Кира Михайловская - Мальчик на главную роль
Попав на студию случайно, Миша остался там навсегда. Его тянуло к механизмам, всевозможной аппаратуре, а больше всего к автомобилям. Время было тяжёлое, и, чтобы помочь мальчишке, режиссёр его первого и единственного фильма устроил его на студию, в гараж. Сначала он только ухаживал за машинами, а как подрос, сам сел за руль.
Рассказы Михаила Ивановича о первом в его жизни автомобиле «линкольн» полны вдохновения. Око и понятно: в те годы таких машин было закуплено в Америке немного, в основном для «Интуриста». На студию автомобиль попал случайно. (Рассказывая об этом, Михаил Иванович непременно вспомнит про гудок «линкольна», звучащий протяжно, низко и так громко, что шарахались даже прохожие на соседних улицах. «Гудел, что собака лает. А он и был ровно собака — думающая машина. Нет, теперь уже таких нету. Перевелись».)
На «линкольне» Михаил Иванович ездил до самой войны. На войне он был шофёром в артиллерийском дивизионе, остался цел. И после войны вернулся на студию. «Маша из охраны, — рассказывал мне Михаил Иванович, — да ты знать должен, плотная такая женщина на дверях стояла, она как признает меня, как винтовку бросит! Из пропускной-то, где пропуска выдают, с гардероба посбежались, щупают, не верят, что жив. А я главным делом — в гараж. Захожу — стоит! Вот когда только я и понял, что это тебе не собака. Ведь собаки-то, почитай, все перемёрли. А он стоит».
Вряд ли на студии можно отыскать человека, который не знал бы, как Михаил Иванович по винтику собирал и отлаживал свой «линкольн», как он выехал на нём в первый раз из ворот, как Маша бежала следом и махала ему платком и как прогудел во дворе гудок, громкий, низкий, чем-то напоминающий собачий лай. Лет семь ещё ходил «линкольн», но пришёл день, и Михаил Иванович пересел на «Победу». Однако расстаться с гудком он не мог. Он переставил его на новую машину. Этот гудок путешествовал с ним вместе по разным дорогам и даже вместе с хозяином переходил с машины на машину. Потом сигналы отменили, и никто никогда гудка больше не услышит. Местные острословы говорят, что Михаил Иванович унёс его домой и по этому гудку поднимается по утрам на работу.
У Михаила Ивановича хорошая память. И хотя многие его рассказы не похожи на реальность, они достаточно точны. В памяти его хранится множество сведений: где, когда и кто снимал тот или иной фильм, какая история с этим связана, какова судьба каждого из её участников. Достаточно чуть всколыхнуть его память, и пёстрая лента живой истории развернётся перед вами.
Вот к такому человеку и усаживал я Алёшу, чтобы он довёз его в целости и сохранности.
Глава восьмая, в которой Алёша дерётся за справедливость
Михаил Иванович — вот это человек! Может, он и не так понимает в кино, как Глазов или усатый, но зато он много интересного знает. Например, про студию, что там раньше ресторан был «Аквариум», в середине бассейн с золотыми рыбками, а во время еды кино крутили, вручную, за деревянную ручку.
Между прочим, он меня домой отвозил. На новой «Волге». Машина белая, а внутри всё красное. На одном перекрёстке милиционер стоял, так он Михаилу Ивановичу честь отдал.
А я вспомнил, как отец меня возил. Я думал, что забыл, а оказывается, помню. Он был в кепке, весёлый. Только куда мы ездили?.. Я про отца начал думать и вдруг смотрю: отец. Мы как раз мимо гастронома едем, и он стоит, как будто не знает, куда ему пойти. Я говорю:
— Остановите, пожалуйста, Михаил Иванович.
Он остановил машину и говорит:
— Посиди, я за папиросами выскочу.
Он вышел, а отец посмотрел на машину, но меня не увидел. Я стекло опустил и позвал его. Он удивился:
— Ты чего это сидишь в машине? Как какой-то генерал!
— Меня, — говорю, — со студии привёз шофёр Михаил Иванович. Как машина?
Отец дверцу открыл и заглянул внутрь. Может, и зря я ему показал эту машину. Он побледнел, и глаза у него стали какие-то странные. Я тогда вылезаю и говорю:
— Неудобная очень. Скользкая. А ты чего тут стоял?
Он плечами пожал. От тёткиных денег, наверно, уже ничего не осталось.
Я спросил:
— Ты ел?
Тут пришёл Михаил Иванович, и они с отцом разговорились. Михаил Иванович угостил отца папиросой. Потом он сел в машину и уехал, но перед этим спросил:
— Где твоя школа? Я завтра за тобой заеду и отвезу на студию.
Когда Михаил Иванович уехал, отец на меня посмотрел, как будто в первый раз увидел.
— Чего, — говорит, — Алёшка, они в тебе нашли? Ты на мать нисколько не похож. Мать красивая была.
Я думал, как приду — спать завалюсь, но в последний момент посмотрел математику, что задано. Оказалось, сокращение дробей. Я, между прочим, знал, как это делается, и решил все примеры.
В школе меня как раз по математике и вызвали. Я вышел к доске и написал пример. Мне бы нужно было до конца писать, не оборачиваться, а я обернулся. Все сидят, смотрят и ждут, когда я провалюсь. Только Кирюха шею вытянул и подсказывает. Он уверен, что больше меня знает. Меня зло взяло. Отвернулся и стою. И слышу, как за спиной Люська кому-то шепчет, что у меня разные носки надеты: один синий, другой красный. Посмотрел: и верно, разные. Математик говорит:
— Ну что, Янкин, будем решать или не будем?
Хотел я ему сказать: «Пускай Кирилл не подсказывает», но математик опередил меня.
— Садись, — говорит. — И дневник дай.
В дневнике он написал: «Систематически не готовит…» и всё такое прочее. А я в перемену в уборной носки снял и полуботинки на голые ноги надел. А носки в карман сунул. Тут же в уборной Кирюха мне сказал, что Репа (это парень из седьмого класса) Кирюхин японский значок в уборную спустил. Кирюхе этот значок отец из Японии привёз, а Репа пристал, чтобы Кирюха ему отдал. А Кирюха не соглашался. Тогда Репа выследил, когда Кирюха в уборную пойдёт, взял его там, как следует прижал, значок отстегнул и спустил в уборную. Кирюха мне рассказывает, а сам чуть не ревёт. Я ему говорю:
— Пойдём, Репу найдём и спустим в уборную.
А он, дурак, боится.
— Ты, — говорит, — сам спусти.
Выходим из уборной, а Репа как раз у окна стоит и яблоко жуёт. Я ему говорю:
— Бросай жевать, поговорить надо.
Он заерепенился, а я его за руку взял повыше локтя, назад завёл и говорю:
— Пойдём в уборную, поговорить надо.
Зашли в уборную, я его к горшку толкнул и говорю:
— Лезь за значком!
Тут он меня ногой и ударил. Я отлетел к стенке и разозлился. Со злости я ему надавал, конечно, как следует. Но и он мне надавал. Тут звонок. Я из уборной выхожу и смотрю: Кирюха у окна трясётся, боится, что я Репу, в уборную спустил. А как увидел Репу, обрадовался.
Началась ботаника. Наталья Васильевна смотрит на меня и головой качает.
— Алёша, — говорит, — с кем же ты опять подрался? Наверное, сильно подрался, если не замечаешь, что у тебя из губы кровь течёт.
Тут я сунулся в карман за носовым платком и достал свой красный носок. Милка прыснула, а Наталья Васильевна мне свой платок подала и сказала:
— Я бы наказала тебя, Алёша, если бы не знала, что ты всегда дерёшься за справедливость. Только нельзя ли восстанавливать справедливость без драки? А теперь перейдём к полёту насекомых. Как вы думаете, ребята, какова скорость полёта мух, пчёл, комаров? Большая или небольшая?
Оказывается, стрекоза, например, летает со скоростью около ста пятидесяти километров в чае. Мы очень удивились, а Наталья Васильевна сказала:
— Чтобы вам стало ясно, что такое полёт стрекозы, давайте сравним его с полётом вертолёта и посмотрим про это кино. Алёша, спусти шторы!
Оказалось, что выше всех летают всякие тли, жуки и другая мелочь. Их ловили с самолёта на высоте три с половиной тысячи метров, но они не сами летают, а поднимаются с потоками воздуха и летят, как планёр. Потому что лёгкие. Стрекоза летает немного ниже, но зато летает сама.
Глава девятая, в конце которой Алёша убегает
Не знаю, повезло Алёше или не повезло, но первая же съёмка по сценарию должна была происходить под дождём.
В картине был такой эпизод: мальчик, удрав из школы, разгуливает по парку во время весеннего дождя. Он поёт песню, которую сам сочинил. Решили мы начать снимать с этой сцены из-за того, что хотелось иметь пейзаж со слегка сохранившимся снегом, а с каждым днём его оставалось всё меньше и меньше. Съёмка, в общем, не сложная. Единственное, с чем пришлось поторопиться, так это с записью песни.
Слова песни сочинил Глазов, а музыку написал молодой композитор, писавший Глазову музыку для его прошлой картины. Теперь эту песню в сопровождении оркестра предстояло записать на магнитную плёнку. Алёша в фильме петь не мог. У него не было ни голоса, ни слуха. Песню должен был спеть мальчик из хоровой капеллы. Но чтобы Алёше было потом легче исполнить её при съёмке, его вызвали на запись, которая происходила в специальном тонателье студии.
