Григорий Медынский - Повесть о юности
Борис смутился, глаза его забегали по сторонам.
— «Крылышки» виноваты? — понимающе заметила Полина Антоновна.
— Я выучу, Полина Антоновна! Выправлю…
Полученные двойки он действительно выправил, но вскоре на их месте появились новые, по другим предметам. И — опять обещание:
— Я выучу, Полина Антоновна! Выправлю…
Это — совсем не то, что Сухоручко. Тот никогда не признается честно и прямо и, хотя явно не знает урока, начинает путать и петлять, выигрывая время в ожидании подсказки или какого-либо другого выхода из положения. Совсем разные характеры, и почему они дружат — неизвестно.
Одним словом, у Полины Антоновны стали накапливаться вопросы: одни — к Борису, другие — к Сухоручко, Трошкину, Вале Баталину или еще к другим, кого она успела выделить из основной массы. И для выяснения этих вопросов Полина Антоновна решила пойти по домам своих учеников.
* * *Бориса Полина Антоновна не застала, зато родители были дома. Отец, очевидно отдыхая после работы, лежал на диване и читал газету, а мать пила чай. Возле нее сидела маленькая, лет четырех-пяти, девчушка и что-то царапала цветными карандашами на листе бумаги.
Полине Антоновне прежде всего понравилась комната. Большая, чистая, с двумя широкими окнами, занавешенными небогатыми кисейными шторочками, она была довольно хорошо обставлена. Диван, зеркальный шкаф, отгораживающий кровать родителей, обеденный стол с оранжевым абажуром над ним, у окна — другой стол, поменьше, с книгами и настольной лампой, на подоконнике — горшки с цветами, в углу — небольшой шкафчик с книгами, швейная машина, покрытая вышитой салфеточкой, — все было на месте, все производило впечатление домовитости и скромного уюта.
Понравились Полине Антоновне и родители. Отец был высокий, плечистый, широкогрудый, как и Борис, с большими пушистыми усами на сосредоточенном, слегка тронутом: оспой лице. При появлении Полины Антоновны он поднялся с дивана и степенно поздоровался. Мать — Полина Антоновна помнила ее по первой встрече — маленькая, кругленькая и очень живая. Увидев Полину Антоновну, она охнула, вскочила, принялась было убирать посуду, потом спохватилась и бросилась к шкафу за чистым стаканом.
— Чайку!.. Стаканчик чайку, Полина Антоновна!
— Нет, нет, спасибо. Я не хочу, — попробовала отказаться Полина Антоновна, но хозяйка только по-приятельски махнула на нее рукой:
— И не отказывайтесь! Вы со мной, в компании! Люблю чай пить в компании. А хозяин мой, видите, какой? Не водохлеб! Другого характера!
Она блеснула глазами в сторону своего хозяина, но тот как бы не заметил ее шутки.
Видно было, что эти люди действительно разных характеров. «Лед и пламень!» — подумала Полина Антоновна. Но это, казалось, не мешало им жить дружно. А то, что они живут дружно, становилось все более ясным по мере того, как развивался разговор и речистая, словоохотливая хозяйка бойко, с веселым блеском глаз, рассказывала Полине Антоновне чуть ли не всю историю их семейной жизни.
— Если хотите о Борисе говорить, вы со мной говорите. Потому что я всегда с ним… Я всю тяжесть вынесла, как война началась: и бомбежки и эвакуацию — все. Забываться стало плохое-то, будто не было, а как вспомнишь — одно только и думаешь: как бы снова этого не было? А отец у нас… Видите? — она указала на грудь мужа. — Ордена по большим праздникам надевает, а гвардейский значок всегда носит. На войне был, в гвардии! С самого первого дня и до отбоя. Из Москвы пошел, из Берлина вернулся.
И принес…
Ольга. Климовна встала, быстрым, порывистым движением открыла шкаф и достала узелок с разными семейными реликвиями. Муж недовольно скосил на нее глаза, но она решительно махнула на него рукой.
— Ну-ну, ладно! А чего не похвалиться, если есть чем хвалиться? И кто она нам? Чужой человек, что ли? Учительница! Должна она знать, кто есть у ее ученика отец? Вот пусть и знает. Вот! Вот!.. Что ни город, то благодарность!
Ольга Климовна одну за другой выкладывала перед Полиной Антоновной поблекшие фотографии, видавшие виды грамоты, бумажки, на которых значилось, за что, за взятие каких городов и преодоление каких водных преград была объявлена благодарность старшему сержанту артиллерии Федору Петровичу Кострову.
— Потрепались твои благодарности! — пошутила Ольга Климовна.
— Да я и сам потрепанный стал! — шуткой на шутку ответил муж.
— Ну-ну!.. Я тебе дам — «потрепанный»! — с той же шутливой строгостью накинулась на него жена.
— А что? Молодое растет, старое старится… Законно!
— Ну-ну!.. Законно!.. Нам детей еще до дела доводить нужно. Сама я неученая, а хочу, чтобы дети наши настоящими людьми были.
Разговор зашел о детях.
Младшая, «послевоенная», сидела и тоже смотрела на непонятные ей бумажки и фотографии.
— Мама!
— Аиньки? — отозвалась Ольга Климовна.
— Этот дядя — генерал? — спросила девочка, указывая на фотографию бравого усатого солдата.
— Ух ты, моя крохотуля! — мать обняла и прижала ее к себе.
Старшей из детей была дочь Надя. Она вошла во время разговора, скромно поздоровалась с Полиной Антоновной, положила на письменный столик портфель с книгами и, подвязав красный в белую полоску фартучек, куда-то вышла, очевидно на кухню.
— Поздно, а за ум все-таки взялась! — кивнула ей вслед Ольга Климовна. — Кончила семь классов! — и ни в какую! «Не хочу больше учиться, работать хочу!»
— Возраст такой, не поняла самое себя! — коротко заметил Федор Петрович. — А мы не настояли.
— Ну, не настояли! — согласилась жена. — Да ведь как настоишь-то? Палки у нас теперь не существует. И правильно это: добрее слово крепче колотушки. А тут — товарки! Товарки ее, я считаю, и сбили. Знаете, девушки-попрыгушки, одна за другой, одна за другой, как стайка! А теперь поработала на производстве, — нет, говорит, хочу учиться. Сама дошла! Вот, теперь и работает и учится. Ей бы, девичье дело, погулять, а она — с книжками.
— Что значит «девичье дело»? — возразил муж. — А учиться — не девичье дело? С этим вся жизнь связана.
— Ну, а девичье дело — особое, что ни говори! — стояла на своем жена.
— А с Борисом как? — спросила Полина Антоновна.
— А с Борисом что ж? С ним у нас тоже разговоры были, — ответил отец, а потом, подумав, добавил: — Объясните вы мне вот что, Полина Антоновна: почему у нас так выходит — программы одни, а школы разные.
— Да, Федор Петрович, случается! — Полина Антоновна задумалась на минуту, не зная, как лучше объяснить это не до конца понятное и ей самой явление.
Она немного знала школу, в которой раньше учился Борис, — была в ней на одном обследовании, знала ее директора. Директор был слабый, растерянный человек, не имевший системы и, желая удержать школу от полного развала, хватающийся то за одно, то за другое. Среди многих испробованных им средств было одно — давнее, испытанное и, как ему казалось, самое надежное: почаще ругать учеников. Ругать он умел действительно артистически — прочувствованно, трогательно, как ребята говорили, «со слезой». Но, выслушивая директорские нотации, они все-таки относились к ним иронически и на своем языке называли это «чай пить». Так было и во всем: от растерянности и хаотичности директора происходили неурядицы в школьном коллективе и во всех делах школы. Полина Антоновна рассказала обо всем этом Федору Петровичу.
— Да! Часто бывает и школа виновата. Бездушие, формализм, неумение… Бывает!
— А от школы, я считаю, и к детям настроение передается, — сказал ей на это Федор Петрович. — Я по своему Борису смотрю. Школа прежняя у него была… как вы и сами говорите, плохая школа. Ну и он… Тоже было крылья опустил в седьмом. И товарищи такие нашлись — абы прокоротать семилетку, а там как-нибудь. Ну, тут я скомандовал поворот, направление пришлось дать, как нужно. Потому, я сам на себе испытал, что значит в жизни образование.
— Ведь их, знаете, Полина Антоновна, — показала Ольга Климовна на мужа, — их семь человек от отца с матерью осталось! Он старший. Изба у них словно рваный лапоть была, и жили они — ну, как это говорится? — хрен да лук не выпуская из рук. Всех пришлось ему вытягивать, всех к месту определять. И все кто чему выучился — и инженер есть, и агроном, и по строительной части братень у него на Дальнем Востоке работает, а сам вот литейщиком стал.
— Что ж, это прекрасная специальность! — сказала Полина Антоновна.
— И, скажу я вам, большой квалификации требует! — оживился хозяин. — Ведь я как рос? Я, можно сказать, практически рос, по всем ступенькам прошел. И разливальщиком был, и стерженщиком был, в земледелке работал, и на формовке работал, и на очистке. После войны бригадиром назначили, а теперь вот на мастера выдвигают. А только вижу — большого горизонта у меня нету.
