Владимир Казаков - Голубые капитаны
Память сразу же услужливо воскресила прошлое. Было почти так же. Было, но быльем не поросло. И он сказал об этом Наташе. Тогда она поставила на шкаф лису и ушла.
Чем ниже опускался вертолет, тем тише становился голос бортмеханика. Он замолк недалеко от земли. Призрачные тропинки вставали столбами, пальник ложился тропинками, и трудно было понять, что летит навстречу со скоростью двести километров в час, что пройдет за бортом, а что встретит.
Батурин на несколько секунд включил антиобледенитель, и маленький приборчик под потолком кабины показал рост давления в системе. Если пилот не запоздал, то спирт должен пробить залепленные льдом отверстия на передних кромках винтов и облить их плоскости. Такие самодельные приборы и мощные нагнетающие электромоторы в системах стояли на всех вертолетах ОСА. Стрелка прибора дошла до красной черты — упала на ноль. Лед пробит. Лопасти окропились спиртом. Батурин выключил систему. Теперь пусть нарастает новый лед, но он будет уже слоеным, некрепким.
Аэродром и льдину связывал только невидимый шнурок радиопеленга, протянутый в море. Батурин слышал, как запрашивала Наташа: «Дайте прямой!» Диспетчер называл цифру, и вертолет подворачивал к правильной линии пути. Наташин голос, звонкий, срывающийся, в наушниках звучал с хрипотцой.
Внизу потемнело. Открытое Баренцево море потекло под вертолет. Батурин еще раз включил антиобледенитель, обрызгав спиртом лопасти. И, будто от сырости, чихнул мотор. Короткий перебой двигателя унес из кабины тепло, на мгновение заморозил. Батурин умел побороть страх. А вот если ладонь выжимает из рукоятки штурвала воду, если замер человек с открытым ртом…
— Брось управление! Закрой рот!
Наташа отпрянула к спинке сиденья и недоуменно крутила перед носом свои липкие пальцы, все еще скрюченные, будто держащие штурвал.
— Вы вышли в квадрат восемь, — сообщили с аэродрома.
Через обледеневшую антенну голос диспетчера прошел глухо.
«Вы вышли…» И все. А дальше соображайте сами. На отяжелевшей от льда машине вам нужно встать в вираж и не задеть море, потому что вода там холодная, а вы, товарищи пилоты, привыкли купаться в ванне при комнатной температуре… Где-то здесь, в этом квадрате, проклятая льдина, которую сосет вода. Мы найдем ее, но это будет в последний раз. Во всяком случае, для меня, Батурина, в последний раз. Не железный! Я найду льдину, если она существует, прилечу обратно и уйду на покой. На льготную пенсию. Буду пить вино, теплое пиво за здоровье своего воробья. Он, наверное, шарит сейчас по комнате в поисках крошек, каналья… Чувствую упрямство штурвала, и тахометр показывает падение оборотов винта — пора «встряхнуться».
Резко снизив скорость, Батурин почти завис. Вертолет медленно двигался на переходном трясучем режиме. Но этого мало. Нужно, чтобы тонкие лопасти на больших углах атаки затрепетали в скошенном завихренном потоке воздуха. Пилот полностью выжал правую педаль, вытянул рычагом «шаг-газ» всю мощь двигателя, накренил вертолет вправо и, не давая ему снижаться, опустил нос. В этом нелепом насильственном положении машина затряслась крупно, зло. Не было видно стрелок на дрожащих в лихорадке приборах. Пилотов бросало от борта к борту. Они смутно видели прыгающее небо. Куски слоеного льда, скалываясь, разлетались, камнепадом стучали по фюзеляжу и вздрагивающей хвостовой балке. Зато когда Батурин выправил положение, двигатель будто набрал новые силы, и ручка управления стала подчиняться легкому движению пальцев.
— Пилоту вправо, бортачу — прямо смотреть!
Параллельными галсами ходил над берлогой Нептуна полуслепой вертолет. Батурин, представив морского царя, пускающего носом пузыри, улыбнулся. И у Наташи, еле пришедшей в себя после «встряски», дрогнули губы. Она подумала, что улыбка послана ей. Редко за последнее время светлело лицо командира, а ей хотелось, чтобы в карих глазах этого человека, самого красивого, самого смелого, самого доброго и умного из всех мужчин, всегда жило счастье. Вот он улыбнулся, и ей уже не страшны ледяные мураши на стеклах кабины, ее не- тянет к берегу, не беспокоит малый запас бензина. Ей не холодно, хотя двери пилотской кабины открыты для лучшего обзора. С ним тепло. Наташа сняла перчатку и провела пальцами по воротнику его куртки.
— Смотреть! — все еще улыбаясь, сказал Батурин. И она увидела.
— Прямо по носу пятно!
Вертолет пронесся около сейнера. Судно сидело мелко, его высокие борта парусили, каждый порыв ветра валил «рыбака» на волны. За кормой болталась обледенелая рыбацкая шнека. Сквозь шум мотора пилоты услышали трубный звук судового сифона.
— Гребут нашим курсом. Пусть идут, а мы провернем еще один галс. Повнимательней, ребята! — Батурин развернулся блинчиком и плавно вышел на новую прямую.
— Справа по борту льдина! — закричала Наташа и указала на что-то белесое в темных расплывчатых пятнах.
Батурин поднял нос машины и резко заломил винт.
Так вот оно, неуютное пристанище оторванных от берега людей.
Поторопились с ловом, вышли на непрочный «сморчок», и припай отошел. Льдина серая, чуть светлее воды, набухший пласт снега, готовый превратиться в шугу. Десять человек в темных роканах и белый олень, запряженный в широкие низкие нарты с рыбой. Хоть бы распрягли! Сейчас вертолет проскочит этот кусок еле спаянного снега, и тогда снова раздвигай метель перегретым мотором. Уходить нельзя. Надо развернуться на «пятке», как показывал Донсков, называя посадку заходом «на флаг».
Вертолет почти перевернулся вверх колесами и повис над льдиной, похлопывая огромным винтом. Снежные космы срывались с концов лопастей. Тугие потоки воздуха проявляли льдину. Рыбаки замерли в различных позах. Дым от затухающего костра закручивало в спираль, и он коптил их неровную шеренгу. Опустил круп и задрал голову, оскалясь, олень, скосил на вертолет красный безумный глаз.
Увидев перед собой открытую дверь грузовой кабины, рыбаки бросились к ней. Льдина кромкой черпанула пенную сизую накипь. Люди хватались за обледенелые стойки, за мокрое колесо, срывались, мешали друг другу, а Батурин, парируя хлесткие порывы шелоника, теснил их бортом вертолеты к середине льдины. В суматохе рыбаки опрокинули невысокого парнишку, и он ужом выбирался из-под тяжелых пляшущих ног.
И тут грохот мотора рассек разбойничий свист. Засунув пальцы в рот, свистел старый саами в длинной грязно-голубой рубахе, из-под которой выглядывали острые носы желтых сапог. Он держал за ременный бантлер оленя и укоризненно качал непокрытой седой головой. Свист будто сорвал с людей дикие маски. Рыбаки виновато улыбались, их движения стали нарочито неторопливыми.
Обледеневший вертолет оседал под тяжестью живого груза. Копоть из глушителей вбивалась черными кругами в снег. Вот колеса почти коснулись льдины. Последним, потрепав за шею белого оленя и прижавшись щекой к его мягкому храпу, влез старый каюр с потухшей трубкой в сморщенных губах. Олень рванулся за ним — сразу провалились задники груженых, нарт. Олень вскинулся, присел на круп. Черный зигзаг расколол льдину.
Вертолет взвыл, двинулся вперед. В какой-то миг он, тяжелый от налипшего льда и груза, прянул к воде, но немой крик Батурина: «Э-гей, родимый!» словно подтолкнул его, мотор загудел уверенней, шепот лопастей переходил в свист.
Набрав высоту, Батурин еще раз «встряхнул» машину. Спирта в антиобледенительной системе больше не было. А хотя бы до берега доползти было нужно.
— Теперь, считайте, мы дома, Наталья Владимировна! Берите управление, у меня пальцы затекли. — И Батурин, запрокинув голову на спинку сиденья, надвинул шапку на глаза.
…Ну вот, Богунец, летит к тебе Наташа, а ты боялся за нее, играл трагедию. Ты встретишь ее и запоешь, как молодой саам: «А лицо у нее как снег, на котором лежат два красных солнца, а волосы — золото или ветви березы, разметавшиеся под ветром, и она не стерпит, если парень вздумает ей помочь, — сама покажет, как надо бросать аркан. О, эта девушка — моя невеста!..» А я… пиво, теплое пиво буду пить, потягивать у окна с воробьем-попрошайкой… Но будь осторожен, Богунец, не верь, не будь слепым. Все они нам никогда не отдают, а только часть, и то, когда им выгодно или больше некому отдать. Я знаю, Богунец, я хорошо знаю, поверь. Прошло шестнадцать лет, а боль вот тут…
Батурина толкнул бортмеханик. Он показал на стрелку термометра хвостового редуктора. Она ползла вверх вздрагивала, предупреждала: масла нет, шестерни трутся всухую. Еще на земле при осмотре машины Батурин заметил на обтекателе капельку масла, хотел заставить механиков посмотреть, откуда она появилась, но квадратные глаза матери рыбаков знобко стояли в его памяти, торопили, и он промолчал. «Вот наказание за беспринципность!» Да еще тряс он вертолет несколько раз нещадно, и куски слетающего льда били по хвостовому винту. Батурин потихоньку взглянул на расстроенное лицо Наташи. Что он мог сказать ей? Чем ободрить? Пусть пока пилотирует. И он снова откинул голову, прикрыл веки.
