Валерий Гусев - Клад
Прошло несколько тревожных дней. И особенно ночей. Старшие не спускали с нас глаз. Маму в магазин тоже одну не пускали, всегда с ней шел или папа, или дядя Коля. Нам с Алешкой строго наказали не высовываться с фермы и никому чужому не верить, никаких «пойди сюда — я тебе конфетку дам», никаких «покататься на машине» и всякие прочие инструкции по личной безопасности.
Но очень скоро нам это надоело. Погода была отличная, забот по хозяйству — хоть отбавляй, так что бояться и оглядываться было некогда, и мы постепенно теряли бдительность. Тем более что ничего угрожающего на горизонте еще не наблюдалось. Да и дядя Коля как-то сказал, что, наверное, пока ему-де перечислят деньги с комбината за молоко, рэкетиры не заявятся.
Правда, каждый вечер он тщательно запирал все двери, ставни на окнах и ворота и спускал с цепи Ингара. И ночью несколько раз вставал, брал ружье и обходил свои владения. Папа ходил с ним. А потом они садились на крыльце, как воробьи на заборе, и обсуждали дела на завтра.
Иногда мы с Алешкой подсаживались к ним, если вовремя просыпались, и, ежась от ночной прохлады, зевали, смотрели на ясный месяц среди звезд и прислушивались к разговору. Алешке из-за этого даже комар в рот залетел. Но все равно мы старались ничего не пропустить. Чтобы не остаться в стороне в решающий момент.
В один день дядя Коля собрался ехать за сеном. Но сперва он заглянул в огород, где копалась мама, в купальнике и шляпке «из итальянской соломки», и похвалил ее (маму, а не шляпку):
— Где это ты так наловчилась?
— Там, — мама махнула грязной ладошкой, — в детстве, в пионерлагере, у нас там был свой юннатский участок. И мы, пионеры, на нем работали. Мы были юные мичуринцы.
— Я тоже, — сказал папа.
— Лысоват ты для мичуринца, — не согласился дядя Коля.
— И ничего не лысоват! — заступился за папу Алешка.
Он, вообще-то, очень добрый, несмотря на вредность. И очень переживает за папу, потому что знает, как папа огорчается из-за растущей лысины. И всегда врет ему приятное, когда папа причесывается или смотрит телевизор: «Пап, а у тебя лысина меньше стала!» А папа всегда растроганно благодарит его и весь день радуется, что у него такой душевный и тактичный младший сын и такая маленькая, растущая назад, лысина. Пока кто-нибудь не скажет ему при встрече: «Ба, как ты, однако, лысеешь» — или Алешка опять не натворит что-нибудь в школе или во дворе.
— Ну, ладно, — не стал спорить дядя Коля. — Ладно, мичуринец, иди-ка тогда за сарай — я там начал яму копать под хранилище — можешь продолжить.
— А мы? — спросил Алешка. — С тобой? За сеном? Или клад искать?
— Сначала воды натаскайте, — и дядя Коля, бросив в телегу вилы и грабли, уехал «в луга».
А мы с Алешкой стали таскать воду из колодца для скотины и на полив. Заполнили все поилки, залили все бочки и вымокли снизу до пояса. Пришлось снять джинсы и разуться. Сначала босиком было ходить неуютно — колко, каждый камешек чувствовался, особенно когда идешь с тяжелыми ведрами. А потом даже понравилось — земля теплая, трава прохладная, песок горячий, а на босые усталые ноги приятно выплескивается из ведер холодная вода.
Потом мы искупались в красивом глинистом пруду. В нем было тепло как в супе и так же мутно и густо, а по крутым берегам росли кусты и деревья. Но купались мы зря, все равно, когда вылезали на берег, все перемазались в глине.
Потом дядя Коля привез на телеге сено, и мы забрасывали его на сеновал. Оно шуршало и пахло так, что кружилась голова. Мы работали как звери, сказал я. Алешка угрюмо поправил — зверям хорошо, они не работают, а только едят и отдыхают. Как кот Ерофей, а мы с тобой грязные как черти. Еще бы! Ведь мы не успели высохнуть после купанья и вся сенная труха налипла на нас, особенно там, где мы вымазались в глине. А не вымазали мы только волосы.
— Ничего, — сказал дядя Коля, — сейчас закончим и пойдем купаться.
— Опять в глине? — проворчал Алешка. Но вот пришла мама и принесла нам молока с пирогами. И мы на них набросились, будто три дня голодали. Хотя после завтрака еле животы из-за стола вытащили.
Лешка так устал, что задремал прямо над кружкой, дядя Коля кружку у него из руки вынул, опрокинул Лешку легонько в сено и укрыл старым плащом. А он даже не проснулся: на губешке — пот, в руке — надкусанный пирожок, в волосах — сено. Мне даже его жалко опять стало.
— Все, — сказал дядя Коля. — На сегодня хватит, а то вы завтра сбежите.
Когда Лешка проснулся, мы все вместе, даже Ингар, побежали на пруд. На берегу дядя Коля схватил Алешку на руки, размахнулся и бросил его прямо в воду — только руки и ноги болтнулись и брызги полетели. И Ингар бросился за ним. Лешка вынырнул и завизжал:
— Ну, дядь Коль, я тебе отомщу!
— Что? — Дядя Коля грозно вытаращил глаза. — А ну, иди сюда!
Алешка ринулся на берег, но как только, скользя по глине, выкарабкался из воды, дядя Коля снова подхватил его и размахнулся, чтобы закинуть подальше. Но тут его сзади толкнул папа, поскользнулся сам — и они вместе так плюхнулись в воду, что поднялся целый фонтан, и в нем заиграла радуга. Я захохотал как Фантомас, но тут же полетел за ними от маминой подножки. И мы такое устроили, что чуть всю воду из пруда не выплеснули. И все лягушки из него попрыгали от страха.
И мы обо всем забыли — обо всех трудностях и обо всех бандитах, — так нам было весело. А ведь кому-то это не нравится. Каким-то злым и жадным людям не хочется, чтобы другие жили спокойно и радостно. Своим честным трудом…
Потом дядя Коля показал нам, как вылезать на берег, чтобы не вымазаться в глине. Он подплыл к толстой ветке, которая нависала прямо над водой, подпрыгнул и ловко на нее взобрался и пошел по ней на берег, придерживаясь за другую ветку.
Мы стали осваивать этот способ и, конечно, нарочно сваливались в воду и сдергивали друг друга, пока совсем не устали.
А потом, когда мы оделись, из воды выскочил Ингар, весело и сильно отряхнулся и всех нас забрызгал. И мы еще посидели на берегу — обсыхали. Уже вечерело. Ласточки носились в небе. А над ними стояли душистые, розовые от солнца облака. И между ними, как сказал Алешка, включались звездочки, еще слабенькие, далекие. Пахло теплой водой и цветами, которые мама собрала на берегу. Было тихо-тихо. Только довольный Ингар пыхтел своей громадной пастью с красным языком.
За ужином дядя Коля сказал, что завтра, пока стоит хорошая погода, они с папой поедут косить траву, сена нужно заготовить еще много.
— Дядь Коль, а зачем тебе столько сена? — спросил Алешка. — Весь сарай уже забили.
— Чтобы зимой было что кушать.
— Ты зимой сено ешь? — сочувственно ужаснулся Алешка.
— Чудак! — засмеялся дядя Коля. — Коровы его едят. Я им — сено, они мне — молочко, сметанку, творожок, маслице. Так и живем. Друг для друга. И для вас, городских.
Алешке трудно было все сельские дела сразу понять — дитя асфальта. Правда, я в детстве, когда в первый раз увидел телят, даже немного испугался, подумал, какие большие собаки! Алешка, конечно, не такой уж темный, знает, что булки не на деревьях, а в поле растут, но вот что коров не доят прямо в молочные пакеты — не уверен. Но он у нас способный, быстро все схватывает.
После ужина мы поливали огород. У дяди Коли был маленький насос, он опускал его в бочку, и вода по длинным пластмассовым шлангам бежала на грядки. А куда не доставали шланги, мы таскали воду в ведрах и лейках.
Потом дядя Коля с папой пошли доить и убирать скотину и запирать все двери. После этого мы посидели на крылечке, считая звезды и рассуждая о жизни. Дядя Коля сказал, что крестьянская работа — самая главная на свете. Без нее человеку ни поесть, ни одеться. И, значит, вообще ничего не сделать, голодному да раздетому.
— Еще бы, — солидно, совсем по-деревенски согласился Алешка. — Голый да босый в космос не полетит, да и хозяйство не бросит. Кого кормить надо, кого поливать — оно ж все живое. — Дядя Коля засмеялся, и мы пошли спать. Когда мы ложились, Алешка вздохнул: — Хорошо, конечно, в деревне. Только работы очень много… А эти бандиты хотят у дяди Коли все даром забрать… Сами бы поработали как он — с утра и до ночи, без выходных и праздников.
Паузы между фразами становились все длиннее. Алешка уже сонно заговаривался.
— Ну, ничего, завтра найду клад… Куплю дяде Коле трактор… И пулемет… На Птичьем рынке… А на остальное достроим свою дачу… И корову заведем, с поросятами… — Размечтался, Матроскин. — Дядю Колю я люблю… Но все равно отомщу, что он меня в воду бросил… И папу лысым обозвал…
Я хотел спросить Алешку, как он собирается отомстить дяде Коле, но он уже засопел, и я не стал его будить и задул свечку. И тоже сразу уснул. Это был последний спокойный день на ферме…
Утром мы вскочили как сумасшедшие от дикого визга. Но визжал не Алешка. Визжал поросенок, которого дядя Коля принес в мешке.
