Р. Стайн - Пропавшая девушка
Как только они сняли фуражки, она по выражению их лиц поняла, что новости будут плохими.
Да и как могло быть иначе?
Энджело и Бет не могли вместе уехать на отдых. Они не стали бы праздновать открытие конюшни без нее.
Без сомнения, с ними произошло что-то ужасное. Миссис Пальмьери отвела мрачных офицеров в гостиную и жестом пригласила их присесть на низкую коричневую софу. Сама она встала позади кресла, вцепившись руками в его спинку, словно в спасательный круг.
— Миссис Пальмьери, полагаю, вам нужно присесть, — произнес тот, что представился сержантом О’Брайеном, делая жест рукой.
Она покачала головой. Ее темные глаза избегали его взгляда.
— Мне и здесь хорошо.
О’Брайен кивнул. Его напарник, офицер Манелли, ерзал, словно ему было некомфортно. Джина знала, что кушетка уже старая, и сидеть на ней некомфортно никому, но здесь причина явно крылась в другом.
— Вы нашли моего мужа? — Собственный голос показался ей сдавленным карканьем. Она ни с кем не разговаривала с самого утра. — Мою дочь Бет?
Офицеры переглянулись.
— У нас плохие новости, — сказал О’Брайен, теребя в руках фуражку. — Ваш муж мертв, миссис Пальмьери.
Джина ничего иного не ожидала, и тем не менее, ее дыхание оборвалось. Она знала, что голос офицера, произносящий слово мертв, отпечатается у нее в памяти навечно. Знала и что воспоминание, о нем она никогда не сможет стереть.
О’Брайен склонился над кофейным столиком.
— Мы нашли тело вашего мужа в лесах Фиар-Стрит.
Джина почувствовала, что ноги ее не слушаются. Она обогнула кресло и упала в него. Сердце рвалось в груди. Она думала, что может умереть. Присоединиться к Энджело. Наверное, смерть стала бы для нее сейчас избавлением.
— В лесах? Что он мог делать в лесах? — Слова вырывались сами собой, бездумно. У нее возникло чувство, будто она видит сон, очень реалистичный сон, в котором она находится вне собственного тела и со стороны видит себя, сидящую в гостиной и говорящую о мертвом Энджело в лесу.
— Мы не знаем, м-м, мадам, — сказал Манелли. — Наше расследование только началось и…
— Могу я увидеть его? — Ее голос все еще звучал, как хриплое карканье.
— Не думаю, что это будет разумно, — проговорил Манелли.
— Какие-то животные, должно быть, добрались до тела, — сказал О’Брайен. — Возможно, волки. Его тело… оно… э-э… там… боюсь, от него не слишком много осталось.
Из горла Джины вырвалось рыдание. Я не заплачу, твердила она себе. Я не заплачу, пока они не уйдут. Только тогда я буду плакать по тебе, Энджело. Я буду плакать по нам обоим. Долго, долго…
— Понимаю, это ужасное потрясение, — мягко проговорил О’Брайен. — Но нам придется искать убийцу. Вашего мужа связали и затащили в лес. Еще раньше, чем до него добрались животные.
Джина вздохнула, горло ее сжалось, каждый мускул в теле окостенел.
— Понимаю, что сейчас вам не хочется разговаривать, — тихо сказал О’Брайен. — Не нет ли у вас предположений… кто? — Его голос прервался.
Джина стиснула подлокотники так, что заболели руки.
— Что насчет моей дочери? — спросила она, не обращая внимания на вопрос О’Брайена. — Где она? Что случилось с Бет?
— Мы не знаем, — отвечал О’Брайен, понизив голос почти до шепота. — Возможно, она убежала куда-то, спасаясь от убийцы. Также убийца вашего мужа мог поймать ее, связать и похитить, увезти с собой.
Сузив глаза, Джина посмотрела на О’Брайена.
— Убежала? Если бы Бет убежала, она бы уже позвонила мне, где бы ни находилась. Она не могла пропасть на пять дней и ни разу не позвонить. И почему вы говорите о похищении? Я… я не получала никаких звонков с требованием выкупа.
У нее снова вырвалось рыдание.
— Моя девочка не придет домой. Моя девочка умерла.
О’Брайен вздохнул.
— Всегда остается надежда, миссис Пальмьери.
Надежда, думала она. Посмотреть только на его лицо. Я что-то не вижу на нем никакой надежды.
— Все эти пять дней мы прочесывали леса в поисках вашей дочери, — проговорил Манелли, нервно сжимая и разжима кулаки. — Никаких следов. Боюсь, мы вынуждены свернуть поиски.
— Значит, вы все же считаете, что она мертва, — подытожила Джина.
Мужчины пожали плечами. Их форменные рубашки казались жесткими, неудобными. У обоих лица блестели от пота.
— Мартин Дули убил моего мужа, — сказала вдруг Джина, вялым, сухим, безжизненным голосом. Она проговорила это сквозь сжатые зубы.
Двое полицейских уже вставали с дивана. Но, услышав эти слова, тут же снова сели.
— Что вы сказали? — спросил Манелли.
— Вы меня слышали, — произнесла она шепотом. — Мартин Дули убил моего мужа, и, вполне вероятно, мою дочь тоже.
— Почему вы так говорите? — спросил Манелли.
— Я уже говорила другим офицерам несколько дней назад, — гневно сказала Джина. — Вы друг с другом вообще разговариваете? Я… не понимаю, почему никто меня не слушает, почему никто не воспринимает меня всерьез.
О’Брайен поскреб ежик седых волос на затылке. Ранняя седина, усталые глаза и глубокие складки на лице свидетельствовали о том, что он посвятил службе в полиции немало лет.
— Вы сообщали, что Мартин Дули угрожал вашему мужу.
Джина кивнула.
— И весьма недвусмысленно, офицер. Говорил, что не позволит Энджело открыть собственную конюшню. Обещал позаботиться, чтобы его конюшня не продержалась и года.
— Но Дули не угрожал вашему мужу насилием? — уточнил О’Брайен.
— Дело… кончилось перепалкой, — сказала Джина. — Боюсь, Энджело вышел из себя. Он ударил Мартина Дули, чуть в нокаут его не послал.
— И тогда Дули пригрозил его убить? — спросил Манелли.
Джина покачала головой.
— Он сказал, что заставит его заплатить. И заставил, офицер. Еще как заставил. Он не стал откладывать в долгий ящик. Он убил моего мужа и мою дочь, и я никак не пойму, почему вы двое просиживаете тут штаны за разговорами со мной, пока он преспокойно разгуливает на свободе!
Манелли начал что-то говорить, но О’Брайен жестом велел ему умолкнуть.
— Мы допрашивали Мартина Дули несколько раз, миссис Пальмьери, — произнес он, глядя ей в глаза. — Штанов мы не просиживаем.
— У Мартина Дули имеется алиби, — добавил Манелли. — Весь вечер он провел дома со своей семьей и двумя соседями. Он никуда не выходил.
— Он лжет! — Джина вскочила на ноги. — Он гнусный лжец!
— Его семья ручается за это, как и соседи, — сказал О’Брайен. — Они устроили небольшой званый ужин. Слушали по радио выступление Боба Хоупа.[6] Потом играли в карты примерно до начала десятого. Мы допросили их всех поодиночке, и все показания сходятся. Мартин Дули не мог расправиться с вашими мужем и дочерью.
Джина сжала холодеющие руки в кулаки.
— Вы ошибаетесь. Я знаю, что он это сделал. Я знаю, он убил их. — Она встала перед офицерами, потрясая перед ними кулаком. — Что мне прикажете делать? Доказывать это самой?!
18Часовня была убрана цветами, длинные разноцветные букеты лежали на алтаре, пышные венки украшали боковины двух сосновых гробов, венок поменьше покоился на кафедре.
Джина дала себе зарок не плакать на похоронах. Но сильный аромат лилий заставлял ее глаза слезиться. Она опустила пониже траурную вуаль своей шляпы. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее лицо.
Серое, беспросветное утро, мокрый снег с дождем — будто нарочно по такому случаю, думала она. Не имеет значения, сколько вокруг цветов, отныне мне предстоит вечно жить в этом сером, лишенном красок мире.
Мысль провести двойные похороны пришла ей в голову отнюдь не из соображений экономии. Она не сомневалась, что Бет мертва. Зачем продлевать страдания? К тому же, Бет наверняка хотела бы упокоиться рядом с отцом. Эти двое были очень близки, думала Джина, их отношения не походили на бурную мыльную оперу, как у меня с ней.
И все же… Бет знала, что я люблю ее. Она всегда это знала.
Алтарный служка с лоснящимся от пота лицом вел по проходу тетушку Ханну. В последнее время старушка двигалась еле-еле, опираясь на две трости.
Достигнув передних рядов, Ханна взяла руки Джины в черных перчатках и крепко сжала. Ни одна из женщин не произнесла ни слова. Да и что тут можно было сказать? Это до убийства им случалось беседовать по два-три раза на дню.
Ханна надолго задержала руки Джины в своих руках. Затем она отвернулась и побрела назад, чтобы занять свое место во втором ряду возле кузена Дэвида и Марианны. Их сынишке, как обычно, не сиделось на месте, и он беспрестанно дергал и теребил галстук в черно-белую полоску, который с трудом надели на него родители.
— Почему мне нельзя видеть дядю Энджело? — требовательно спросил он.
