Радий Погодин - Лазоревый петух моего детства (сборник)
— Все равно нету, — сказал Попугаев Вовка. — Вы мне от жары привиделись.
Ты, я думаю, с Попугаевым Вовкой заодно. Что еще за шныри, скажешь. Ни шнырей, ни мормышей нету.
Может, когда-нибудь ты побываешь в лесу или в поле под Новгородом и вдруг почувствуешь, даже вздрогнешь от этого чувства, будто мимо тебя пролетела красная ласточка. Ветер ее крыла коснулся твоих ресниц, ты невольно сощурился — это шнырь прошмыгнул.
Телевидение его не возьмет. Глаз не тот. Стеклянный.
И мормыша телевидение не заметит. Мормыш с чем хочешь сольется. У зеленого встанет — зеленым станет. У желтого — желтым, неразличимым.
Только глаз живой и творящий может их разглядеть.
Мормыш Свиря взял Вовку под руку, вежливо отвел его в тень под дубок.
— Садись, Вова.
Шныри принесли воды из ручья в горсточках. Полили Вовкину голову.
— Не печет?
— Не печет, — сказал Вовка. Хотел добавить: «И все равно нету вас и быть не может».
Шныри ухмылялись разноцветными рожицами. Вовка вздохнул и не сказал этого.
На ветку над Вовкиной головой птица села маленькая — соловей.
— Чего же ты не стреляешь? — спросил мормыш Свиря. — Бабахни — и не будет в лесу соловья.
Тут Попугаев Вовка сразу все понял.
— Ага, — сказал он. — Знаю, к чему вы клоните. Только факт: ружье мое это — игрушечное. Оно понарошку.
— А целишься ты понарошку?
— Ты когда целишься, что думаешь?
Вовка почесал затылок, решил слукавить.
— Я, когда целюсь, так думаю: «Птичка, птичка, покружись над моей головой».
— Ну и враль! — засмеялись шныри. Смех был переливчатый, как вода по камушкам.
— Ловок, — сказал мормыш Свиря. — Целишься ты и думаешь — наповал. В самое сердце живое. Или тебе, Попугаев Вовка, есть нечего? Или тебе пух, перо нужны для подушки?
— Я больше не буду, — сказал Вовка. — Я только в хищников буду палить.
Хотел Попугаев Вовка заглянуть мормышу Свире в глаза, мол, поверил или еще сомневается, повернулся к нему, а его нет. И шнырей нет. Только соловей на ветке сидит. Горлышко у него то раздувается, то опадает от смеха.
— Причудилось, — сказал Попугаев Вовка. — От жары и лесного духа. Бабушка говорит, что лесной дух смутный. Мороку на глаза наводит, мысли в голове путает.
Взял Вовка ружье на плечо и обратно пошел.
Шла собака через мостОзоровал зверь Иидрик, озоровал — за всеми углами сразу. Устал.
И захотелось ему в лес пойти.
Выбежал из города — где лес?
Раньше лесу много было. Вековые сосны стояли вплотную к городу. Могучие дубы осеняли большие пространства. Березы-шептуньи шептали: «Ладушки, ладушки…»
Наконец добежал зверь Индрик до леса. Ух, хорошо!
Птицы-синицы его приветствуют, щеглы и овсянки ему песни поют.
Слоняется зверь Индрик меж берез и осин. Дышит лесными ароматными травами. Видит — Вовка идет Попугаев.
Спрятался зверь Индрик в куст. «Ну, — думает, — я этого Вовку сейчас эх насмешу!»
Когда Попугаев Вовка подошел ближе, выскочил зверь Индрик из куста. Встал на задние лапы и запел:
— Цынцы-брынцы. Балалайка…
Оторопел Попугаев Вовка. Отступил даже. Глаза большими стали, как блюдца.
Тут ружье само Вовке в руки вскочило и бабахнуло.
Удивился зверь Индрик, потому что вдруг слабость почувствовал по всему телу. В голове кружение. В желтых глазах туман. Упал он на сырую землю.
Земля, правда, сухой была. Это в сказках так говорят, когда кто-нибудь помирает.
— Шла собака через мост… — прошептал зверь Индрик и прямо на глазах стал бледнеть, как бы таять.
Растерялся Попугаев Вовка от такого поворота. Глянул по сторонам. Мормыш Свиря, а также шныри Чуня, Друня, Шишигуня, Мара, Свара, Макакуня и Саламандрик рядом стоят.
Грустные-грустные.
— А что он?! — закричал Попугаев Вовка.
— А что он? — спросил мормыш Свиря. — Застрелил ты, Попугаев Вовка, веселого зверя Индрика. Долго его не было и опять не будет. Кто маленькую Таню из лужи вывел? Зверь Индрик. Кто сделал так, что у дворника тети Анфисы метла ромашками зацвела? Зверь Индрик. Кто всех ребятишек новой игре научил — «Кинешь — поймаешь. Побежишь — догонишь»? Зверь Индрик. Ну, озорной он, слов нет…
— Ружье-то игрушечное! — закричал Попугаев Вовка, оправдываясь.
Мормыш Свиря поморщился.
— Сказочного зверя настоящим ружьем не застрелишь, только игрушечным.
Попугаев Вовка трахнул свое ружье о березу и заплакал.
— Слезами делу не поможешь, — сказали шныри. — Нужно спасать.
— Я не умею, — сказал Попугаев Вовка.
Мормыш Свиря присвистнул даже.
— Спасать еще не умеешь, а стрелять уже научился…
Шныри уже шныряли и шмыгали. Собирали по берегу ручья разноцветную глину и разноцветные камушки. Растирали их в мелкую пыль. Смешивали с цветочным медом.
А зверь Индрик таял. И уже просвечивали сквозь его кошачьи бока и собачьи лапы трава и букашки в траве. Еще чуть-чуть — и совсем исчезнет веселый зверь Индрик.
Вот тут Попугаев Вовка поступил как мужчина. Вырвал он из своей бедовой головы клок волос. Шныри кисточку смастерили. Подали Вовке банку с водой. Банок в лесу теперь сколько хочешь — туристы бросают.
Взял Вовка на кисть желтую краску. Нарисовал зверю Индрику глаза. Они тут же принялись вращаться и таращиться.
Поддел Попугаев Вовка на кисточку зеленую краску. Зверь Индрик язык высунул и слизнул ее. И себе и Вовке на лбу и щеках зеленых пятен наставил.
Дальше легче пошло.
Подставляет зверь Индрик бока. А Вовка знай красит.
И оба поют вдохновенно.
— Шла собака через мост, — поет зверь Индрик.
— Оторвала кошке хвост, — подпевает Вовка.
Мормыш Свиря, а также шныри Чуня, Друня, Шишигуня, Мара, Свара, Макакуня и Саламандрик тоже поют:
Черные овечки
Вылезли из печки.
Зашумели: «Бу-бу-бу!»
Не проходит дым в трубу.
Жеребенок Миша и мышонок Терентий про эти события ничего не знают. Только удивляются очень. Теперь как встретят они за одним углом зверя Индрика, так и Вовка там Попугаев. Как встретят за другим углом Вовку, значит, и зверь Индрик неподалеку. Теперь они неразлучные.
— Цынцы-брынцы! — поют. — Ланцы-дранцы!
Облако над синей водойТы недоволен, конечно.
Столько сказок и ни одной тайны!
Вот тебе сказка — что в ней тайна, ты сам угадай.
Кто-то зовет на помощьЗверь Индрик облил жеребенка Мишу из-за угла водой газированной с лимонным сиропом. Да еще в тот момент, когда Миша казался себе очень красивым.
Миша обиделся.
Пошел бродить по окраине города. Не по той, где высокие новые дома и асфальтовые дороги, — по другой, где нет ничего этого. Зато есть старые пароходы на козлах. Смоленые баржи. Дощатые заборы. Репей ростом с Мишу. И фиолетовый чертополох.
За одним забором, растрескавшимся насквозь, — глубокая, широкая яма. А в яме пыль.
В эту яму и упал жеребенок Миша, задумавшись.
Захотелось ему еще крепче обидеться, может быть, даже заплакать, лежа в пыли.
Но тут прямо перед своим носом увидел жеребенок Миша мешочек кожаный, который как бы выкрикивал: «Загляни в меня побыстрее!.. Ой, не трогай меня — я ужасная тайна!»
Жеребенок Миша мешочек схватил. Из ямы выскочил. Огляделся по сторонам и побежал к мышонку Терентию.
— Старинный предмет, потому что потертый, — заявил мышонок Терентий. — Наверно, опять серебро и золото. Впрочем, давай посмотрим одним глазком и археологам отдадим.
Но мешочек был туго набит семечками. Тыквенными.
От семечек исходил запах тайны и тихий таинственный шум, словно шорох в пустой квартире.
— Чувствую, кому-то так одиноко, — прошептал жеребенок Миша.
— Чувствую, кому-то так не хватает друзей, — прошептал мышонок Терентий.
И вместе они прошептали:
— Чувствуем, кто-то нуждается в нашей помощи.
Тонкое бодрое пениеНи Главный Археолог, ни милиционер товарищ Марусин, ни прабабушка Агриппина, поглядев на семечко, ничего не сказали. Только зверь Индрик сказал:
— Молчу…
Жеребенок Миша и мышонок Терентий на Мишину речку пошли.
Молча идут по берегу.
Мишина речка тоже молчит.
В молчании набрели друзья на сарай, упавший в траву. Рядом с ним одинокая яблоня с одним-единственным яблоком.
В молчании пошли друзья дальше — очутились перед Воротами посреди поля и не заметили, как вступили на дорогу непроторенную, не широкую и не узкую, а как раз такую, по которой одному идти страшно.
Тут молчание кончилось.
— Миша, тебе не кажется, что мы идем слишком медленно? — спросил мышонок Терентий, оглядываясь. — Может, бегом припустить?
— Вперед бегом не идут, — сказал жеребенок Миша. — Бегом идут только назад.
Мышонок Терентий хотел задуматься над Мишиными словами, но ему помешал странный запах.
