Лидия Чарская - Смелая жизнь
Надя впереди других. Ее лицо так и сияет оживлением. Простой посконный сарафан, вышитая рубаха, бесчисленные мониста на совсем черной от загара шейке совершенно преображают прежнюю сарапульскую барышню и мало отличают ее от всех этих Одарок, Хиврей и Гапок, чумазых и здоровых деревенских девчурок. Со смехом бежит она впереди них, босая, хохочущая, с растрепанной вдоль спины косою. И вдруг острый взгляд девочки замечает нечто неподалеку речного берега в траве. С виду это совсем ничтожный блестящий глянцевитый шарик с двумя зелеными, ярко горящими пуговками. Но Надя знает и этот шарик с двумя пуговками, знает смертельную опасность, грозящую каждому, кто наткнется на него. Быстро наклоняется девочка. Миг – и зеленое, тонкое, как лента, тельце гадюки судорожно извивается кольцом, стиснутое за горло смуглой, тонкой рукой.
Теперь Надя с тем же хохотом несется назад, прямо навстречу своим деревенским подружкам, все сильнее и сильнее стискивая своими тонкими пальчиками горло змеи.
Хивря, Мотря, Одарка и Горпина шалеют от ужаса и с диким криком бросаются врассыпную, подальше от отчаянной панночки и ее страшной пленницы.
А она так и помирает со смеху, размахивая мертвым телом уже задушенной гадюки. Потом, сильно размахнувшись, она хочет бросить труп змеи в кусты и вдруг, разом, замирает от неожиданности и изумления.
Кусты осоки раздвигаются перед нею, и, как в сказке, нежданно-негаданно появляется среди них черноглазый, кудрявый мальчик, почти юноша, лет шестнадцати-семнадцати на вид.
Но сам черноглазый мальчик со своим загорелым, скорее симпатичным, нежели красивым лицом очень мало похож на сказочного принца. На нем простая полотняная блуза и широкие малороссийские шаровары навыпуск. Лицо дышит здоровьем и приветливостью.
– Здравствуйте! – говорит черноглазый мальчик. – Не бойтесь меня: ничего страшного во мне нет.
– Я никого и ничего не боюсь и не боялась! – надменно обрывает его Надя, и оживленное лицо ее разом принимает выражение гнева и обиды.
– Ишь какая храбрая! – насмешливо протягивает юноша. – Ну, ну, ладно! Не злитесь! На меня никто никогда не злится. Вы, кажется, убили гадюку? Здорово! В первый раз вижу, чтобы наши девчонки занимались таковскими делами! Ну, ну, не обижайтесь! – поспешил он прибавить, заметя неприятное впечатление, произведенное последними словами на его новую знакомую. – На меня, повторяю вам, нельзя злиться, я – само добродушие. А зовут меня Сашей. Просто Сашей, а то и Сашей Кириак, если желаете. А ваше имя, сударыня?
– А меня зовут Горпиной, Грицкина Горпина из крайней хаты. Слыхали? – храбро солгала Надя и покраснела.
– Те-те-те! Меня не проведете! Знаю я, какая вы Горпина. Даром что босоножка и загорели, как чумичка… И вовсе не Горпина вы, а панночка из Бидливых Кровок… Бабушки Александрович внучка! Правда?
– Ну, правда, если хотите! – согласилась Надя, и оба хохочут тем веселым, почти беспричинным молодым смехом, который сближает разом почти незнакомых людей.
– А вы зачем это в кустах прячетесь да подглядываете, а? – шутливо накинулась на своего нового знакомого Надя, вытирая выступившие от смеха слезы на глазах.
– Вас хотел посмотреть, – просто ответил мальчик.
– Меня? – делает она большие глаза. – Да что же я за особенная такая, что на меня смотреть ходят?
– А вот и выходит, что особенная. Ведь вас сюда, говорят, на исправление прислали к бабке. Вы, говорят, из двух пистолетов разом стреляете, и полком командовать умеете, и саблей рубитесь, как гусар. Говорят, вы вашу маменьку очень огорчали и в наказание вас в Бидливые Кровки запекли. Правда?
– И правда, и нет! – откровенно созналась девочка, ничуть не смущенная его словами. – И из-за этого-то на меня и приходят смотреть, как на чудовище какое-то? – спросила она с улыбкой.
– Признаюсь, из-за этого… А только, знаете ли… Я разочаровался…
– В чем?
– Да не оправдываете вы моих ожиданий… Я думал что-то особенное встретить… новую русскую Жанну д'Арк…
– Кого?
– Жанну д'Арк. Разве вы не слышали? Такая героиня была в XV веке, во времена старой Франции… Она войском командовала… знаете… а сама как простой солдат жила, на голой земле спала, хлебом да водой питалась. У меня о ней целая книжка есть! Хотите, принесу? И картина о ней тоже…
«Жила как простой солдат… войском командовала… – словно зачарованная, как в чаду, повторяла Надя. – Так, значит, была же такая, что пренебрегла своей девичьей долей и пошла против самой природы наперекор судьбе…»
– И что же, добилась она чего-нибудь? – вся задыхаясь от волнения, спросила она своего нового собеседника.
– Ну, понятно, добилась, врагов-англичан разбила в пух и прах, потом, с мечом в руке, путь в столицу, занятую неприятелем, проложила для будущего короля Франции. А в конце концов сгорела на костре, заподозренная в колдовстве…
– Стойте, стойте! – вся потрясенная до глубины души, в бессознательном порыве и стискивая его руки, воскликнула Надя. – И эта девушка-воин, как она дошла до того, каким образом почувствовала она свое призвание?
– Во-первых, вы не щиплите меня, пожалуйста, – спокойно произнес Саша, с комической опасливостью отодвигаясь от своей новой знакомой. – А то вы сами не замечаете, как исщипали мне руки; а во-вторых, Жанна еще в детстве слышала голоса под священным дубом, призывающие ее к мечу и к подвигу. Да всего вам и не расскажешь; лучше я вам книжку принесу сюда или к тетке вашей, Злачко-Яворской, благо мы с ней соседи по домам в Лубнах. Вы, поди, ее племянницу, Людмилочку Остроградскую, еще не знаете?
– Не знаю.
– Напрасно! Добрая девочка, даром что гадюк не истребляет и в Жанны д'Арк не годится. Они в Лубнах живут зимой. А летом здесь… У них вечера бывают… танцы… Гостей наезжает много. Бабушка вас наверное пошлет к ним знакомиться. Туда и книжку принесу… А пока домой пора. Пять верст – конец не малый. Мама у меня взыскательная. Попадет, чего доброго…
– Так не забудете книжку?…
– Не забуду уж! Прощайте, будущая Жанна д'Арк.
– Прощайте, Саша!
Стройно и звучно льются нежные звуки старинного прадедовского экосеза[11]… Мелькают в плавных, красивых движениях танца нарядные пары юных гостей. Низкие поклоны, изящные позы, грациозные реверансы и сияющие молодостью глаза и улыбки – все это сливается в одну сплошную звучную гамму все нарастающего и накипающего бурного веселья.
Домашний оркестр богатой и гостеприимной помещицы Злачко-Яворской вылезает, как говорится, из кожи, лишь бы доставить удовольствие своим исполнением ласковой и тороватой хозяйке. Тонким голосом заливаются скрипки. Мощным басом вторят им контрабасы.
Неподдельное веселье царит кругом. Кружева, блонды, цветы – все это смешалось в одно пестрое облако, закружившееся, завертевшееся в упоительном танце…
Беспечно-весело танцует Надя. Ради нее да ради ее кузины Милочки Остроградской и устроила весь этот вечер их баловница тетка. Не узнать теперь Надю. В своем длинном воздушном платьице, с высокой модной прической, побелевшая, благодаря усиленным заботам тетки Яворской, всеми силами старавшейся свести загар с лица смуглянки, Надя кажется теперь вполне скромной и воспитанной барышней. По крайней мере, она ничуть не отличается манерами от своей кузины Милочки, танцующей визави с каким-то высоким мальчиком-кадетом.
Надя танцует с Сашей. И он много изменился за этот год. Здесь, в Лубнах, он уже не носит своей парусиновой блузы и высоких сапог. На нем фрак, жабо из кружев, на ногах щегольские туфли с блестящими пряжками.
Он успел близко подружиться с Надей за это время. Целый год прошел с тех пор, как он встретил босоногую панночку из Бидливых Кровок с удушенной гадюкой в руке. С тех пор уже Надя успела переселиться, по просьбе тетки Яворской, к ней в Лубны, успела приучиться к занятиям, приличным молоденькой барышне из старинной дворянской семьи. Надя отлично рисует, немного поет, играет на клавикордах. Тетя Яворская не жалеет труда и денег, чтобы перевоспитать своего «дичка», как она, смеясь, называет девочку. К ней и Милочке, второй племяннице Яворской, круглой сиротке, приходит два раза в неделю танцмейстер, единственный мастер своего дела в их лубненском захолустье, и преподает обеим барышням нелегкую по тому времени науку манер, грации и выдержки.
Теперь и сама Марфа Тимофеевна не узнала бы, пожалуй, в этой степенной, выдержанной барышне своего отчаянного гусаренка – Надю. Но если по внешности она изменилась, то в душе осталась тем же казаком-девчонкой, тем же гусарским питомцем, тою же дикаркой. Еще ярче, пожалуй, разгорелось в ней внутреннее пламя любви к дикой мальчишеской свободе, лелеянное с детства. Еще сильнее закипела буря в душе, наполняя трепетом сердце этого странного, необычайного ребенка.
Саша Кириак сдержал данное год тому назад слово и принес тогда же своей новой приятельнице обещанную книжку о Жанне д'Арк, – книжку и картину, изображающую героиню Франции под священным дубом. И Надя прочла эту книжку и… словно прозрела… Точно открылись духовные глаза девочки, и она поняла вдруг то, чего до сих пор не понимала. Поступок Жанны стал разом доступным и понятным душе Нади.
