Виктор Лихачев - Ангелы уходят не прощаясь
В поезде я не сомкнул глаз — боялся проспать Некоуз. Впрочем, при всем желании мне бы этого не удалось: в вагоне в основном ехали рыбаки, начавшие отмечать будущий удачный улов еще по дороге к Рыбинскому водохранилищу. Но вот и Некоуз. Я оказался единственным, кто здесь сошел. Схожу на перрон. Декабрь. Мороз за двадцать градусов. Над головой огромные зимние звезды, за спиной огромный рюкзак, набитый книгами. Весело скрипит снежок под ногами, но мне совсем не весело: вокзал закрыт на огромный амбарный замок. Поезд, просигналив мне на прощание, скрылся во мгле. Успеваю заметить, что поселок одноэтажный, дома расположились по обе стороны железной дороги. На какой из сторон находится улица Советская, где располагается местная библиотека? Но спросить-то не у кого. И вдруг — слышу песню. Она все громче, громче:
Ой, да не вечер, да не вечер,
Мне малым-мало спалось,
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось…
Через минуту ко мне подходит мужичок неопределенного возраста, судя по внешности и одежде — бомж. Чувствовалось, настроение у незнакомца было превосходным:
Мне во сне привиделось,
Будто конь мой вороной
Ой, разыгрался — расплясался…
— Привет! — он заметил меня. — Закурить не найдется?
Я всегда удивлялся, что «стреляя» закурить, у нас говорится не «закурить найдется», а именно так, как сказал этот мужик. Однако тогда мне было не до лингвистических изысков. Передо мной стоял живой человек! Впервые пожалел, что не курю. Знал бы, заранее купил целую пачку.
— Прости, не курю, — отвечаю.
— Бывает, — миролюбиво отвечает бомж и идет дальше:
Разрезвился подо мной…
— Постойте, — окликаю его, — спросить хочу…
И тут же задаю ему вопрос, после которого и он и я начинаем дико смеяться — другого слова не подберу. Догадались, о чем я его спросил?
— Как пройти в библиотеку? — под дружный смех присутствовавших озвучила вопрос писателя бомжу Надежда Михайловна.
— В пять часов утра! Ой, мамочки, не могу! — заливалась Ольга.
— Это Вицин в «Операция «Ы» говорит…
— А то мы не знаем, Татьяна Ивановна, — под новый взрыв смеха заметила заведующая.
Писатель, как опытный рассказчик, с невозмутимым видом выдержал паузу, дождался тишины, и продолжил:
Отсмеявшись, незнакомец задумался, приняв позу роденовского мыслителя. Задумался надолго. Я даже подумал, что бомж уснул. Ан нет: он, посмотрев мне в глаза, с виноватой улыбкой произнес:
— Прости, браток, я ведь в библиотеке лет двадцать не был…
И вдруг — радостно:
— Вспомнил! Библиотека у нас находится на улице Советской.
Господи! Да я и сам это знаю. А бомж, повернувшись и, удаляясь от меня, почти без паузы, завел свою шарманку:
Ой, налетели ветры злые,
Да с восточной стороны
И сорвали…
— Слушайте, а где она у вас, эта треклятая Советская улица?
Мужик остановился, круто развернулся и… Мне этого никогда не забыть: он принял позу Маяковского, читающего стихи, то бишь широко расставил ноги, плечи расправил. Затем бомж резко вскинул правую руку в сторону от себя: «А у нас весь Некоуз — улица Советская!» И столько в этих словах было гордости за свой родной поселок, что мое плохое настроение вмиг улетучилось. Тем более, мужик оказался прав: улица Советская составляла своеобразный стержень поселка и тянулась через весь Некоуз.
Но мои встречи с местными оригиналами на этом не закончились. Минут через тридцать двери библиотеки мне, уже изрядно замерзшему, открыла миловидная девушка лет двадцати-двадцати двух. Я понял, что меня ждали: на столе кипел самовар, в тарелках лежали пирожки и бутерброды. Это было весьма кстати, но, согласитесь, в незнакомом месте, рядом с незнакомым человеком не хотелось поглощать еду в полной тишине. Задаю один вопрос девушке, другой, третий. Но на все мои вопросы только «да», «нет» и «не знаю».
— Сколько жителей в Некоузе?
— Не знаю.
— Чем здесь народ занимается?
— Не знаю.
— Сама ты жизнью довольна?
— Да.
— Где-нибудь училась?
— Нет.
— А хочешь?
— Не знаю.
И далее все в том же духе. Но, похвастаюсь, я ее разговорил, честное слово! Очень много Аня, так звали девушку, рассказала. А когда говорила о своей любимой лошади, — ее семья держала лошадь, — увлеклась. И, знаете, насколько был образен и чудесен ее рассказ, что я забыл о бутербродах…
Когда спустя год или два, я, уже подружившийся с некоузцами, вновь приехал к ним презентовать свою вторую книгу, первым делом спросил у директора библиотеки:
— Людмила Дмитриевна, а где у вас Аня?
— Запомнили? У нее сегодня выходной.
— Жаль, хотел с ней поздороваться.
— Понравилась?
— И это тоже. Но она мне поначалу странной показалась: что ни спрошу — «не знаю», «да» и «нет» — только и слышу.
Людмила Дмитриевна рассмеялась:
— Сейчас могу вам сказать. Мы ей строго-настрого наказали: к нам едет писатель. Это очень любопытный народ, писатели. Он наверняка станет тебя обо всем расспрашивать. Кто его знает, может, потом такое о нас понапишет! Так что ты, говорим мы Ане, за весь Некоуз отвечаешь. Вот она и ответила…
Ну вот, а потом было самое первое в моей жизни выступление перед читателями. В девять часов утра. А потом меня ждало Брейтово. Теперь для меня это место, где живут мои дорогие друзья, а тогда… Приезжаю — село оно и есть село. Сама библиотека поначалу показалась мне большим кирпичным сараем. Удобства — на улице. Захожу — и обмираю: зал набит народом. А на передних рядах мужчины и женщины в костюмах 19 века. Догадываюсь: местные актеры. В Некоузе я, похоже, разминался, а тут разошелся не на шутку. Я даже забыл, что мне вечером ехать «любимым» рыбинским поездом обратно. Директор, Татьяна Ивановна, мне на часы показывает, а народ, заметив это, зашумел: «Пусть говорит! Нам интересно». Но Татьяну Ивановну тоже надо было понять: они действительно собирались повторить празднование своего юбилея. Специально для меня. Спектакль у ребят получился просто замечательным. Особенно хороши были в своих ролях методист библиотеки Олечка, она же главный режиссер, и прокурор.
А после спектакля был праздничный ужин. В бедном-пребедном Брейтове мои хозяева накрыли стол, который мне показался поистине роскошным. Меня посадили между Олечкой и прокурором, оказавшимся очень коммуникабельным и обаятельным человеком.
Знаете, на мой взгляд, нет ничего лучше теплого и сердечного русского застолья. Вокруг меня — люди в костюмах давно ушедшей эпохи. Смотрю, прокурор берет в руки гитару. А как душевно он поет… Кажется, это Окуджава. Не выдерживаю, прошу у него гитару. Пою Визбора. Подпевают все. И я, только сегодня познакомившийся с ними, понимаю, что люблю их, таких простых и сердечных…
— А нас вы любите? — неожиданно спросила Надежда Михайловна. После нескольких рюмок она раскраснелась и уже совсем не походила на ту несколько жестковатую женщину, которую писатель видел сегодня утром.
— Конечно, — серьезно ответил он, глядя ей прямо в глаза, — очень люблю.
На какой-то момент за столом наступила тишина, но Арсений Васильевич первым преодолел неожиданное смущение:
— Понимаю, вы устали. Мне осталось досказать немного. Сидим мы, значит, пьем, поем, ведем задушевные разговоры. Неожиданно к Олечке подходит невесть откуда взявшаяся крупная, я бы даже сказал — массивная женщина лет шестидесяти. Берет она нашу Олечку за шкирку, небрежно поднимает со стула, а сама садится на ее место. Уперлась ладонью в подбородок и смотрит на меня влюбленными глазами:
— Ох, Арсений Васильевич, как же вы меня утешили…
— Я? Чем же?
— Тем, что приехали. Не поверите, когда я книгу вашу читала — обрыдалась вся. Особенно, когда Лиза умерла.
— Спасибо за добрые слова.
— Спасибом сыт не будешь. У меня для вас подарок.
И с этими словами она полезла в огромную сумку, которую я поначалу не заметил. Женщина долго чем-то шуршала, а затем с торжествующим: «Вот она, родненькая!» — извлекла из сумочных глубин бутылку с какой-то светло-коричневой жидкостью.
— Что это? — спрашиваю.
— Как что? Самогон. Мой самогон.
— Спасибо.
— Пейте на здоровье и пишите еще, нам на радость.
— Так вот сейчас и выпьем. Володя, — обращаюсь к прокурору, — давайте разольем на всех. Он потянулся было за бутылкой, но моя собеседница остановила его:
— Отставить!
— Почему? — спрашиваю.
— Как почему? — искренне удивилась она, — Перебьются. Мой самогон самый лучший в Брейтово. Это только для вас. Пейте!
— Что, прямо сейчас?
— А то когда же? Чтобы не подумали, будто хвастаюсь.
