Владимир Добряков - Всё про наш класс. Наташины рассказы
Или оттого она мне не нравится, что учится неважно? Но разве только она так учится? У нас половина ребят в классе с тройками не расстаётся.
Ничего не могла я понять.
А сегодня, кажется, поняла.
На уроке письма мы делали упражнение. Все писали, вдруг Света как ойкнет.
— Что случилось? — повернулась к ней учительница.
— Посмотрите, — застонала Света. — Он бант мой чернилами измазал!
— Как же тебе не стыдно, Валера, — покачала головой Нина Ивановна. — Ты должен в своей тетрадке писать, а не на Светином бантике.
Если бы Валера и захотел что-нибудь ответить, то просто не успел бы. Потому что после слов Нины Ивановны Света застонала ещё громче, потом и вовсе заплакала.
— Что же я теперь буду делать? — всхлипывала она. — Как же я в коридоре покажусь?..
— Ну, это уж не такое большое несчастье, — попробовала успокоить её Нина Ивановна. — И пятнышка-то почти невидно.
— Да-а, не видно! — Света заплакала громче. — Видно… Ещё как видно!.. Самый лучший мой бант… Теперь все меня засмеют…
— Что ты выдумываешь! — рассердилась Нина Ивановна. — Кто тебя засмеёт?
— Всё засмеют…
Я вот сейчас рассказываю, папа, и сама не верю, что Света так говорила и ревела из-за малюсенькой кляксы на бантике. Я и в классе как-то не могла понять её и поверить, что она в самом деле плачет. И все ребята не верили. Нам просто было смешно.
А Света никак не могла уняться, в три ручья заливалась.
Тут Нина Ивановна не стерпела да как хлопнет рукой по столу. Даже чернильница подпрыгнула. И сказала сердито-сердито:
— Ты нам истерику не устраивай! Ты боишься, что кто-то над тобой посмеётся. Стыдишься чепуховой кляксы. А вот почему ты не стыдишься, когда в диктанте по семь ошибок делаешь? Почему тебе не стыдно, что до сих пор так плохо читаешь? Вот этого надо стыдиться и бояться, а не какой-то кляксы на бантике. Сядь!
Я первый раз видела, чтобы Нина Ивановна так сердилась. В классе сделалось тихо-тихо.
Сначала мне было жалко Свету. А потом я подумала, что ее не за что жалеть. Нина Ивановна всё правильно сказала про неё. Так и надо было сказать.
Интересно, неужели Света не поймёт этого?..
Торт на четверых
Закончила я сегодня Сашиных «Подземных королей» — сто двадцать страниц прочитала, даже голова закружилась, и решила отнести книжку Саше. Заодно, думаю, прогуляюсь по улице да и на бабушку их посмотрю, не обижают ли.
Ни Саши, ни его старшего брата дома я не застала. Я отдала книжку и хотела уходить, но бабушка не отпустила меня.
— Скоро, — говорит, — должны вернуться. Обожди немного.
Раздела меня, как и в первый раз, усадила за стол и смотрит ласково так, хорошо.
— Сашок-то наш не дюже балуется в школе?
— Не дюже, — ответила я и улыбнулась. Никогда в жизни я не говорила такого слова. Только в книжках встречала.
Бабушке понравилось, что я не ругаю её внука и не жалуюсь на него, и она сказала:
— Лександр у нас покладистый парнишка, не поперечный. И сердце у него доброе. Сейчас вот пошли Вовиного дружка в больницу навестить. Рубль денег дала им — пусть купят чего. Неудобно в больницу-то с пустыми руками идти, без гостинца… Видишь, какая история вышла с тем дружком Вовы. Митя его звать. Был у них урок химии. И зачем-то понадобилась Мите кислота там какая-то. Надумал он, значит, ту кислоту утащить. Сунул пузырёк в карман и сидит себе тихонько, беды не чует. Кончился урок, похватали ребятишки портфели, а Митя тут как закричит! Ну что было силы. Пробка-то из пузырька выскочила в кармане, кислота и полилась. Кинулись к нему, и на глазах у всех штанина Мити на две половинки распалась. От кислоты сгорела. А нога вся красная сделалась, волдырями пошла. Теперь в больнице. Говорят, долго ещё пролежит. Вот и пошёл Вова с друзьями проведать его. И Сашок увязался. Скоро, должно, вернутся.
И верно, только я хотела попросить бабушку, чтобы она рассказала про блокаду в Ленинграде, — явились.
Саша увидел меня и обрадовался, закричал, будто мы в лесу или на улице:
— Наташа! Вот здорово! Сейчас торт будем лопать! Бабушка, я торт принёс. Яблоки у нас взяли, конфеты взяли, а торт не взяли.
И Саша поставил на середину стола картонную коробку, перевязанную бумажной верёвочкой.
— Ты скажи сначала, что с Митей-то?
— А ничего. Лежит поправляется. Нас к нему не пустили. Воскресенье. Народу много пришло. Сказали: халатов нет. А торт не взяли. Сказали, чтобы тортов больше не приносили. Витька и Левка свою половину прямо на улице съели, а я Вовке не дал съесть. Сказал, что дома съедим.
Саша развязал верёвочку и открыл торт.
— Во какой! На всех хватит!
— Да уж куда больше! Хватит! — с удовольствием разглядывая торт, сказала бабушка. — Неужели, говоришь, Витя с Левой так прямо на улице и съели?
— Ага. Жуют, давятся. Левка даже нос кремом измазал. А потом ему нехорошо стало. Объелся. А Вовка тоже хотел…
— Вообще, старик, ты правильно сделал, — смущённо сказал Вова и взял нож. — Сейчас мы его культурненько разрежем…
— Эй, нет! Дай-ка я сама сделаю. — Бабушка отобрала у Вовы нож и разрезала торт на четыре части. — Этот кусок, с розочкой, — сказала она, — Наташе. Ей в первую очередь — она гость и девочка. Этот кусок — мне, по старшинству. А это — вам, ребятки. Папе и маме оставлять не будем. Они в гости уехали. Их там и повкусней угостят.
Торт бабушка разрезала на равные части, и все были довольны. А за то, что мне досталась розочка из крема, я думаю, ни Вова, ни Саша не обиделись. Они все же — мужчины и рыцари.
Съели мы торт, выпили чаю. Вова ушёл в другую комнату, а бабушка — на кухню.
— Не обижаете вы её? — спросила я и посмотрела на дверь, за которой скрылась бабушка.
— Что ты, — сказал Саша. — Ведь я обещал тогда.
— Ты и с книжкой обещал, — ехидно напомнила я.
— Да нет же! Говорю, по-настоящему обещал. Вот даже с тортом сегодня. Знаешь, почему я не дал Вовке съесть его на улице?.. Из-за бабушки. Она у нас такая сластёна! Мама с папой всё время подшучивают над ней за это. У бабушки всегда конфеты есть. Бывает, ночью проснётся и хрумкает.
Я представила, как бабушка хрумкает ночью леденцы, и засмеялась. Мне почему-то очень понравилось, что она любит конфеты.
— Хорошая у тебя бабушка, — сказала я.
— Конечно, хорошая, — согласился Саша. — Я её никому в обиду не дам.
Трусишка
Я сегодня в бассейне так насмеялась — прямо в животе закололо.
Когда наша группа кончила заниматься и мы вышли из воды, я спросила Василия Петровича, можно ли мне остаться и посмотреть с балкона.
— Как другие плавают?
— Да. — Я вздохнула и сказала: — По-моему, плохо у меня получается.
— Для начала — нормально, — подбодрил тренер и похлопал меня по плечу. — Всё наладится… А на балконе можешь посидеть, если время свободное есть.
— Время есть. Сейчас же каникулы, — сказала я.
В раздевалке я вытерлась полотенцем, надела платье, расчесала волосы и поднялась на балкон. В это время в бассейне уже занимались другие группы.
Одна девочка мне понравилась. Ногами хорошо работает — мелко-мелко и часто. Не то что другие бултыхают. Да и я, наверно, так же. Брызг много, а толку мало. А эта девочка и не очень вроде спешит да старается, зато плывёт быстро.
А потом началось самое смешное. Гляжу: тренер Василий Петрович ведет за руки двух мальчиков. Худенькие, черноглазые, стриженые, маленькие. Ещё в школу, конечно, не ходят. И так похожи друг на друга — не отличить. Я потом узнала: это близнецы.
Подвёл их тренер к лесенке и показывает, чтобы спускались в бассейн. Один сразу послушался и полез в воду. Храбрый. Ухватился за верёвку с пробками и давай ногами в воде дрыгать. Смеётся от радости.
А другой — никак не хочет спускаться. Василий Петрович и уговаривал, и стыдил. Тогда взял его за руки, поднял и опустил в воду. Тот как завизжит, заплачет. Тренер даже испугался. Вытащил его скорей и стал успокаивать. А мальчик трясётся, посинел. Вытер его Василий Петрович полотенцем, посадил на стул к решётке, где горячая батарея, и велел сидеть.
Обогрелся трусишка, головой завертел и на брата поглядывает. А тот плавает себе с доской — доволен!
Трусишке, наверно, завидно было, что брат так смело плавает, а побороть страх так и не смог. Несколько раз Василий Петрович пытался заставить его залезть в воду, но ничего не получалось. Глаза мальчишка выпучит, за всё руками цепляется, а в воду ни за что не идёт.
На балконе много родителей сидело, и все смеялись над трусишкой. Правда, смеяться смеялись, но, конечно, и жалели его. И папа этих мальчиков смеялся. Он сидел как раз со мной рядом. Он тоже был худощавый и черноглазый, как его сынишки. А на пиджаке у него висел значок «Мастер спорта».
