Евгений Шерстобитов - Акваланги на дне
Тут Ромка услышал:
— Здравствуй, день!
Это стояла на крыльце Оксана и кричала прямо в небо, кричала весело:
— Все-все! Здравствуйте! Доброе утро!
Забыв про свои неотложные домашние дела, Ромка смотрел на девочку. Сегодня она была совсем не такая, какой он ее уже видел и знал. Не гордая и кокетливая, не тихая и скромная, в домашнем халатике, а какая-то новая, совсем ему не знакомая.
Тоненькая, стройная, в спортивном костюме, она была совсем-совсем далекая, словно из другого, но очень почему-то знакомого ему мира, мира еще не осознанных мальчишеских мечтаний. Как все мальчишки его возраста, он вслух, конечно, презрительно отзывался о дружбе с девчонками, но тайно, конечно, мечтал подружиться с какой-нибудь необыкновенной девочкой, совсем не похожей на тех, с кем учился в одном классе, жил на одной улице.
И вот дрогнуло мужественное суровое сердце командира «Особого морского».
Пожелав всем доброго утра, Оксана сбежала с крыльца, и в руках ее он увидел черные скакалки.
«Смешная, — подумал Ромка, — совсем девчонка, с утра — и скакалка!» Но тут же понял, что это самая настоящая зарядка.
Правда, прыгала девочка тоже по-своему и тоже радостно и азартно.
Вчера днем на улице он презрительно подумал о ней: «Вот еще одна пижонка». А пижонов, и тем более пижонок, он не то что презирал, а просто ненавидел. Ненавидел — и все тут.
Вчера вечером она была очень уж обыкновенной. Ну совсем обыкновенная, как соседская Верка, как все остальные, мимо которых проходил он и вчера, и позавчера, и каждый день.
Но сегодня, сейчас она была именно такой, какой он хотел увидеть, какой мечтал увидеть ее, начитавшись Майн Рида, Стивенсона и, конечно, «Трех мушкетеров».
Сегодня Оксана была красивой, необыкновенной, ловкой и очень-очень далекой, как и полагается настоящей мечте.
— Подглядываете?
Оксана стояла на дорожке, как раз возле крана, и крепко сжимала скакалки.
Ромка покраснел и смутился.
А смутившись, обиделся. Обиделся и очень разозлился. Конечно, на себя. Вот дурак, а работа стоит.
Так ничего и не ответил Ромке. Отвернулся и потянул к себе шланг. Его уже давно нужно было перетащить к винограду.
Он молча работал в саду и слышал, как на веранде завтракали. Оказывается, Оксана встала так рано, потому что у нее съемка. Значит, съемочный день начинается с самого утра.
Ромка ожесточенно рыл канавки для воды и думал: ему ведь тоже предлагали сниматься и именно сегодня спросят, согласен ли.
Он снова перетащил рвущийся из рук шланг. Теперь уже ближе к забору, в самый угол сада, где, привязанные к столбикам, тянулись вверх совсем еще молодые побеги винограда, такие молодые и такие зеленые, что даже не верилось, что когда-нибудь будут и на них висеть тяжелые гроздья.
В самом деле, соглашаться ему или нет? Дублировать или нет?
Ромка даже вздохнул. Вот ведь везет некоторым. Он не завидовал Володе, который будет играть роль юнги. Он завидовал самому Марко, юнге, такому же мальчишке, как и он сам. И на лодке в шторм ходил, и очень хитрого, опасного врага помог обнаружить, и столько времени в море продержался. А как он вел себя на шхуне, захваченной диверсантами, как отчаянно боролся под водой!
Всему этому и завидовал Ромка. Очень-очень завидовал. Почему так несправедлива бывает порой жизнь? Одному все — и тревоги, и борьба, и шторм, и бури, а другому один сплошной штиль.
Нет, Ромка мечтал о другой жизни — опасной, суровой и трудной. Чтобы в тревоге сжималось сердце, чтобы, затаив дыхание, ждать условного сигнала… Чтобы руки крепко держали оружие, а глаза зорко видели цель. Ромка хотел стать пограничником. И не просто обычным — сухопутным. Нет, он хотел быть морским пограничником. Чтобы, кроме оружия, кроме стука собственного сердца и зоркого глаза, были еще и штормы, свистящие пронизывающие ветры, соленые брызги и чтобы ходила под ногами стальная палуба. Ну и еще чтобы ждала его на берегу, встречала бы откровенно восторженным взглядом такая девочка… черноглазая и тонкая.
Про девочку это он только сейчас, только сегодня придумал, а все остальное…
У забора, перед калиткой, с шумом остановился автобус. Все тот же знакомый, киношный. Оттуда наперебой закричали:
— Оксана!
— Тетя Сима!
— Скорей!
— Поторапливайтесь!
Оксана, одетая уже в костюм своей героини, бежала к калитке. Следом спешила и тетя Сима с авоськой и большим блестящим термосом.
Чтобы не показаться таким уж заинтересованным, Ромка смотреть больше не стал, а занялся делом.
— Марченко! — вдруг позвали его.
Людмила Васильевна, дружелюбно улыбаясь, стояла перед забором.
— Доброе утро!
— Здравствуйте!
— Прочитал?
— Прочитал.
— Ну как, понравилось?
— Очень.
— Значит, будем сниматься?
— Да не получится же…
— Получится, ты только не робей, — рассмеялась Людмила Васильевна. — Ясно? А сейчас ты очень занят?
В ответ он показал на сад, на шланг, на дом.
— Ваську еще будить и кормить надо.
— А когда закончишь?
Он неопределенно пожал плечами.
— Часам к одиннадцати закончишь?
— Наверное…
— Договорились, — сказала тогда Людмила Васильевна, — ты приходи к одиннадцати на Октябрьскую. Там у нас съемка. Знаешь?
— Знаю. У Телятниковых.
— Значит, придешь, — заторопилась она, — ровно к одиннадцати. Договорились?
Он кивнул.
Автобус отошел, а Ромка сказал сам себе растерянно: «Выходит, я согласился».
На Октябрьской, возле дома Телятниковых, с самого утра толпились поселковые ребятишки, стояли любопытные.
Всем было интересно увидеть, что же это такое киносъемка, и всем было любопытно узнать, как же это все происходит.
Мальчишки уже знали, что машина с большим серебряным кузовом называется «лихтваген». Там, в кузове, была электростанция, которая давала ток осветительным приборам. Автобус с динамиками назывался «тонваген», в нем чуткие аппараты записывали на магнитную пленку звук. Вторая крытая машина, тоже серебряная, была просто-напросто грузовой — в ней перевозили осветительные приборы, огромные, большие, как прожекторы, и средние, ламповые, и совсем маленькие на тонких, изящных штативах. Здесь же, у забора, стоял кран. Его называли операторским, с его помощью снимали самые верхние точки и кадры с движения.
— Егор Андреевич, вот это и есть Роман Марченко.
— Вот как, — сказал режиссер, — очень приятно.
— Значит, так, Марченко, — Режиссер думал о чем-то своем. — Ты все время держи связь с Людочкой…
Он промолчал, снова задумавшись о чем-то, и сказал, наконец, решительно:
— Действительно, со стороны похож. Так ты, Роман, погуляй пока здесь, присмотрись, потом с тобой поговорим… Не до этого сейчас… ЧП у нас, брат. Знаешь, что такое ЧП?
Ромка кивнул.
— Он же командир ЮДП, — поспешно вставила Людмила.
— Да? — режиссер посмотрел на Ромку. — А вчера тут у вас что произошло, знаешь?
Ромка снова кивнул.
— Вот, брат, как, — горестно вздохнул Егор Андреевич и поправил свои очки. Он их все время поправлял. — У вас тут что-то случилось, а у нас человек погиб. И человек-то хороший, молодой еще, ему б жить да жить… Со мной все спорил: не может, говорит, Саврасов шпиона играть, не такие, говорит, они… Я ему обещал доказать на экране. Теперь уж не докажешь. Вот и думай тут, — опять поправил очки, — как домой сообщить… Ехал человек работать…
— Слушайте, — неожиданно раздался обиженный голос, и к ним подошел вихрастый веснушчатый паренек в комбинезоне, расшитом светлыми швами. — Что вы тут себе позволяете? — и тем же тоном сказал: — Дайте закурить, что ли?
— Правда, Егор, все готово, свет стоит, мы будем снимать.
— Вот так, — хлопнул Ромку по плечу режиссер, — ты тут пока присматривайся, привыкай… Вот отснимем два плана, тогда и поговорим всерьез. Смотри не исчезни. Людочка, на твою совесть.
Режиссер ушел не спеша, глядя в землю и поправляя очки. Паренек в комбинезоне торопливо сделал несколько затяжек, потушил окурок и спрятал его в один из многочисленных карманов комбинезона. Потом жадно напился воды из бачка и побежал за ушедшими.
— Это кто?
— Оператор, — ответила Людочка, — кинооператор. Ну, идем и мы на площадку?
— На какую площадку?
— На съемочную.
Место, где идет съемка, всегда называется съемочной площадкой. Пусть это будет гребень скалы, палуба рыболовного сейнера, разрушенный окоп, обыкновенное болото или даже цех завода. Все равно, раз здесь стоит кинокамера, значит это и есть съемочная площадка — святая святых кино. Потому что именно здесь снимаются кинокадры, из которых монтируется кинофильм.
На съемочной площадке во дворе у Телятниковых царила самая настоящая суматоха, суетились, переговаривались и что-то делали разные люди. Ромка удивился: вон, оказывается, их сколько — всех, кто делает кино. Две пожилые женщины привешивали к кустам виноградника искусственные кисти винограда, расправляли только что прикрученные проволокой пожелтевшие листья — в картина действие происходит осенью. Молодой парень в очках сидел на корточках перед микрофоном и, прикрывая его то слева, то справа деревянным щитком, тихо спрашивал:
