Хаим Оливер - Как я стал кинозвездой
— Почему ты так думаешь?
— Ну… а закон сохранения энергии?
Он засмеялся, закашлялся, прикрывая рот рукой, вынул из ящика таблетку, проглотил и только тогда ответил:
— Видишь ли, Энчо, несмотря на этот закон, сотни ученых пытались создать вечный двигатель.
— Но не смогли, верно?
— Верно, не смогли. Я тоже считаю, что создать вечный двигатель невозможно.
— Зачем же мы пытаемся его создать?
— Затем, Энчо… Я тебе скажу сейчас нечто философское, поэтому слушай внимательно. Затем, что существует так называемый Идеал, иными словами — прекрасная конечная цель. Идеал потому и является Идеалом, что он недостижим. Чем ближе мы подходим к нему, тем больше он от нас отдаляется, но притягивает к себе, как магнит. Неудержимо стремясь к нему, мы по пути ведем сражения и в этих сражениях осуществляем себя как полноценные творческие личности, а главное, преобразуем мир, в котором живем, делаем его все более и более похожим на Идеал. Понимаешь?
— Понимаю, — пробормотал я, думая о своем Идеале — шестерке по грамматике. Выходит, мне никогда этого не достигнуть, но по пути, глядишь, и отхвачу пятерку-другую…
— А если мы так и не построим нашу Машину? Что тогда? — со вздохом спросил я.
— Если мы и не построим ее, в чем я убежден, мы, работая над ней, обнаружим множество интересных явлений и закономерностей. Впрочем, мы уже близки к этому. Даже увеличив КПД нашей Машины хоть на несколько процентов, мы уже сделаем большое дело и приблизимся к Идеалу. Ясно тебе?
Я от растерянности почесал в затылке и оглянулся на Кики, который крутился возле токарного станка и не проявлял интереса к нашему разговору. В эту минуту что-то у меня в голове щелкнуло, и я решился открыть свою тайну.
— Товарищ Чернев, — шепотом проговорил я, — я буду киноактером.
— Киноактером? — удивился он.
— Да. Потому и ездил сегодня в Софию. Пробовался на роль в кинофильме, понравился режиссеру, через месяц поеду снова, пробоваться на главную роль.
— Смотри-ка! Мне никогда не приходило в голову, что у тебя актерские способности. Видимо, я слеп на этот счет.
— Теперь мама будет меня учить играть лирически и драматически.
Он сочувственно качнул головой и спросил:
— А как же Машина? Останется у тебя время для нее?
Я потупился, не зная, что ответить. Но все же ответил:
— Конечно. Буду приходить, как всегда… каждый день… после уроков…
— Посмотрим, посмотрим… Я был бы рад… Но скажи честно: тебе самому-то хочется быть киноактером?
Я не мог соврать Черному Компьютеру и поэтому ответил уклончиво:
— Не знаю… И да и нет… Киноактером быть интересно, но я не умею играть ни драматически, ни лирически. И боюсь выходить на публику…
— Почему же ты не скажешь об этом родителям?
— Ой, вы не знаете моей мамы! Если я ей скажу, у нее будет инфаркт.
— Гм… Жаль… Очень жаль… — обронил Черный Компьютер. И, помолчав, спросил: — А не хочешь ли сейчас поработать?
Я хотел поработать. Еще как хотел!
Мы включили токарный станок. И я разом забыл обо всем: о Софии, отборочной комиссии, ямочках на щеках у Росицы и даже о разрыве с Миленой. Весь мир для меня сосредоточился в кусочке металла, который разбрасывал вокруг искрящиеся серебристые стружки.
Но Черный Компьютер был мрачнее обычного, он не спускал с меня своих лихорадочно блестевших глаз. Он был огорчен.
А я — счастлив.
Потому что я работал.
9. Конец одного беспокойного дня, а также первой части мемуаров
Увидев меня, Лорелея трагически закричала:
— Где ты пропадал? Забыл, сколько дел нам с тобой предстоит?
Я спрятал руки за спину — они были черные от смазочного масла — и ответил:
— В кино ходил.
— В кино? Так поздно?
— Да. Смотрели с Кики «Крамер против Крамера», — наполовину соврал я.
— «Крамер против Крамера» — картина не для детей! И вообще, мне надоел твой Кики. Он тебя не доведет до добра. Оставь его, пожалуйста, оставь всех твоих дружков, они только отвлекают тебя от большой цели. Перед тобой теперь другие, важные задачи, ты просто не имеешь права терять время на разных неучей и детективов.
— Он вовсе не неуч, мама, — отважно бросился я на защиту друга.
Но отваги у меня хватило только на это. Как вы, наверное, уже заметили, я человек нерешительный. Вечно в колебаниях. Папа говорит, что у меня не хватает ни силы, ни смелости сказать «да», когда надо сказать «да», и «нет», когда надо сказать «нет», в особенности когда имею дело с мамой. Папа совершенно прав. Будь у меня хоть капля смелости, я бы сказал: «Мама, выслушай меня. Я не уверен, что должен идти в киноартисты, я не чувствую в себе способностей, которые нужны киноартисту. Я хочу стать конструктором, потому что знаю: для этого у меня способности есть. И я ужасно боюсь выступать перед публикой из-за моих оттопыренных ушей, у меня сразу тогда даже без чернослива и сырых яиц схватывает живот, язык немеет, и я начинаю заикаться…»
Но я ничего этого не сказал, а только тяжело вздохнул и пошел мыть руки. И уже в ванной понял, что промолчал я не только потому, что я жалкий, бесхарактерный плазмодий. Если честно, то мне все же немножечко хочется стать киноартистом — не для того, чтобы сниматься, а чтобы видеться с Росицей. В особенности если я буду Орфеем, а она Эвридикой…
Это сущая правда. Чистосердечно признаюсь вам.
Я сел ужинать. Мама подсела ко мне и, следя, чтобы я не слишком объедался, заговорила:
— Послушай, Энчо, сыночек! Пробил наш час. У нас впереди четыре недели. Это совсем немного, но я знаю себя и поэтому уверена, что мы достигнем поставленной цели.
— Идеала? — спросил я, вспомнив слова Черного Компьютера об Идеале и о битвах на пути к нему.
— Вот именно, идеала! — подтвердила мама.
Тут в разговор вступил папа, который сидел перед телевизором и, казалось, смотрел передачу, а на самом деле прислушивался к тому, о чем у нас шла речь:
— И каков же твой идеал, Лора?
— Орфей! — торжественно произнесла она. — Наш идеал — Орфей. Энчо должен сняться в роли Орфея.
— Да какой из него Орфей! — Папа насмешливо хмыкнул. — Ты ведь своими ушами слышала, какие требования предъявляются к исполнителю этой роли.
— Ну и что? — метнула на него мама сердитый взгляд. — По-твоему, мой сын Квазимодо?
Квазимодо — это урод-горбун из романа «Собор Парижской богоматери». Книжка что надо! Я ее три раза читал.
Лорелея продолжала, внимательно разглядывая меня:
— Правда, он в последнее время немного растолстел, но я с этим справлюсь. Я знаю одну диету, за десять дней — пять кило долой. А ты, Цветан, поройся у себя на складе, нет ли там какого-нибудь средства для ускорения роста.
— Есть швейцарские ампулы для акселерации, вернее — для улучшения обмена веществ, но физиономию ты ему этим не переделаешь, — проворчал папа. — И уши тоже.
— Что же делать, раз он весь в тебя! — ехидно рассмеялась Лорелея. — И все-таки я изменю его внешность. Будет нужно — пойдем даже на косметическую операцию. В Голливуде все киноартисты делают себе такие операции. Нос горбатый — выпрямят, глаза маленькие — расширят, а уши… Уши это вообще мелочь…
Меня охватила паника. В позапрошлом году, когда я нечаянно сел на ржавый гвоздь и мне сделали укол от столбняка, я со страху чуть не брякнулся без сознания. А теперь лицо! Глаза! Уши!.. Я отодвинул тарелку и хотел выйти из-за стола, но мама велела мне остаться и принялась излагать дальше свой план, как сделать из меня Орфея.
— Итак, во-первых, Орфей должен уметь петь. Прекрасно. Энчо поет не хуже, чем знаменитый Робертино Лоретти. Во-вторых, Орфей должен уметь танцевать. Я научу Энчо и танцевать. В свое время, когда я думала поступать в оперный театр, я божественно танцевала.
Папа опять возразил:
— Но Энчо не играет ни на гитаре, ни на арфе…
— Подумаешь! Возьму ему учителя, и через месяц он не только на гитаре, но и на флейте будет играть. Он у нас гениальный ребенок. Орфей на чем играл? На арфе?
— Не знаю, не читал его биографии, — сказал папа. — Но в Смоляне ему поставили памятник, там он на чем-то играет…
— Значит, надо на днях подскочить в Смолян и своими глазами поглядеть, как он выглядит, этот Орфей. А про его жизнь и что у него там стряслось с Эвридикой, прочитаем в книгах… Завтра же! — И, обернувшись ко мне, мама строгим тоном произнесла: — Итак, завтра с утра приступаем! Пусть весь мир увидит, кто такие Энчо Маринов и его мама. А теперь — спать! Потому что ровно через двенадцать часов мы приступаем к осуществлению программы «Орфей».
Когда я уже лежал в постели, мама вошла ко мне в комнату и со словами: «Погоди, сейчас мы кое-что проделаем» — заклеила мне уши лейкопластырем, чтобы они хоть ночью не оттопыривались.
