Владимир Сисикин - Сыщик
— Если спросят, понял, дурак, понял… Очкастый затопал ногами и закричал:
— «Если спросят» не надо!!! Это если к нам подойдут и спросят: «Кто вы?», мы ответим: «Я ремонтирую..» — и так далее!!! Понял?
Щербатый протянул:
— А-а… так бы и говорили! «Кто вы» раньше не было…
— Это ишаку понятно! Ну давай отсюда: «Я ремонтирую телевизоры…». Давай.
— Я ремонтирую телевизоры…
— Я.
— Я и говорю я!
— Да не ты, а я!
— Да не ты, а я!
— Я, я, я ремонтирую телевизоры, уголовник! А ты производишь отделочные работы!
— А я что говорю? Ты производишь…
— Ты производишь!
— Ты производишь!
Очкастый вдруг замолчал и долго-долго смотрел на своего ученика.
Щербатый съежился. Наконец Очкастый ласково спросил:
— Ты издеваешься надо мной, да? Щербатый отрицательно помотал головой.
— А что же ты делаешь?
— Не издеваюсь.
— Слушай меня внимательно. Если сейчас не повторишь, считай, что ты умер. Вот этой лопатой закопаю. Ясно?
— Ясно. Большая пауза.
— Ты что молчишь?
— Я слушаю… внимательно…
Очкарик отвернулся и заплакал злыми слезами. Отплакав, он сказал:
— Еще никто на целом свете не видел моих слез. Я плакал первый раз в жизни. И я тебе это припомню. Дальше. План меняется. С того момента, как мы войдем в эту дверь, ты — немой.
— А чей же? Я один бояться буду!
— Немой — это значит, что ты не произносишь ни слова, ни полслова, ни четверти слова. А если пикнешь, пеняй на себя…
Никем не замеченные, они проникли в здание через окно на первом этаже. Телевизионные журналисты сновали по длинным коридорам, не обращая внимания на пришельцев.
Очкастый удовлетворенно шепнул:
— Хорошо мы замаскировались. Однако я что-то не вижу цели нашего путешествия. Нужно спросить у кого-нибудь.
В коридоре появилась огромная внушительная фигура — Носорог, одетый в синие брюки-галифе и китель. Очкарик, поправив свои окуляры, очень вежливо обратился к Носорогу:
— Скажите, пожалуйста, где то место, откуда ведутся передачи? То есть, я спрашиваю, где студия.
Носорог осмотрел незнакомцев с ног до головы и медленно сказал:
— Я-то знаю, что место, откуда ведутся передачи, называется студией. А кто вы? У нас вход по пропускам.
Щербатый мгновенно струсил и забыл последнее наставление Очкарика. Но в голове засел вопрос: «Кто вы?»
— Если спросят, — сказал он, — мы мастера. Я произвожу телевизоры, — при этом Щербатый внушительно помахал лопатой, — а ты ремонтируешь отделочные работы.
— Что я делаю? — удивился Носорог.
— Нет, это я… то есть он! Правильно: он ремонтирую телевизоры, а я производишь отделочные работы. Вот так.
И Щербатый стал копать пол. Отколупнул одну паркетину, другую.
Носорог некоторое время следил за ним в полном оцепенении. Потом выхватил у Щербатого инструмент и, как спичку, сломал деревянную ручку.
— Пропуска! — приказал он.
— Какие пропуска? — возвысил голос Очкарик. — Какие могут быть пропуска, когда нас комендант вызвал!
— Я — комендант! — грохнул Носорог.
В тишине где-то стрекотала, заливалась, хихикала звоночком пишущая машинка.
— Ах, это вы, — улыбнулся Очкастый, — очень приятно было познакомиться…
И повернулся, чтобы уходить.
— Сто-оп, — сказал комендант, — субчики-голубчики…
И начал с яростью втягивать в себя воздух.
В этот момент Очкастый выхватил из кармана спринцовку и пустил длинную струю хлороформа в широкую, словно кружка, ноздрю Носорога.
Глаза коменданта закатились, голова запрокинулась, он вздыбился и, чиркнув рогом по потолку, грохнулся навзничь. На живот ему обрушился кусок штукатурки, и на потолке образовалась серая рана, очертаниями напоминающая Африку.
Комендант сладко посапывал во сне.
— Мамочка, — пробормотал он, — укрой ножки… Щербатый захохотал и тут же получил по морде.
— Остальное потом получишь, — сказал Очкастый, — а теперь ходу. Ноги-ноги давай. У нас осталось несколько минут. Идти по-деловому, но не бежать.
Сообщники миновали несколько коридоров, когда за поворотом застучали торопливые копытца. Показалась прелестная Лань Лесная. Передние копытца у нее были покрыты перламутровым лаком, на шее играли янтарные бусы.
— Простите, — обратился к ней Очкастый, — вы не скажете, как найти студию? Видите ли, мы мастера…
— Идите за мной, — улыбнулась Лань.
У самой двери студии их нагнал Жора Уж, извивающийся молодой человек в обтянутом поблескивающем свитере. Он был редактором «Новостей».
— Ланя-Ланя-Ланечка, — пропел он, — вот тебе текстик, срочное сообщение для населения. Прочтешь перед сводкой погоды.
— Где вы раньше были? — сморщила носик Лань. — Что там случилось?
— Трое каких-то преступников сбежали. Особо опасных.
Очкастый и Щербатый переглянулись.
— Это нам кстати, — хищно шепнул Очкастый.
— Ах, какой ужас! — сказала Лань, с опаской беря текст. Жора склонился к ее ушку:
— Ах, Лань Лесная боязлива! Я провожу вас сегодня домой. Вас не ограбят, ваши красивые бусы останутся при вас…
Щербатый, не сводя глаз с дорогого украшения, шепнул:
— Встретилась бы она нам в темном переулке, да?
— Тсс! Приготовься к операции. Хлороформ… Лесная ушла в студию. Жора посмотрел ей вслед, поиграл раздвоенным язычком и скользнул вверх по лестнице.
Над дверью загорелась красная надпись: НЕ ВХОДИТЬ ИДЕТ ПЕРЕДАЧА.
Очкастый прочитал, ухмыльнулся и вошел. Щербатый двинулся следом.
Смертный приговор
На экране телевизора в кабинете Добермана-Пинчера, блеснув очками, появился Крот.
Он по-хозяйски уселся за стол радом с дикторшей и махнул лапой.
— Иди, не бойся!
Возник Крыс с нахально-застенчивой улыбкой.
— Подвинься, ты! — свистящим шепотом сказал он Лани, плюхнулся на принесенный с собой стул и ойкнул. Болело от лопаты.
Лань посмотрела налево, направо и начала сползать со стула.
Крыс галантно подхватил ее и унес. Через несколько секунд он вернулся, ухмыляясь. Из кармана его свисал кончик янтарных бус.
— Ну что же, уважаемые телезрители, — начал Крот, — фотография вам вроде бы ни к чему. — Он взял со стола, аккуратно сложил и порвал снимки.
— Мы здесь собственной персоной, прошу любить и жаловать. Ваша попытка упрятать нас за решетку, увы, не увенчалась успехом. Наоборот, мы пришли в каждый дом. Советую в дальнейшем не посягать на нашу свободу. Любой, кто задумает это, поплатится, и поплатится жестоко. Чтобы утверждение мое не было голословным, я обещаю в ближайшее время привести в исполнение смертный приговор, который я вынес так называемому сыщику Шарику. Он знает, за что. Шарик, может, ты меня слышишь?
— Слышу, — машинально сказал Шарик в экран.
Так вот, — продолжал Крот, — считай, что ты уже покойник. Это, как видишь, я заявляю при тысячах свидетелей, а мое слово твердое. Не обойду я своим вниманием и жителей дома № 1 на улице Дружбы. Теперь я не тот жалкий полуслепой инвалид, которого вы толпой загнали в угол. У меня теперь есть очки, и я очень хорошо вижу. Во всяком случае, я сумею разглядеть такую крупную фигуру, как Иван Иванович Слон. Слышишь, ты, устроитель воскресников?!
— Ну, Слона я на себя беру, — вставил Крыс, — у меня с ним старые счеты. Слышь, лопоухий?
— Я требую беспрекословного повиновения от жителей города, — заявил Крот. — Мое требование на первый взгляд может показаться смешным. Но я знаю, что говорю. Я уничтожил все аптеки и медицинские склады, но часть лекарств взял себе. И вот смотрите, что получается. В каждом доме есть тот, кому необходимо лекарство. Может, это бабушка. Может, дедушка. Может, ребенок. Вы, конечно, не захотите, чтобы болезнь у них обострилась и они умерли. Поэтому вы приползете ко мне на коленях и будете клянчить таблеточку. И если среди ваших близких нет больных, то они обязательно есть среди ваших соседей и знакомых. А вы ведь не захотите, чтобы несчастье постигло даже и незнакомого вам! Конечно, конечно, не захотите, я вас знаю!
Ваша слабость в том, что вас много и вы любите друг друга.
Моя сила в том, что я один и никого не люблю. — Крот усмехнулся. — Кроме себя, разумеется…
А если вы откажетесь от моих условий, в городе, лишенном лекарств, начнутся страшные эпидемии. Тиф, чума, холера скосят вас поголовно, и вы умрете в страшных мучениях.
Поэтому вам не остается ничего, кроме беспрекословного повиновения. — Глазки Крота загорелись за мощными линзами очков, он вдруг вскочил и закричал: — Я буду раздавать жизнь и смерть! Я! Вы сами свяжете и приведете ко мне моих врагов! Я! Я буду казнить и миловать! Я! Я!
