Ольга Берггольц - Пимокаты с Алтайских (повести)
Спал я тревожно, проснулся с третьими петухами, даже мать ещё не разводила печку. Я наносил ледяных дров, подмёл комнаты, разбудил Володьку, приготовил кадку и салазки.
— Что попало? — спросил Володька. — Вчера опять в час ночи пришёл?
— Не твоё дело, — буркнул я. — Мелюзга! Будешь подначивать, в Нансена играть не приму.
Володька сразу утихомирился.
Мы только что выехали за калитку, как повстречали Сашку и Ваньку. Они уже были завалены мокрым снегом — вьюжило.
— Привет моему верному помощнику, товарищу Свердруппу! — сказал я Сашке.
— Привет тебе, смелый Фритьоф Нансен! — отвечал Сашка. — Итак, ты твёрдо решил достичь ледяной Гренландии?
— Да, — отвечал я, — в поход, товарищи.
Мы двинулись, жмурясь от летящего в глаза мокрого липкого снега. Гремели кадушки, в вёдрах выл ветер. Мы шли и играли в Нансена.
После того как мы узнали про его жизнь и работу, мы каждый раз поездку за водой превращали в арктический поход.
Обледеневшая водораздельная будка была Гренландией, школа — Северным полюсом. Сашка был моим помощником Свердруп-пом, Ванька — лапландцем (он и лицом-то подходил), Володька — собаками.
— А я даже бутылочки захватил, — сказал Сашка, — утром набил снегом и повесил себе за пазуху, чтоб вода была.
Так делала экспедиция Нансена во время трудных переходов по сплошным и безлюдным льдам.
— Хорошо, дорогой Свердрупп, — ответил я. — У фиорда Умералика мы сделаем привал и напьёмся.
Мы молча минут пять тащили сани, пока не дошли до угла. Это и был фиорд Умералик. Тут на нас налетел целый шквал снега. Мы на минуту ослепли.
— Собаки отказываются идти дальше! — воскликнул Володька и съёжился.
— Ничего, — ответил Нансен, то есть я. — Мы посадим собак в сани и потащим сани на себе. Садись, Володька!.. Но мы достигнем ледяной Гренландии…
— Мы достигнем Гренландии, — сказали Свердрупп и проводник-лапландец, стуча зубами.
В Гренландии очередь была небольшая. Мы быстро набрали воды и поехали обратно.
— Мы возвращаемся в Норвегию, друзья, — сказал я почти у самого дома, — но знайте, ненадолго… Через несколько месяцев мы двинемся открывать Северный полюс.
— А я только на второй урок приду, — сказал вдруг лапландец — Ванька.
— Почему?
Ванька помолчал.
— Пилить надо… Да батя ещё… какие-то планки оставил, велел заточить. Не успел я вчера, в отряде просидел, ночью пришёл. Батя гудел-гудел… спасу нет…
— У меня мать тоже гудела… Увидела, что щека в бруснике, орёт: поножовщина!
— А здорово вчера мы их отдули, — сказал Сашка. — Жалко, что темно было, а то по следам сразу бы узнали — кто.
— Постойте! — крикнул я. — И так узнаем… Сейчас я что-то покажу вам.
Мы остановились.
Я сунул руку в карман барнаулки и вытащил кусок воротника. С минуту мы молча разглядывали клочок рыжего меха.
— Это Кешкин воротник, — медленно сказал Сашка и поглядел на всех по очереди. — Ух! Ребята! Ведь его матка, наверно, измордовала за воротник. Ведь ему только-только новое пальто справили. И воротник был рыжий, помните? Из пыжика ещё.
Я тихо спрятал кусок воротника обратно в барнаулку. Мы потащили воду вверх по Алтайской, но уже больше не играли.
Дома я завернул кусок Кешкиного воротника в бумажку, а в школе в большую перемену тихонько положил сверток в парту общества голубятников.
VII. ДЕНЬ ПЕРВОГО КОСТРА
Дня первого костра мы ждали всю зиму. С него должна была начаться наша первая пионерская весна, такая весна, которой ещё не было ни разу в жизни. Раньше каждой весной мы пускали корабли, собирались заводить голубей, а этой весной мы готовились дать торжественное обещание и показаться всему городу настоящими пионерами. В день первого костра первый раз мы должны были надеть пионерские костюмы и галстуки.
Мы приставали к Лёне: «Когда день первого костра?» Лёня отвечал: «Когда просохнет земля и чуть зазеленеет».
И вот мы каждый день глядели на почки и щупали землю: не сохнет ли? Но стояла страшная распутица, переулки на Алтайских гремели, как речки, сибирская весна наступала медленно. В этом году — казалось нам — особенно медленно… Конца-краю не видать было школьным занятиям, а учиться надоело до невозможности. К тому же почти у всех наших пионеров были так запущены все предметы, что на проверочных работах стояли сплошные неуды.
В один из весенних дней, после того как я, Сашка и Ванька получили «плохо» за письменную по арифметике, мы шли домой и в первый раз говорили не об отряде, а о школе.
— Ребята, — сказал я, — не надо говорить Лёне, что мы так засыпались, ладно?
Ребята поняли меня.
— А если нас на второй год оставят? — спросил Сашка. — Что ж это — обманывать?
— Мы подготовимся. Чего там! Переведут. Из — за одной арифметики не оставят.
— А география, Колыша? А история? Чего там тень на плетень наводить. По главным предметам — гроб.
— Ну что вы, однако, — вмешался Ванька, — смотрите лучше — совсем сухой кусок земли.
— Да, сухой! Утонуть можно. Это тебе просто охота впереди отряда с барабаном пройтись…
Мы прыгали по мокрым тёмным мосткам, торопясь к дому. У ворот, где обрывались мостки, мы брели по набросанным кирпичам и хлюпающим в воде доскам. Проходя мимо Женькиного и Кешкиного дома (в этот раз из-за грязи пришлось идти обходом), мы покосились на знакомую пихту и окна, но ничего не сказали друг другу. Давно уж не были мы в этом доме. Вдруг какой-то лёгкий шум раздался на дворе, за калиткой, и голуби взлетели над Женькиной крышей. Мы обомлели и остановились прямо посреди огромной лужи. А голуби кувыркались, кружились, плавали в прохладном весеннем небе, поблёскивая белыми крыльями… Иногда из стаи медленно падало на землю перышко…
— Голуби… Женькины… — прошептал Сашка.
— У них свои голуби, — повторил Ванька.
— А у нас скоро будут красные галстуки, — сказал я, сжимая кулаки. — Наплевать на ихних голубей. Подумаешь, невидаль — голуби! Паршивые какие-нибудь. Да пойдёмте ребята!.. Ну чего вы стали, как бараны перед новыми воротами? Чудилы!.. Ну пойдёмте же!
Мы опять пробрели по сырым мосткам и не оглядывались больше на летающих голубей.
— Теперь у них работы мало, говорил Сашка, — пимы да кожи они зимой да осенью работают…
— Небось целый день голубей гоняют!
— Голубятню строят.
— Да…
— Наверно… Им хорошо. Они — неорганизованные… Ходить им никуда не надо — не то что мы…
— Ну а что мы? Что мы — хуже их голубей гоняли бы?
— Не хуже, а некогда нам.
— Ну уж и некогда. Отвели бы одно занятие на голубей — и только… Не всё равно играть-то.
— А вот интересно, неужели это Женька сам столько голубей накупил?
— Всё равно у него сманят. Фёдоров сманит… У Фёдорова турман — во!
— А у Женьки, наверное, турман ни к чёрту.
— Да уж наверно…
— Во! Совсем сухой кусок земли, — опять сказал Ванька, топая ногой по камню.
— Верно…
Мы стали по очереди топтаться на камне. Мы очень ждали дня первого костра.
И этот день пришёл. Земля просохла, деревья оперились. В этот день, задолго до полдня отряд наш как по струне выстроился перед губкомом. Наши зелёные рубашки топорщились и скрипели. Большие красные косынки лежали на спине ровными треугольниками, а спереди, до самых трусов, спускались толстыми галстуками. От галстуков ещё пахло свежей краской. Впереди отряда — высокий, стройный — стоял Смолин и крепко держал знамя, подаренное нам губкомом партии. От лёгкого солнечного ветра знамя чуть-чуть колыхалось, дрожали золотые кисти и бахрома, поблёскивали золотые буквы и звёздочка на конце древка. За Смолиным стоял барабанщик отряда Ванька и держал палочки на барабане. За ним — три трубача. Они упирались трубами в бока. А дальше вытянулся отряд — по патрулям, и каждый начальник патруля держал в руках треугольный патрульный флажок. Все стояли как нарисованные, не шевелясь, только лица расплывались в широкие улыбки. Мы старались не улыбаться, но ничего не выходило: губы сами растягивались до ушей.
День первого костра пришёлся на воскресенье, и потому на площади собралось много народу. Барнаульцы смотрели на нас во все глаза, и мы даже слышали отдельные возгласы:
— Смотри, красиво-то как!
— Знамя-то, знамя! Золотое!
— Галстуки красные на шеях, однако…
— А ребята как ровно стоят. Одно слово — пионеры!
В толпе среди ребят и девчонок я разглядел моих старых приятелей — Женьку, Кешку и Мотьку.
Они смотрели на нас. Мотька выпучил глаза и положил в рот пальцы. Кешка всё время что-то говорил другим ребятам, показывая на нас рукой, посвистывал и сплёвывал струйкой. А Женька стоял неподвижно как столб. Он немного расставил ноги, нагнул голову, и даже издали были видно, что его толстые чёрные брови сошлись в одну черту. Но мне было не до них.
