Владимир Кузьмин - Звезда сыска
Петя слушал внимательно, даже пометил кое-что, но, слава богу, не на манжете рубашки, как это часто делал Шерлок Холмс, а в крохотном блокнотике. Я закончила и спросила:
— Ну и какие выводы вы готовы сделать из полученной информации?
— Получается, что Григорий Михайлович и… — он взглянул в блокнотик, — …Алексей Иванович имели кристальной чистоты репутацию.
— Совершенно справедливо.
— Более того, круг их общения столь же вне подозрений.
— И это справедливо.
— Остается господин Шишкин, — он еще раз сверился с блокнотом, — Митрофан Евлампиевич. Вот его персоной и следует заняться тщательнейшим образом.
— Это каким же манером?
— Это я вам завтра доложу, — изрек мой оппонент, убирая в карман блокнот. — Увы, мне пора уходить, но я надеюсь, что завтра мы сможем встретиться еще раз. Тем более что вы так и не показали мне самое важное в театре, а именно, как и где работает суфлер.
Выдав эту тираду с самым серьезным видом, он растянул рот до ушей, наслаждаясь произведенным на меня эффектом.
— Ах вы, негодник! — возмутилась я вполне искренне. — Я уже собралась обидеться на вас за невнимание и пренебрежение к должности суфлера, а вы приберегли это как повод, чтобы добиться следующей встречи. Вы шантажист, сударь!
— Как вы, сударыня, изволите выражаться, совершенно справедливо! — Судя по расплывшейся физиономии, мой собеседник был до крайности доволен результатами своей каверзы.
— Ну да ладно, приходите уж завтра, — дозволила я.
— Quand vous etez en colère, vous etez plus charmant![29] — вместо ответа произнес он по французски.
И опять я чуть было не попалась и не ответила ему на французском же. Но вовремя спохватилась и сказала:
— Не вполне вежливо говорить при человеке на языке, которого тот не понимает.
— Pardonnez-moi cet oubli![30] Я сказал, что если вам будет удобно, то давайте встретимся вновь завтра в это же время.
— Да удобно мне, так что приходите, но не стойте на морозе, а заходите или, в крайнем случае, стучитесь.
13
Я пошла провожать гостя, и тут выяснилось, что в театре помимо нас и Михалыча есть и иные люди. У господина Корсакова, как у антрепренера, имелся свой кабинет. Настоящий кабинет, в котором и серьезных гостей было незазорно принимать. Но он предпочитал все встречи, за исключением самых важных, проводить в своей уборной. Оттуда-то и доносились сейчас голоса.
— Помилуйте, уважаемый Арон Моисеевич, никак невозможно обойтись без арфы. Мне именно арфа нужна и ничто иное, — рассерженно и громко говорил наш антрепренер.
— Нет, это вы меня помилуйте, Александр Александрович, — отбивался невидимый нам Арон Моисеевич, — где же я возьму арфу, коли ее во всем городе нету. Раз у вас такая нужда в арфе, извольте выписать арфу из столицы, и ее вам доставят!
— Когда доставят? К окончанию сезона, когда она уже и ненадобна вовсе будет? Неужто вы не способны найти такой простой инструмент? — не унимался господин Корсаков. — Вы же член Императорского Музыкального общества, известный на всю округу музыкант! Спросите у иных членов общества, у простых знакомых, в конце концов.
— Я уж всех расспрашивал, и членов общества, и не имеющих к нему отношения: нету арфы. Хоть убейте!
Мы невольно остановились, прислушавшись к разговору, что, возможно, было не вполне вежливо, но, как оказалось, с пользой для дела.
— А у нас дома есть арфа, — неожиданно сказал мне Петя. — Маменька раньше играла, а теперь она без дела стоит.
— Как вы думаете, Петя, ваш отец позволит воспользоваться ею?
— Папа, вообще-то, не разрешает маменькины вещи трогать. Но вы же знаете, как он любит театр?
— Так давайте скажем об этом Александру Александровичу.
— Давайте вы сама ему скажете, а то мне уже пора идти, — вновь отчего-то смутился гость. — Au revoir, mademoiselle.[31]
— Всего доброго!
Петя умчался, а мне пришлось задержаться. Влезать посреди разговора было бы неприлично, и я решила дождаться его завершения и сказать обо всем один на один с Александром Александровичем. Впрочем, тот почти сразу и появился в расстроенных чувствах из-за отсутствия столь необходимого ему музыкального инструмента. Его собеседник, Арон Моисеевич, который по контракту заведовал у нас в театре оркестром, тоже был не в духе. Оркестр он собрал небольшой, но очень слаженный, и играли все музыканты весьма недурно. Вот только с господином антрепренером постоянно возникали мелкие недоразумения: то он требовал, чтобы там, где, по мнению Арона Моисеевича, должна была звучать флейта, непременно звучала труба. То что-то иное, но столь же несусветное с точки зрения дирижера. Вот и в арфе он, судя по всему, не видел особой нужды и был расстроен от такой настойчивости господина Корсакова.
— Вы уж еще раз постарайтесь разузнать, — сказал ему Александр Александрович, прощаясь. — Очень мне не хочется от арфы отказываться.
— Хорошо, — сдался музыкант. — Еще раз постараюсь.
— Да вот еще! Все забываю вас спросить, как так случилось, что у вас при вашем-то имени и отчестве получилась фамилия Кукушкин?
— А что вас смущает? — насторожился Арон Моисеевич.
— Да, собственно, ничего не смущает! Просто чаще бывает обратное. Вот скрипач наш — Коган, но притом Владимир Ильич. И это мне понятно. А насчет вас, так это чистое любопытство. Можете и не отвечать вовсе.
— Все очень просто. Я женат на госпоже Кукушкиной. Хоть такое и редко встречается, но я при вступлении в брак взял фамилию супруги.
— То есть вы хотите сказать, — безмерно удивился артист, — что у вашей супруги Сары Абрамовны?..
— Совершенно верно, — кивнул музыкант. — Моя супруга до замужества со мной была вдовой господина Бориса Борисовича Кукушкина. Засим дозвольте откланяться, побегу разыскивать треклятую арфу.
Музыкант удалился в сторону лестницы, а Александр Александрович произнес вслед ему задумчивое «Мм-да-а!» и соизволил заметить мою скромную персону.
— Здравствуйте, сударыня! Вам также не сидится дома, как и мне?
— Не сидится.
— Впрочем, рад нашей встрече. С чего-то именно у вас давно хотел спросить, не посоветуете ли, какую пьесу мне выбрать для бенефиса?
— А тут и думать нечего. Возьмите сочинение Фридриха Шиллера «Братья-разбойники». У вас должен очень хорошо получиться Карл Моор. Да и в целом пьеса весьма хороша, и для иных ролей у нас в труппе есть достойные исполнители.
— Вот! — воскликнул актер. — А Екатерина Дмитриевна меня, можно сказать, отговаривает.
— Боюсь, что Екатерина Дмитриевна в данном случае просто капризничает. Она хотела сыграть Гертруду на своем бенефисе, а вы решили поставить «Гамлета» прямо сейчас как обычную премьеру.
— Так что же она мне не сказала? Вот ведь вам же сказала! — искренне удивился антрепренер.
— Да она никому этого не говорила. У нее на тексте роли было помечено «Для бенефиса», я случайно заметила.
— Некрасиво получилось. Ну, да и сама Катенька могла бы сказать. Опять же при ее таланте для бенефиса ролей найдется великое множество. Но все равно, надо перед ней извиниться. Простите, вы порываетесь что-то сказать, а я и не замечаю. Слушаю вас самым внимательным образом.
— А зачем вам арфа?
— Как зачем? Мы тут затеваем водевиль господина Каратыгина, вот мне и надобна арфа для аккомпанемента куплетам.
— Арфа есть в доме господина градоначальника. Я только что о том совершенно случайно узнала. На ней играла его покойная жена, так вы уж постарайтесь проявить тактичность, когда будете просить.
— А когда это я был бестактен?
— Да хоть с Екатериной Дмитриевной. Могли бы увидеть ее недовольство, но даже спросить не удосужились.
— Ох и горазды вы, Дарья Владимировна, выговоры устраивать. Но вы правы, а я виноват. Спасибо, что подсказали. Ну и за арфу отдельное спасибо. И за Шиллера еще одно.
14
На следующий день, когда мы встретились с Петей, я ждала, что он с места в карьер начнет говорить о расследовании убийства. Но он как раз весьма тактично начал с просьбы показать ему будку суфлера. Поерзав на жестком и высоком стуле, он потрогал зачем-то лампочку, а затем попросил разрешения проверить себя в качестве суфлера.
— Давайте, вы будете как бы играть роль и понарошку забывать текст, а я вам буду отсюда подсказывать?
Я открыла книгу — здесь с прошлого раза оставалась лежать пьеса про «Принца Гамлета» — и пояснила, как нужно говорить подсказки. А раз я была единственной актрисой, то пришлось поискать монолог. Или просто большой кусок текста одного из героев. Первое, что попалось на глаза, была длинная реплика Полония.
Выбравшись на сцену, я встала в позу: закинула голову вверх, одну руку приложила ко лбу, другую отвела в сторону и назад, после чего воскликнула с дрожью в голосе и чуть завывая, как это порой делали плохие трагики:
