Николай Дубов - Жесткая проба
— Может, камера есть? Хранения…
— Какая, к черту, камера?! — Алексей посмотрел на часы и выхватил из-под койки чемодан. — На! И цацкайся с ним сам… Некогда мне, понимаешь?
Лицо дяди Троши выразило такой испуг, огорчение и растерянность, что Алексей ещё раз чертыхнулся и побежал отыскивать тетю Дашу. Она уже сидела на своем всегдашнем месте в коридоре, между окном и бачком для воды.
— Тетя Даша, заприте чемодан!
— А сам не можешь?
— Да нет, в кладовку… Это не мой, я потом расскажу…
Тетя Даша выбрала из связки ключ, со вздохом поднялась и, шаркая опухшими ногами, с трудом понесла свое рыхлое, изработанное тело к темной кладовушке в конце коридора. Алексей помчался за баулом. Дядя Троша семенил следом, на ходу проверяя замок. Висячий замочек был новенький, отменно прочный. Алексей сунул баул в угол.
— Ну, всё?
— А квитанцию?
— Какую еще квитанцию?
— Хоть какой-нибудь документик!.. Принято, мол, на хранение… Порядок такой… — заискивающе, жалко улыбаясь, дядя Троша смотрел то на Алексея, то на уборщицу.
Проклиная дядю Трошу, баул и всё на свете, Алексей сунул в руки тете Даше карандаш, клочок бумаги и тут же пожалел об этом: писала тетя Даша ещё медленнее, чем ходила. Первое слово «адин» благополучно разместилось, но второе поехало вверх, и бумага кончилась прежде, чем слово: получилось «чима». Тетя Даша подумала, решила, что этого достаточно, и старательно вывела подпись с маленькой буквы — «зуева».
— Вот. — Она полюбовалась своей работой и улыбнулась. — На. Прямо как в банке.
Алексей выхватил квитанцию, сунул дяде Троше и, убегая, прокричал:
— Приходи в другой раз… Пока!
Дядя Троша вслед ему угодливо закивал.
Наташи дома не было. Мать, которой Алексей ещё с мальчишества стеснялся и побаивался, насмешливо сказала, что кавалерам опаздывать не полагается, к Наташе пришла подруга, они ушли к кому-то, а потом пойдут в театр. Алексей, не найдя что сказать, покраснел и ушел. Наташу теперь не отыщешь, в общежитие возвращаться незачем, к Виктору идти не хотелось. Алексей решил проведать Вадима Васильевича.
Знакомство с ним, начавшееся в детдоме, оборвалось, когда Алексей поступил в ремесленное, и возобновилось с поступлением на завод. Осваивая под строгим присмотром Семыкина разметку, Алексей тяготился, как ему казалось тогда, её кустарным характером: каждую деталь нужно размечать отдельно, никакой механизации, всё от руки. А на собраниях и в газетах всё время говорили о рационализации, новаторских приспособлениях, ускоряющих и облегчающих труд. Он решил, что и разметку можно рационализировать, облегчить и ускорить. Надо только подумать. Думал он долго, старательно и втихомолку. Результатом раздумий был чертеж приспособления, которое должно было полуавтоматически переносить контуры чертежа на заготовку. Алексей хотел было показать своё изобретение Семыкину, но потом — сам себе не признаваясь в надежде поразить и сразить учителя необыкновенной конструкцией — решил сначала идти в БРИЗ. И первым, кого он там увидел, был Вадим Васильевич. Раздирая скулы зевотой, тот читал какую-то инструкцию. Приходу Алексея он явно обрадовался.
— Что скажете, молодой человек?
— Вы меня не помните? А я помню, — улыбаясь, сообщил Алексей.
— Вполне возможная вещь! — серьезно ответил Вадим Васильевич, в глазах его запрыгали бесенята.
— А как же! Вы ещё к нам, в детдом, на мотоцикле приезжали, и мастерскую мы потом строили… А как мотоцикл? Ездит?
— Увы! Рассыпался, мир праху его… Хотя, впрочем, праха не осталось — растащили соседские мальчишки…
— Здорово он у вас работал!
— Громко, да…
Они посмеялись, вспоминая треволнения детдомовского строительства, праздник «Первой стружки».
— Ну, а это что? — кивнул наконец Вадим Васильевич на трубку чертежа в руках Алексея.
— Вот — придумал. Может, годится?
Вадим Васильевич, склонив набок голову и зажмурив один глаз, внимательно просмотрел чертеж, потом посопел в кулак и, переходя на «ты», спросил:
— Ты как, очень обидчивый? Говорить сразу или разводить цирлих-манирлих?
— Сразу.
— Тогда скажем прямо: Эдисон из тебя пока не получился. — Смягчая удар, он улыбнулся: — Может, потом прорежется? Вполне возможная вещь! А пока… Как тебя зовут?
— Горбачев, Алексей.
— А пока, милый друг Алексис, — пшик… Понимаешь, штука, которую ты тут изобразил, давно изобретена, называется она пантограф и применяется в чертежном деле… Но черчение — одно, разметка — другое. Чтобы такой прибор мог гарантировать точную разметку, он должен быть очень солидным и сложным, а овчинка, как известно, не всегда стоит выделки… Вот тут как раз и есть такой случай. Окромя всего вышесказанного, существует такая штуковина — копировальный станок. На заводе у нас таких нет пока, а вообще есть. У станочков этих большое будущее! В таковой станочек закладывается чертеж и заготовка. Электронный глаз ползет по чертежу, а фреза срезает с заготовки всякие ненужности… И получается в результате копия того, что нарисовано на чертеже, только в виде готовой металлической вещи. Понятно? Ну вот. Принимая во внимание, что существуют хорошие копировальные станки, зачем же делать ещё и плохие чертежные? Получается вроде как бы не нужно?
— Не нужно.
— Вот и договорились! Обидно?
— Нет, что ж тут обидного?
— Ну, это ты врешь, милый друг! Обидно, да ещё как, по себе знаю. Мне ведь тоже случалось… изобретать изобретенное. И поскольку рабочий день окончился, изобретение похоронено по четырнадцатому разряду, а погода жаркая, может, махнем к морю и смоем вместе с пылью все огорчения? А то от этой инструкции по внедрению и распространению я что-то очумел…
Они махнули к морю. Плавали, валялись на песке и разговаривали. Просидели на берегу до заката. Вадим Васильевич спохватился:
— Друг милый, а не пора ли чего-нибудь пожевать? У меня как-то скучно стало под диафрагмой…
Алексей посмотрел на свою спецовку.
— Тебя смущает фрак? Двинем ко мне. Ксения Петровна перенесет тебя и в таком.
Ксении Петровны дома не оказалось. Вадим Васильевич, сопя и оттопыривая губы, долго шарил в буфете, кухонном шкафчике, гремел посудой в чулане, потом озадаченно остановился посреди комнаты и ухватился за нос.
— Что сей сон означает? — Внезапно он просиял и хлопнул себя по темени. — Еду-то поручено купить мне, а я — забыл!.. Так… Ты читал когда-нибудь высокоученый труд Елены Молховец? Напрасно! Чрезвычайно толстая женщина… То есть книга. В ней кулинарные рецепты на все случаи жизни. От рождения и крестин до похорон и поминок. Там даже есть такой — очень полезный! Я запомнил: «Если к вам пришли в гости, а в доме решительно ничего нет, вы спускаетесь в погреб, достаете холодную телячью ногу…»
— А где же?
— Вот именно! Где погреб? А главное — где нога? Гуляет, подлая, в собранном виде со всей прочей телятиной… Я тебе по секрету скажу: дама эта, несмотря на ученость, была все-таки дура. Она не описала в своем трактате блюдо, на котором несколько столетий держалась Российская империя… Знаешь ли ты, что такое мурцовка? Не знаешь. «Учись, мой сын, науки сокращают нам дни быстротекущей жизни». Примерно так сказал поэт или несколько иначе…
Вадим Васильевич отрезал несколько ломтей ржаного хлеба, изломал их крупными кусками, нарезал лук и сложил всё в миску, посолил, полил водой, добавил немного постного масла и перемешал.
— Вот держи этот инструмент, — протянул он Алексею ложку, — и считай, что ты цивилизованнее Александра Македонского и даже Аристотеля, потому что они орудовали пальцами… Итак, что есть перед нами? Мурцовка, она же — тюря, она же — опора отечества… Ну как?
— Вкусно! — набитым ртом ответил Алексей.
— То-то! Харч богов!.. Будь богом, уминай этот харч, но помни: есть тюрю можно, самому быть тюрей не следует…
Они умяли мурцовку, потом пили чай. Это был попросту сладкий кипяток, так как чая в доме тоже не оказалось. Воду Вадим Васильевич кипятил в стеклянной банке из-под консервов, воткнув в неё самодельный электрический кипятильник.
— Жена не признает, — пояснил он, — говорит, не вкусно. Но женщины, как известно, народ отсталый, заклятые сторонники кухни и враги прогресса…
Чай был действительно невкусный, у Алексея во рту осталось ощущение, будто он долго сосал медную ложку.
Так началась между семнадцатилетним Алексеем и пятидесятилетним Вадимом Васильевичем их несколько необычная дружба. Вадим Васильевич обрел слушателя, который жадно смотрел ему в рот и которому можно было сказать почти всё, что думаешь. У Алексея появился оракул — учитель жизни и ходячая энциклопедия. Вадим Васильевич знал всё, по крайней мере говорить мог обо всём. И говорил он всегда забавно.
Иногда на него находила хандра. В таких случаях он отмалчивался, отвечал коротко, отрывисто, зачастую язвительно и зло. Алексей охотно бывал у Калмыковых, засиживался допоздна. И только с тех пор как в жизнь его по-новому вошла Наташа, приходить перестал.
