Кира Михайловская - Мальчик на главную роль
— Принимайте в целости и сохранности. Прямо из школы. Портфель у меня в машине остался.
Алёша криво усмехнулся. Сильное у меня было желание дать ему подзатыльник.
— Молодец! — сказал я. — Теперь ещё сегодня сбеги со съёмки — и всё будет в порядке.
— Алёша! — крикнул Глазов. — Текст знаешь? Иди сюда, проверим под фонограмму.
Я, как старая нянька, поплёлся следом.
— Дайте фонограмму, — сказал Глазов в микрофон. — А ты повторяй слова, — обратился он к Алёше.
На площадке зазвучала музыка, потом звонкий голос мальчика, певшего песню. Алёша опоздал вступить, а потом стал повторять слова. При этом он бубнил их себе под нос.
— Милый мой, так дело не пойдёт! — воскликнул Глазов. — Петь надо, а не шептать самому себе по секрету. Идём в «тонваген», там порепетируем.
Несмотря на раннее время, вокруг места съёмки начали собираться любопытные. Но тут появился Петруша с группой милиционеров. Он отдавал распоряжения, как командир, готовящийся к сражению. Зрителей стали оттеснять, а место съёмки огораживать канатом. Пожарные растягивали шланги, подтаскивая их к камере. Осветители расставляли прожектора. Над съёмочной камерой ассистенты оператора расставили большой зонт.
Глазов с Алёшей вышли из «тонвагена» минут через пятнадцать и подошли к камере.
— Давайте попробуем в движении, — сказал Глазов. Он стал рядом с тележкой, на которой я сидел у камеры.
Алёша стоял перед камерой с покорным видом.
— Пошёл! — сказал Глазов. — Фонограмма!
Я дал сигнал рабочим, они повезли тележку по рельсам. По парку разнеслась песня. Алёша шёл по аллее, и казалось, что это он поёт так звонко и хорошо на весь парк. Движения его губ полностью совпадали с фонограммой. Но, распевая эту весёлую песню, Алёша почему-то шагал с такой механической заученностью, так деревянно шевелил руками и ногами, что можно было подумать, будто движется не живой мальчик, а вырезанный из дерева Буратино. Глазов окликнул Алёшу. Он присел на корточки на нашей тележке и взял Алёшу за обе руки.
— Хорошо! — сказал он, хотя ничего хорошего в Алёшином исполнении не было. — Молодец! Поёшь хорошо, но двигаешься плохо. А ведь ты — герой! Сбежал с уроков. Дождя не боишься. Пасмурной погоды тоже. Песню сам сочинил. Идёшь себе и поёшь в своё удовольствие. Приготовить дождь! — скомандовал он.
Валечка подняла красный флажок и крикнула:
— Приготовиться к съёмке!
Мне Глазов сказал:
— Не снимай! Пусть размокнет под дождём и раскрепостится.
Ассистенты раздвинули над нами большой чёрный зонт. Заработали пожарные машины. Пожарники, стоявшие рядом с нами, направили струю воды вверх, а через секунду на всех нас обрушился ливень.
Искусственный ливень очень понравился Алёше. Он начал двигаться свободнее и живее. Улыбался, поднимал навстречу дождю лицо.
«Молодец Глазов!» — подумал я. А Глазов между тем спрыгнул с тележки и, не обращая внимания на дождь, пошёл рядом. Вода стекала с волос, заливала очки, свитер и джинсы.
— Мотор! — скомандовал Глазов.
Звуковики включили фонограмму на полную мощность, и песня полилась из динамика, заглушая шум «дождя» и машин. Алёша запел во весь голос, хотя из-за фонограммы его не было слышно. Может быть, именно это обстоятельство и придало ему решительность. Глазов подпевал ему. Они шли на некотором расстоянии друг от друга. Один в кадре, другой вне кадра. Один пел, другой подпевал и дирижировал. Оба пританцовывали и в восторге топали по лужам. Я глядел в лупу аппарата, где фиксировали первый кадр картины, и радовался, что получается так здорово.
Кончилась фонограмма, и Глазов закричал:
— Стоп!
Я выключил мотор. Глазов потёр очки, подбежал к Алёше и одобрительно похлопал его по спине:
— Молодец!
С обоих струями стекала вода. Первый кадр картины был снят.
Глава одиннадцатая, состоящая из творческих порывов киногруппы
Когда в тонателье Валечка сказала мне, что Яков Ильич Митин уехал «насчёт лошади», я не удивился. И не только потому, что на студии ничему не удивляются, но и потому, что знал об идее Глазова снимать ковбойский эпизод непременно с лошадью. «Что это за ковбой без лошади?» — спрашивал Глазов и, приподняв очки, заговорщически подмигивал Алёше, который замирал от одного только слова «лошадь». Предполагаю, что эту самую лошадь Алёша нежно полюбил задолго до того, как увидел. Впрочем, ещё никто не видел лошади и вопрос о том, откуда она возьмётся, никого, кроме Якова Ильича, не интересовал.
— Господи! — вздыхал Яков Ильич. — Всего две минуты чистого времени. И такие хлопоты! Мальчик упадёт с лошади и ушибётся. Этим всё кончится.
Хлопоты в конноспортивном клубе ни к чему не привели. Жокеи вместе с лошадьми уехали на соревнования в Алма-Ату. Тогда кто-то заметил, что по соседству снимается картина «Парадоксальный ход» с Владиславскими в главных ролях и что среди зверей Владиславских наверняка найдётся лошадь.
— У них даже даман есть, — сказала Валечка.
— Даман есть, а лошади может и не быть, — философски заметил Яков Ильич. — Кстати, тебе Глазов говорил про новую выдумку?
— Говорил.
— Ну и что ты думаешь об этом? — Яков Ильич был настроен агрессивно.
Его можно было понять. Воображение Глазова работало беспрерывно, и он всё время вносил какие-то изменения в режиссёрский сценарий. Но сценарий был давно утверждён дирекцией, и в подробной смете была определена стоимость каждого эпизода. Новых средств дополнительно к смете дирекция выделять не собиралась. Поэтому каждая новая сцена зависела от изобретательности, энергии и настойчивости Якова Ильича, он единственный и мог организовать съёмку. Однако энергия и настойчивость Якова Ильича не была бесконечной. Вот почему он сердился.
— Я всё понимаю, — говорил он, — я не первый год на студии и всё знаю про творчество. Творческий порыв не запланируешь. Но объясни мне, почему все творческие порывы появляются после того, как смета составлена? Вот с этим эпизодом ну что я могу сделать? Где я возьму ему остров с крепостью? Ну, остров, предположим, в Ленинграде можно достать. А крепость? Да ещё полуразрушенная? Я сказал Серёже: «Никаких экспедиций».
— Ты что же, перекладываешь на меня всю ответственность за это дело?
— Вот именно! — обрадовался Яков Ильич. — Вот ты и ломай голову, как снять разрушенную крепость и где её взять. Никаких экспедиций?
— Я знал далеко на севере один подходящий остров с крепостью. Вот если бы поехать туда…
— Нет, нет, никаких поездок! — решительно запротестовал Яков Ильич. — Ни одной копейки у нас на экспедиции нет. И лошадь ещё эта… Может быть, действительно у Владиславских есть лошадь?
Яков Ильич поднялся и пошёл в съёмочную группу «Парадоксальный ход».
Я тоже встал и, попрощавшись с Валечкой и Митей, ушёл из студии. Дул сильный ветер. Облака неслись по небу. Они были прозрачны и наполнены сверкающим светом. Город был ярко освещён, хотя солнце появилось лишь в просвете между облаками. Тёплый шафрановый свет разливался по Кировскому проспекту, подсвечивал окна домов. Придерживая рукой кепку, чтоб не сорвало, подняв воротник, я шагал по проспекту и думал, что со съёмками снега надо торопиться. Неделя-другая — и снега не сыскать. С эпизодом, о котором так категорично говорил Яков Ильич, ясно: придётся применять комбинированную съёмку.
Что это такое, комбинированная съёмка? Это когда обстоятельства вы вынуждены снимать отдельно от действия. Вам надо снять, например, встречу у Эйфелевой башни. Вы можете снять отдельно башню и отдельно встречу на студии и совместить два изображения в одно. Кино — великий комбинатор. У него десятки способов комбинировать действие. Вот и сейчас мне надо было воскресить эпизод Отечественной войны. Партизанская разведка выходит к морю. Глазову нужен был остров с маяком и старинной крепостью, отчётливо видный с берега. О том, как «изготовить» этот остров, я как раз и думал, шагая по проспекту.
Глава двенадцатая с грустными воспоминаниями о коне Верном
Северный холодный ветер, непрерывно дувший с моря всё утро, вдруг стал затихать. Несколько порывов взметнули на берегу песок, и стихло. Но тишина длилась недолго. На этот раз ветер подул с берега, словно хотел вернуться обратно — туда, откуда пришёл. Берег был высокий, и белые перекатывающиеся гребни виднелись только вдали. Так что для съёмки всё складывалось благоприятно, если не считать того, что все мы здорово продрогли. Торчали мы здесь с самого раннего утра. Съёмка была назначена на час дня, а работа, предстоящая нам, была большой. От съёмочного аппарата нас тянуло к костру, который разжёг шофёр Михаил Иванович, но все мужественно боролись с желанием погреться.
Михаил Иванович, неизвестно откуда достав окуней, варил в котелке уху и ворчал:
