Владимир Вафин - Чужаки
Милиция нагрянула неожиданно, в тот момент, когда по приказу Шерифа обнаженная девочка, утирая слезы стыда и унижения, под гул и свист пацанов исполняла «танец живота».
По приговору суда многих участников этих оргий отправили в колонию. Колю, как малолетнего, пожалели, да и родители приложили немало сил, чтобы спасти единственного сына: обзвонили всех знакомых, обегали все ступени милиции, суда и прокуратуры. Сын остался на свободе, но «черный воронок», в котором увезли Шерифа и его дружков-ковбоев, часто снился ему по ночам.
Прошло время, а вместе с ним и страх. Коля снова взялся за старое. Собрал себе новых «ковбоев», — сколько их ходит беспризорных! — нашел новый подвал — «ранчо» и занял место Шерифа. И вскоре вновь начались «приключения» с уголовным уклоном. Колян во всем подражал Шерифу, вспоминал его «уроки»: «Главное замарать пацана по какому-нибудь делу, и тогда он твой!» И как-то вечером он вывел своих новичков на «охоту». В тот вечер их жертвами стали парень с девушкой, для которых Колян решил устроить тут же, в беседке, «свадьбу». Они заставили парня пить вино, и, когда он стал отказываться, новички избили его. Весь в крови, он согласился стать «женихом». Подвыпившие ковбои кричали им «горько!» и с наслаждением наблюдали за их затяжными поцелуями. Прищурив глаза, попыхивая папироской, Колян с довольной улыбкой оглядывал своих новичков. И вдруг у него возникла дикая мысль.
— Эй, ты, жених! Ты сейчас изобразишь нам с невестой «брачную ночь».
Затравленный, избитый парень повалил девушку на пол беседки, задирая ей платье. Возбужденные ковбои, облизывая губы, во все глаза смотрели на эту «брачную ночь», не обращая внимания на крики «невесты».
Так прошло первое крещение новичков. А потом были угоны мотоциклов, кражи в блинной, хулиганство в кинотеатрах. После каждого фартового «дела» они с наворованным приходили в «ранчо», обмывали удачную «охоту».
— Так, ковбои, надо отметить наш поход на «железку», — сказал однажды Колян, светясь белозубой улыбкой. — Ты, Юрчило, говорил, что у твоего деда есть брага, тащи. Не даст, стукну в ментовку, что он самогон гонит: там у меня есть свои менты. А завтра надо должки собрать у тех, кто еще Шерифу задолжал. Ну, ковбои, по коням!
Красавчик Ник вел подростков-новичков к той черте, переступив которую ломались детские судьбы.
Однажды в «ранчо» влетел с криком Котяра: «Атас, менты!» Пацаны разбежались, стараясь выбраться по тайным ходам из подвала, где их встречали милиционеры и помещали в «собачник». Кому-то досталось и по почкам. Николаю не простили возвращение к старому. Заработал маховик государственной машины, чтобы изолировать Николая от общества как социально опасного. Беседы в инспекции по делам несовершеннолетних, наказание родителей штрафами и сбор документов служили доказательством опасности его для общества. Школа первой стала собирать документы и бумаги на Николая. Ему припомнили все. Особенно разбирали случаи, когда однажды он явился в школу пьяным, устроив взрыв в кабинете химии, и как по его вине учительница иностранного языка оказалась в больнице. Когда она заявила Николаю, что не будет вести урок до тех пор, пока он с вещами не выйдет из класса, он запрыгнул на подоконник, открыл окно и закричал опешившей учительнице:
— Если вы не оставите меня в покое, я сейчас выпрыгну с четвертого этажа, а вас будут судить!
Вскоре машина «скорой помощи» увезла ее в больницу с инфарктом.
Опасно было оставлять Колю в школе, по которой о нем ходили легенды. Он разлагающе действовал на учеников, а учителя стали его побаиваться. «Исключить из школы!» — был приговор педсовета. «Нечего держать в стаде паршивую овцу!». Следом за школой его турнули из секции спортивной гимнастики.
— Мне уголовники не нужны! Пошел вон! — закрыл за его спиной двери тренер.
У родителей, уставших от всех визитов уполномоченных, вызовов по всевозможным учреждениям, наступило безразличие к собственному сыну.
— Пусть делает, что хочет. Кончит колонией! — заключил отец.
— Гоша, как ты можешь? Он же наш сын, — плача, говорила мать.
Отец несколько раз хватался за ремень, чтобы дать родительские уроки, но, когда сын, схватив вилку, пошел на него, он махнул рукой.
— Тебя надо было в малолетстве придушить! — бросил он сыну и заперся в комнате.
Наступил день, когда Николай предстал перед комиссией по делам несовершеннолетних. Не помогли знакомые милиционеры, с кем он вел торг: он им нужную информацию о совершенных преступлениях, а они ему — прощение. И вот итог: решетки приемника-распределителя, где строем в столовую, строем на прогулку «в клетку», строем в мастерскую и постоянные полы, не успевающие просыхать.
Непрестанная тоска по свободе проходила в общении с пацанами, такими же, как ковбои из «ранчо». Первую неделю Коля приглядывался к ним и понял, что заправляет в группе Слон. Это был его ровесник, курносый, вечно глядевший исподлобья, попавший в приемник за грабеж. Они с пацанами воровали шапки у прохожих. Как-то перед отбоем Колян «стыкнулся» с ним в туалете. Слон только на вид был мрачным и суровым, а в драке оказался хилым. Узнав о стычке, пацаны в группе перешли на сторону Коляна, и он приблизил к себе тех, кого держал в страхе и над кем издевался Слон.
Больше всего Колян сдружился с Кенгуру — пацаном одиннадцати лет, которого направили сюда за ограбление кассы Аэрофлота, в которой работала его бабушка. И со Звонком, однолеткой Кенгуру. Звонком его прозвали уже здесь, в приемнике, милиционеры, за то, что он рассказал им о том, как по ночам беглецов из интерната будил будильник, напоминая о времени выхода на кражу.
В группе Коля для удобства своей жизни завел свои законы. Научился хитрить, изворачиваться. За него мыли полы в столовой, побольше накладывали в тарелки. Он усвоил правило, что выживает здесь сильный и безжалостный.
Только с одним пацаном он не мог справиться — Маугли. Тот был равен ему по силе и держался в группе гордо и независимо. Он был в приемнике уже пятнадцать суток. Его привезли из какой-то деревни, хотя сам он жил в лесу больше месяца и, когда у него кончились запасы, он украл в колхозном стаде овцу. По его следам пошли пастухи и нашли «логово», где обнаружили украденные в деревне вещи, после чего Маугли попал в приемник.
Он не давал покоя красавчику Нику, держался одиночкой, и пацаны уважали его, что не входило в планы «бугра» Коляна. И когда Маугли был в кухонном наряде, Колян приказал Котяре помочиться в кастрюлю с супом для сотрудников и «заложить», что это сделал якобы Маугли. Повар, почувствовав запах мочи, чуть не убила Маугли, и того посадили в «дисциплинарку».
После этого случая Колян стал полноправным хозяином в группе. В отношениях с милиционерами у него были свои корыстные цели. Тех, кого он недолюбливал, через пацанов стравливал с другими милиционерами или опять же через подростков докладывал начальнику о нарушениях службы, после чего работники приемника начали смотреть на него с опаской.
Даже здесь Коля умудрился устроить себе спокойную жизнь, продвигаясь по дороге «в никуда». Лишь тревога о том, что его отправят в «спецуху», висела над ним черным крылом. Он боялся этой путевки, но все-таки мысленно готовил себя к жизни в неволе на полтора года. Но кончился срок его нахождения в приемнике. Приехала мать, и вот она свобода!
Для матери сын всегда остается дорогим человеком, какой бы он ни был. А у Николая было другое отношение к ней
— Да я задыхаюсь от ее любви! Мне эта опека вот где! — и он обхватил горло рукой. — Эта любовь давит, как гробовая плита.
Так и не удалось матери, приезжавшей на свидание с сыном, связать оборванную между ними нить.
Вот такая, ранящая душу, судьба у Коли, Коляна, красавчика Ника, который, имея все, оставался нищим.
Описанные события в судьбе Николая произошли четыре года назад, но моя встреча с девушкой, которую привезли в приемник-распределитель для направления в спецучилище и которая рассказала мне о его дальнейшей судьбе, заставила меня удивиться. Она ждала ребенка от Коли, а сам он по приговору суда за хулиганство находился в колонии.
— Я буду его ждать, — сказала она мне уверенно. — Вы не подумайте, он любил меня. — Немного подумав, поправилась: — Любит!
А может ли он любить, нищий душой? А если может? Тогда он уже не нищий.
Возвращайся, Николай, тебя ждут. Ты нужен своему малышу. Хочется верить, что его ты не сделаешь нищим.
Интердевочка
Дождь барабанил по крыше «УАЗика», и дворники смахивали бегущие по стеклу ручейки. Я всматривался в полотно дороги, ведущей на Копровый. На душе было скверно. От дождя становилось еще тоскливее. Вадик повернул «УАЗик» к двухэтажному зданию в решетках и резко притормозил у металлических ворот.
