Владислав Крапивин - Журавленок и молнии
— Как? — с надеждой спросил Журка.
— Очень просто. Никто ничего не знает, кроме нас с тобой. Это наша тайна. Сейчас ты встанешь на прежнее место и достоишь вахту до конца. И не будешь бояться.
— Я достою, — торопливо сказал Журка и вытер о колено мокрый нос. — Я, наверно, буду бояться, но достою, честное пионерское…
И выстоял. Даже не очень боялся, потому что догадывался, что Лидия Сергеевна где-то совсем поблизости. Да и сроку-то оставалось всего ничего. Минут через десять его сменил Димка Решетников, который не боялся не только всяких ночных шорохов, но даже директора школы.
И никто-никто из витязей не узнал, как оскандалился Журка ночью. Даже Ромка. Потому что Ромки не было в этом походе. Он очень просился, но родители торопились на Украину…
Журка не стал, конечно, рассказывать Иринке про этот случай. Когда она сказала, что Журка смелый, это было приятно. Однако для очистки совести Журка отмахнулся и небрежно проговорил:
— Я? Да ну… Всякое в жизни бывало.
Иринка посмотрела на него с уважением, и они зашагали к троллейбусной остановке.
Ночные приключения
Когда Журка пришел домой, отец сказал в пространство:
— Кто-то гуляет, а кто-то, между прочим, весь день скребется, квартиру приводит в божеский вид…
— Это я его отпустила до шести часов, — заступилась мама. — Надо же и отдохнуть ребенку.
— Интересно, от каких трудов, — хмыкнул отец.
У Журки было хорошее настроение. Кроме того, он видел, что папино ворчание не всерьез, а по привычке.
— А что, есть работа? — весело спросил Журка. — Я готов!
— Раз готов, пошли вешать люстру…
Отец забрался на стол и начал отвинчивать пыльный треснувший плафончик, оставшийся от дедушки. Журка держал наготове новый светильник со сверкающим латунным стержнем. Мама протирала большие стеклянные колокольчики — плафоны для этого светильника. Только Федот бездельничал. Он сидел у порога, шевелил кончиком хвоста и пренебрежительно смотрел на всех малахитовыми глазами. Мама сказала:
— Журка, пора подумать, в какую тебя школу записать. Тут рядом сразу две…
— Не надо ничего думать, — быстро сказал Журка. — Только в четвертую. Она в трех кварталах отсюда, в Крутом переулке. Мама, и попроси получше, чтобы в пятый «А» записали.
— Ты уже с кем-то познакомился?
— Еще вчера…
— В нашем дворе?
— Нет, она не здесь живет. На нашей улице, только в другом конце, где новые кварталы. А школа как раз посередине между нами.
Отец под потолком неразборчиво хмыкнул. И Журка сообразил, что он услышал слово «она».
— Ты чего? — слегка ощетинился Журка.
— Да ничего, — насмешливо сказал отец.
Журка сердито поддал коленкой светильник и спросил, задрав голову:
— Папа… Если тебе так не нравятся девочки, зачем ты с мамой познакомился? Да еще женился…
Мама обрадованно засмеялась. Отец растерянно замер на столе, потом сердито заковырял отверткой и сообщил с высоты:
— Это не я. Это она меня охмурила.
— Бессовестный, — сказала мама. — Сам целыми вечерами торчал под окнами… А кто меня возил за цветами на своем жутком драндулете? Представляешь, Журка, он приезжал на свидания на старом самосвале!
— Мы народ простой, — проворчал отец. — На «Волгах» не ездим. Чем богаты… Юрий, давай люстру.
Через пять минут отец с победным видом спустился на пол и нажал выключатель. Стеклянные колокольчики засияли. Федот одобрительно сощурился на них. Мама сказала:
— Ну вот, совсем другое дело. Сразу обжитой вид…
Журка крикнул «ура» и прыгнул отцу на спину.
— А ну прекрати! Вот фокусы! — закричал отец. — Оглобля такая, а все как в детском садике!
Он всегда так возмущался, когда Журка прыгал на него. Но сперва покричит, а потом несет Журку до кровати или дивана. И только там скидывает: «Брысь!» И Журка весело летит вверх ногами.
Так и сейчас получилось. Отец унес его в маленькую комнату и, тряхнув плечами, сбросил на тахту.
С тахты Журка никуда не пошел. Дотянулся до первой попавшейся книги, устроился с ней поудобнее и лишь тогда открыл темную кожаную корку.
Открыл медленно, со сладким и тревожным ожиданием. Что за этой старой, потрескавшейся кожей? Какие времена, какие люди? Какие тайны?
Книга называлась «Летопись крушений и пожаров судов русского флота от начала его по 1854 год».
«Вот это да…» — ахнул про себя Журка и почему-то сразу вспомнил картину Айвазовского «Девятый вал». Он видел ее однажды в старом «Огоньке» и потом подолгу рассматривал, гадая, погибнут или спасутся люди, плывущие на обломке мачты, — на них двигалась освещенная пробившимся солнцем водяная гора…
Под названием книги Журка прочитал стихи:
Судно по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо:
В шуме их надежд я полн.
Журка знал, что Державин — это был старый поэт, которому юный Пушкин читал на экзамене в лицее стихи. (Пушкин тогда очень волновался и даже убежал из зала.)
Журка перечитал державинские строчки, и они ему понравились. Было похоже на «Песню о Буревестнике», которую очень любила мама (и Журка тоже):
Между тучами и морем
гордо реет Буревестник,
черной молнии подобный…
Море словно вздыбило перед Журкой пенные громады. Как однажды в Феодосии…
Белы горы идут мимо,
В шуме их надежд я полн…
В картине «Девятый вал» тоже была надежда: может быть, ревущий гребень помилует потерпевших крушение. Ведь недаром пробился солнечный луч!
На титульном листе тут и там виднелись желтоватые пятнышки — как веснушки. И Журка подумал, что, наверно, это высохшие брызги морских волн.
Журка перевернул страницу и на оборотной стороне листа прочитал: «С разрешения Морского Ученого Комитета. 24 ноября 1855 года. Председатель Вице-Адмирал Рейнеке».
Эта набранная редкими буквами фамилия сразу напомнила Журке другую книгу. Он ее нашел вчера на самой верхней полке. Это было большое альбомное издание старой немецкой сказки про хитрого лиса Рейнеке. Сказка оказалась в стихах, и читать ее Журка пока не стал. Но зато долго и с удовольствием рассматривал большие иллюстрации со всякими зверями — героями книги.
И сейчас Журке показалось, что вице-адмирал Рейнеке был похож на ехидного узколицего лиса. «Наверно, злюка был, — решил Журка. Небось, лупил по зубам матросов, а с крепостных крестьян в своих имениях драл три шкуры…»
Но он тут же перестал думать о противном адмирале, потому что на следующей странице увидел крупные печальные слова:
ПАМЯТИ ТОВАРИЩА,
лейтенанта
ФЕДОРА АЛЕКСЕЕВИЧА АНДРЕЕВА,
погибшего на корабле «Ингерманланд»
31 августа 1842 года.
И понял, что писал эту книгу настоящий моряк — знающий, что такое бури и опасные плавания.
…Журка неторопливо, по порядку прочитал предисловие, список всех погибших судов, узнал, что числа с маленькой буквой «п» означают количество пушек на корабле, а крошечная звездочка перед названием говорит про то, что при крушении этого судна погибли люди.
Названий со звездочкой было меньше, чем без звездочки, но все же очень много…
Рассказ о первом крушении был не очень страшный.
«1713 г. Корабль (50 п.) „Выборг“. Командир Капитан-Командор В. Шельтинг (Финск. з.). В погоне, с эскадрою Вице-Адмирала Крюйса, за тремя шведскими кораблями, 11 июля, у Гельсингфорса, стал на неизвестный камень, наполнился водою и был сожжен. Командир оправдан в потере корабля, но обвинен в деле самой погони, и за то понижен чином. Государь Петр Великий сам был в числе судей по званию корабельного Контр-Адмирала Петра Михайлова».
Журка представил каюту флагманского корабля с коричневыми дубовыми стенами и решетчатыми окнами, длинный стол, капитанов и адмиралов, которые сурово качают пудреными париками, Петра Первого с колючими усами. Он сердито постукивает о палубу ботфортом и пристально глядит на понуро стоящего капитана-командора Шельтинга. «Еще легко отделался», — подумал Журка про неудачливого командира «Выборга». Недавно он смотрел четыре серии нового фильма про Петра и знал, что шутки с ним были плохи.
О втором крушении в Российском флоте говорилось только тремя строчками. Но эти строки заставили Журку вздрогнуть.
«* 1715 г. Корабль (54 п.) „Нарва“ (Финск. з.). Стоя на Кронштадтском рейде, 27 июня взорван от удара молнии. Погибло до 300 человек; спаслось только 15».
