя к дому, закончил свою мысль:
— Нам бы с врагами разделаться, тогда бы всё и наладилось. Крестьянин нам — хлеб, а мы ему — и плуг, и керосин, и одежонку. Потерпи! А Бугасовы терпеть не хотят! Обижаются, а того в толк не возьмут, что без одежонки год-другой можно пробиться, а без хлеба и неделю не протянешь. Не дай армии хлеба — побьют наших. А как побьют, так у того же Бугасова земельку-то и отберут! Вот как оно получается…
Об этом же толковали и за столом, когда сели обедать. Отцу надо было решить самое главное: как и чем будет кормиться его семья. Поэтому он воспользовался присутствием Крутогорова и дотошно расспрашивал его обо всём. Василий Васильевич прямо сказал; что из Дороховых хороших хлеборобов уже не получится.
— Почему? — удивился отец.
— По твоему настроению чувствую! — улыбнулся Крутогоров. — Бросало вас туда-сюда. Оторваны вы от земли. Ведь не случайно к большому городу под крылышко приехали… Хочешь, на мельницу устрою? Транспорт у тебя свой — Прошка. Будешь ездить — не так уж далеко.
Отец посмотрел на мать, но она почему-то не вмешивалась в разговор.
— Подумай! Время есть, — снова улыбнулся Крутогоров. — С голоду пока, смотрю, не пухнете. Откуда такое богатство: щи да ещё с солониной? И хлеб вкусный…
— Сосед… Из матросов. Добряк!
— Если б не он! — Мать безнадёжно махнула рукой. — А отдавать придётся! Так что ты, Стёпа, думай!
— Легко сказать — думай!
— А где служил этот матрос? — спросил Крутогоров.
— Не знаю, — ответил отец. — Красную Горку брал. Там его и подбило. Душа человек!
— Хороший, а дерётся! — сказал Карпуха.
— Как — дерётся? — не понял Крутогоров.
— А так! Яшку недавно отодрал!
Мать погрозила Карпухе пальцем.
— Кто не наказывает, тот и не родитель!
После обеда Крутогоров ушёл на полустанок, а мальчишки до самого вечера вертелись около двухэтажного флигеля и заглядывали в окна. Внутрь их не пустил врач. Раза два на крыльцо выходил Гриша. Он садился на ступеньку и на все вопросы отвечал односложно:
— Страшно.
Даже когда Федька спросил, не надо ли какого-нибудь лекарства, Гриша произнёс то же самое:
— Страшно.
Он просто не слышал, и глаза у него будто не видели — смотрели куда-то на залив, и ничего в них, кроме тоски, не было. Чтобы не надоедать, братья решили уйти.
Дороховы переживали это Несчастье, как своё собственное. То и дело кто-нибудь выходил на крыльцо — вдруг появится врач и скажет, что Яше полегчало. Но во флигеле точно все вымерли. Ни одна тень не мелькала в освещённых окнах.
Братья поднялись на чердак и зашептались о своих мальчишеских заботах: о Яше, о Бугасове, о дяде Васе. Под конец, уже засыпая, Федька сказал:
— Неспокойно тут как-то… В Ямбурге как стемнело, так мы — храпака. А здесь то стреляют, то утопленник, а теперь ещё Яшка…
— Ага! — согласился Карпуха, и обоим стало жутко. — Надо будет вниз перебраться.
Над заливом начиналась метель. Позвякивало стекло в чердачном оконце. Потом где-то на берёзе закаркал ворон. Федька даже сплюнул в темноте.
— Он же спать не даст!
— Кто-нибудь идёт! — отозвался Карпуха и подскочил к окну.
Приглядевшись, он заметил, что у стены недостроенной конюшни стоит человек. Мальчишки посовещались и решили выйти из дома — узнать, кто такой и что ему надо. Страх у них прошёл. Они боялись неизвестного, непонятного, а здесь был живой человек: может, Семён Егорович или врач. Мало ли что потребовалось. Подошёл к дому, увидел — спят. Остановился и думает: будить или не стоит?
