Валерий Гусев - Тусовка на острове Скелета
Но, во-первых, Надежда Кузьминична сама отдала нам свой дневник. Во-вторых, мы читали его для того, чтобы помочь дяде Ване. А в-третьих, ничего личного в этом дневнике не было.
Надежда Кузьминична писала о том, какой великий ученый и славный человек этот Иван Васильевич Чижов. И какие хорошие поступки он совершал.
Правда, на многих страницах Надежда Кузьминична жаловалась, что профессор по характеру нелюдим, он часто любит повторять, что с трудом переносит человеческое общество, что самые счастливые люди – это одиночки. Они не переживают за ближних, не волнуются за их здоровье, не озабочены их делами. И ничто не мешает им трудиться во имя науки. Единственная привязанность Чижова – внучка Катя, такая же одинокая, как и он сам.
Но все-таки Надежда Кузьминична восхищалась им. Сейчас я уже в точности не помню, чем она там восхищалась, но зато отлично помню, что именно из этого дневника влюбленной дамы мы извлекли много полезного.
Дядя Ваня был знаменитый человек. Большой ученый. Он сделал очень много всяких научных открытий. Особенно по всяким морским моллюскам. Одну открытую им раковину нового вида даже назвали его именем – «устрица придонная Чижова». Но постепенно Институт океанологии, где он трудился, приходил в упадок, ему не хватало денег на исследования. И вскоре профессор, академик, лауреат Чижов остался без работы. Но у него была еще одна страсть – коллекционирование. Его коллекция была известна во всем мире. Даже существовал специальный каталог, где указывались все его сокровища. Пришлось ему, чтобы было на что жить, кое-что продавать, не самое ценное, другим коллекционерам. И вот тут к нему прицепился один такой господин Сизов, бывший директор института. Он тоже был коллекционер. Но он коллекционировал в основном деньги. Всякие. Наши рубли, английские фунты, американские доллары и немецкие марки. А теперь и европейский евро. И он стал приставать к Чижову с предложением обмена. Я тебе – доллары, ты мне коллекцию. Особенно он интересовался ковшом Петра Великого. Это была такая большая чаша, которую Петр Великий осушал, по обычаю, на палубе каждого нового корабля. На чаше, на ее донышке, были выдавлены слова: «Бомбардиръ Петръ Алексъев» – так иногда называл себя Петр I. Почему Сизову уж очень нужна была эта чаша – неизвестно. Но он приставал и приставал к Чижову, пока совсем ему не надоел.
И наконец Чижов сообщил ему, что решил свою коллекцию передать государству, в Исторический музей. Бесплатно. Сизов чуть с ума не сошел. Но отстал. А Чижов сказал, что все-таки главное в его жизни – это безмолвные моллюски в глубинах морей и океанов. И он хочет посвятить им всю свою оставшуюся жизнь. Он поднялся на борт теплохода «Айвазовский» и… бесследно исчез. Во время его отсутствия всю его коллекцию украли, но милиция почему-то к этой краже никакого интереса не проявила.
Когда теплоход вернулся в Новороссийск, Надежда Кузьминична встречала его с цветами. Счастливые пассажиры, полные всяких впечатлений и радостные оттого, что благополучно вернулись на родную землю, сошли по трапу на берег. Но Чижова среди них не оказалось. Надежда Кузьминична бросилась к капитану теплохода Кольцову. Тот очень удивился ее вопросу и сказал, что на борту «Айвазовского» никакого пассажира по фамилии Чижов не было. И даже показал ей список пассажиров.
Надежда Кузьминична была безутешна. И озадачена. Она сама провожала дядю Ваню в аэропорту, откуда он вылетал в Новороссийск, сама махала ему мокрым от слез кружевным платочком, когда он проходил таможенный контроль, и даже получила от него два письма – одно с Индийского, а другое с Тихого океана.
Письма были вложены в дневник. Ничего полезного из них мы не почерпнули. Красоты океана, жалобы на то, что «Айвазовский» редко гостит на берегу, нет возможности собирать раковины.
Во втором письме Чижов похвалился, что вскоре на борту будут праздновать день Нептуна. И на двух страницах объяснял, что это за праздник. И кстати, упомянул, что праздновать Нептуна намечено где-то возле островов Смол-Айленд, Кингмен и Кокос. Совсем не на экваторе.
Все постепенно прояснялось. Не ясно было – кто такой Сизов и какое отношение он имеет к этой грустной и загадочной истории.
– Разберемся, – сказал Алешка. – Тетя Надя нам поможет. Давай только ей радость устроим. Чтобы она поменьше плакала.
– Какую еще радость? Твою раковину подарим?
– Еще чего! Мы лучше сделаем. Мы ей письмо напишем, от имени ее любимого Чижика.
– А это кто – любимый Чижик?
По тому, как безнадежно вздохнул Алешка, я понял, что ответ на этот вопрос очень близок. Я напрягся и догадался: Чижик – это профессор Чижов.
И Алешка тут же накатал черновик письма:
«Дарагая Надинка! Не безпокося за миня. Я выполняю заданию сваей Родены. В тылу Тихава акияна. Скоро вирнус и пацилую тибя. Твой Чижик».
– Добавь еще «Гы», – посоветовал я. – Достовернее получится.
– Ты не понял, Дим. – Алешка был терпелив. – Мы этот черновик Чижику подсунем. Чтобы он его переписал.
– Тогда давай уж и Катьке от него напишем. Жалко девчонку.
– Щас, сделаю.
И сделал:
«Внучинка! Я тибе пишу писмо со дна акияна. Здесь много русалков и ракушков. Ни скучай, скоро увидемса. Твой дарагой дед Ваня».
Странные получились письма. Вроде как бы из сумасшедшего дома. Но зато – от души.
И мы поехали со своими черновиками навестить Чижика.
Проблем с проникновением на территорию лечебницы и в этот раз не возникло. Водитель Федотов будто специально дожидался нас у ворот, пофыркивая вхолостую.
– За простой, – сказал он, – двойной тариф. Садитесь, будем ехать.
Мы «подъехали» к главному корпусу, Алешка расплатился шоколадкой «Марс», получил честную сдачу в виде коробка спичек, и мы вошли в вестибюль.
Та самая медсестра Леночка вертелась возле регистратуры, увидела нас и поспешила навстречу. Вид у нее был немного смущенный.
– Вас уже выпустили? – спросила она.
– Нет, – отрезал Алешка. – Мы в розыске. Мы сбежали.
– Чтобы отомстить предателям, – добавил я.
– Ну, мальчики, не обижайтесь. Меня попросили… Сейчас я его позову. Он уже молодцом. Таблицу умножения вспомнил. До «восемью восемь шестьдесят восемь».
– Семьдесят два, – непримиримо поправил Алешка.
– Я знаю, что семьдесят два. Это я так пошутила. Сейчас он спустится.
Дядя Ваня в самом деле оказался молодцом. Еще со ступенек лестницы он заорал на все здание:
– Гы! Леша! Гы! Дима! Привет!
– Привет. Как жизнь?
– Жизнь хороша среди людей! – Дошло наконец-то до него, любителя одиночества. – Но люди вокруг странные.
– Это чем же? – спросил Алешка.
– Иностранных языков не знают. Я ему нормально говорю: «Гы», а он не верит. Другому, как человеку, сказал: «У-у-у!» Так он испугался, под кровать спрятался.
Да, дядя Ваня привыкает к нашему дурдому. Это тебе не на острове, с бананами воевать.
– Вам привет, – сказал я. – И пожелания. От Кати и Нади.
– Гы! Они где?
– Катя дома, ждет вас, – сказал я.
– Надя в офисе, – сказал Алешка, – плачет.
– Скучает? Так ей и надо!
Вот еще новость. А он здорово повзрослел.
– Как же ей не плакать? Предатели всегда раскаиваются.
Ну, с этим еще можно поспорить. Да не ко времени. Алешка сразу же перешел к делу.
– Напишите им письма. Они будут рады.
– Напишите… – Чижов задумался. – Как это?
Вот это да! Он, наверное, и читать разучился. Хотя в газетах-то разобрался.
Мы отошли в угол и сели за столик. Алешка достал свои черновики и ручку. Взгляд дяди Вани стал более осмысленным. Он повертел ручку, подумал и сказал:
– Хорошая штука, полезная. Из нее можно сделать наконечник для стрелы.
– Лучше не надо, – поспешил я. И показал ему на обороте листка, что сделать лучше, чем наконечник для стрелы.
– Вспомнил! – Он снова забрал у меня ручку и нарисовал какую-то каракулю. И назвал ее латинским словом. – Очень полезный моллюск. Он производит жемчуг.
В общем, мы с ним провозились довольно долго. А потом он вдруг сказал:
– Давайте мне этот наконечник и бумагу. Покатайтесь пока по территории, а я все напишу.
Мы переглянулись. Алешка кивнул. Однако у нас, чтобы «покататься», не было валюты. Федотов даром катать нас отказался наотрез.
– У меня весь заработок на бензин уходит. – И он «отъехал» к воротам.
Мы сидели на скамейке довольно долго. Наконец на крыльце появился дядя Ваня и помахал нам исписанными листками.
Мы подбежали к нему.
– Вот, – сказал он, – все написал.
Мы попрощались с ним, забрали его писанину и пошли домой. Еще в воротах я развернул листки и ахнул: на первом вверху было четко написано «Генеральному прокурору Российской Федерации, г. Москва», а на последнем листке стояла его подпись: «Профессор Чижов, психиатрическая больница номер раз. Гы!»
Первая мысль у нас была: как здорово! В этом письме дядя Ваня, наверное, рассказал всю свою трагическую историю и назвал тех людей, которые ее устроили. Вторая мысль была: прочитает прокурор подпись и выбросит это письмо в корзину для бумаг. А третья мысль…
