Виктор Лихачев - Единственный крест
Когда к нам приходит беда, первая наша реакция — неверие: это просто недоразумение. С нами такого случиться не может. Сидорин не являлся исключением. Он брел, опустошенный, по городу, и не верил, что больше не увидит своей маленькой Лизоньки. Разве это справедливо, честно, правильно? А как все это переживет Алиса?
…Весь день Сидорин ходил по грязно-белом улицам. Под ногами хлюпала сероватая жижа, хлопья снега падали сверху. Белое моментально становилось сначала серым, затем грязным. В голове дятлом стучало: «Несправедливо. Несправедливо. Несправедливо». Он зашел в магазин, взял шоколадку и небольшую бутылку коньяка. Вышел на набережную, долго, до слез в глазах смотрел на церквушку на противоположном берегу реки, затем открыл бутылку и выпил залпом ее содержимое. Горячая волна пролилась по желудку. А еще через пять минут Асинкрит согласился с Блоком, который когда-то написал:
Ты право, пьяное чудовище,
Я знаю — истина в вине…
— В коньяке, — поправил поэта разом захмелевший Сидорин. Он вернулся в магазин — и все повторил сначала: купил шоколадку, коньяк, вышел на набережную, долго смотрел на церквушку, выпил все залпом, медленно закусив выпитое шоколадкой.
Ему стало еще лучше. Боль не прошла, но зато пришла спасительная мысль: если Господь попустил Лизе уехать в далекую Америку, может, это потому, что девочке там будет лучше? Ей сделают операцию. Она еще слишком мала, а потому легко впишется в американскую жизнь. А здесь, в России, что ее ждет?
Но после третьей бутылки Асинкрит решил выкрасть Лизоньку у проклятых янки… После четвертой понял, что если сейчас не увидит ту Лизу, которая Алиса, то умрет от тоски. Сидорин потерял счет времени — часов у него не было, а декабрьский день, как говорят в народе, короче воробьиного клюва.
А вот и знакомая лестница. Третий этаж. Сначала хотел позвонить, но передумав, открыл дверь своим ключом. Тихо вошел, думая о том, что скажет сейчас Алисе. И вздрогнул, услышав… Голосок, который он узнал бы из тысячи, старательно выводил:
У моей России длинные косички,
У моей России светлые реснички,
У моей России голубые очи,
На меня, Россия, ты похожа очень.
Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.
Для меня Россия — белые березы,
Для меня Россия — утренние росы,
Для меня Россия — ты всего дороже,
До чего на маму, ты мою похожа.
Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.
Ты, моя Россия, всех теплом согреешь,
Ты, моя Россия, песни петь умеешь,
Ты, моя Россия, неразлучна с нами,
Ведь Россия наша — это мы с друзьями.
Солнце светит, ветры дуют,
Ливни льются над Россией.
В небе радуга цветная,
Нет земли красивей.
В большой комнате за накрытым столом сидели две Лизы. Пока Сидорин бродил по городу, они ждали его, не притронувшись к еде. Увидев Асинкрита, маленькая Лиза бросилась к нему на шею, а большая только и сказала:
— Иди, мой руки, а то ребенок кушать хочет — и столько в этих словах было любви и заботы, радости и тревоги, что Сидорин только и смог, что опуститься на стул и произнести всего два слова:
— Я вернулся.
…За веселым ужином он узнал, что вчера, когда на комиссии ГОРОНО решалась судьба Лизоньки, девочка, на вопрос, почему она не хочет ехать в Америку, где у нее будет все, что ее душенька захочет, спела эту песню Георгия Струве. А забрать малышку из детского дома Толстикова попросила свою новую подругу — Римму Львовну Лебедеву, с которой увязался и Слонимский…
***
В кладбищенской церквушке старенький священник совершает обряд венчания. Голос его тих и слаб. Лиза, несмотря на всю торжественность момента с тревожной заботой смотрит на отца Николая. Но он держится молодцом. А когда полумрак церкви вдруг прорезал луч солнца, священник улыбнулся, голос его стал крепче:
— ….Блажени вси боящиися Господа. Ходящи в путех Его. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе… Блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя яко лоза плодовита, во странах дому твоего. Сынове твои яко насаждения масличная окрест трапезы твоея. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе…
Перед отцом Николаем, держа в руках свечи стояли Асинкрит Сидорин, наверное, впервые надевший галстук, и Лиза, пока еще Толстикова, удивительно красивая в нежно-голубом платье. Короны над ними держали Вадим Глазунов и Римма Лебедева, специально крестившаяся по этому поводу. Позади брачующихся стояло около двадцати человек родственников, друзей и просто случайных зевак. Асинкрит пытался вслушиваться в каждое слово, не отводя взгляда от пламени свечи, которую держал.
— Отец, Сын, и Святый Дух, Всесвятая, и Единосущная, и Живоначальная Троица, едино Божество и царство, да благословит вас, и да подаст вам долгожитие, благочадие, преспеяние живота и веры, и да исполнит вас весех сущих на земли благих: да сподобит вас и обещанных благ восприятие, молитвами Святыя Богородицы, и всех святых, аминь.
А после того, как их повенчали и молодые причастились из одной чаши, отец Николай поцеловал Лизу и Асинкрита, откашлялся и обратился к ним, как обращается к детям заботливый любящий отец. Обращается, прощаясь навеки.
— Поздравляю вас — начал старец, — теперь вы муж и жена перед Богом и людьми. Только что, любезный мой Асинкрит, я обращался к тебе: «жених». «Возвеличися женише якоже Авраам, и благословися якоже Исаак, и умножися, якоже Иаков, ходят в мире, и делай в правде заповеди Божия». А сейчас и до скончания своего века ты — муж. «И ты, невеста» — только что говорил тебе, Елизавета. «Возвеличися якоже Сарра, и умножися якоже Рахиль, веселящаяся о своем муже, хранящи пределы закона: зане тако благоволи Бог». А теперь и навечно — ты жена.
Вам понятны эти слова? Муж — храни правду заповедей, живи по истине. Жена — гордись своим мужем и — «хранящи пределы закона» — будь для мужа мерилом нравственности, чистоты и верности…
И вдруг лицо отца Николая осветила его обычная, немного озорная улыбка:
— Один мой хороший знакомый, по имени Игорь, а по фамилии… очень такая русская фамилия… пьют его еще…
Священник задумался, будто ему очень важно было вспомнить фамилию Игоря.
— Расстегаев? — подсказала Лиза.
— Глупая, — махнул рукой отец Николай, — расстегаи едят.
— Сбитнев? — обрадовано спросил Сидорин, не сомневаясь, что попал в точку.
— Нет, проще. Летом, когда жарко.
— Квасов! — на одно дыхании выдохнула вся церковь.
— Точно! Игорь Квасов. Несколько строчек он написал, а стоят они дорогого, ибо о характере и душе русского человека очень хорошо поясняют.
Священник откашлялся еще раз:
У мужика земли —
Едва-едва,
Избу построить
Полтора на два,
Да под картошку малость —
Три полоски.
А он сажает
Под окном березки…
Вот мой завет вам, дети мои: умножайте в мире доброту, берегите его красоту. А Господь — Он ведь щедр, Он даст вам все, в чем вы нуждаетесь. И не забывайте каждый день благодарить Его за это. Будьте на земле добрыми хозяевами — как зеницу ока храните каждую травинку, каждый куст, каждый цветок, каждую птицу и каждого зверя. Птицы… Вот есть такая птичка — реполов. Так ее называют в народе. А еще у нее есть другое название — коноплянка. Маленькая, серая, неприметная. Питается семенами, причем самых сорных растений. Короче, чем не русский мужичок — скромный, трудолюбивый, все время с землей связан. Но как запоет коноплянка-реполов песню свою — и слеза прошибает тебя, и сразу жить хочется, и любить мир хочется, и сделать что-то доброе. Такая песня у этой птички. И чем звонче песня — тем выше коноплянка к небу поднимается. Вот и вы, любезные мои Асинкрит и Лиза, живите так. Ногами стойте крепко на родной земле, берегите и любите ее, а душой, сердцем поднимитесь к небу. Как малыш тянется к елке за игрушкой, стараясь достать ее из последних сил, так и вы тянитесь. И не оставит Господь вас и потомство ваше. И будет долго век ваш. И будет щедр плодами сад ваш. А теперь — прощайте. И идите с миром.
И старец перекрестил присутствующих.
Глава сорок седьмая.
Прощальное дерево.
Сидорин стал пленником бесконечной русской дороги. И не жалел об этом. Вот и сегодня, он шел с раннего утра — то чистым полем, то высоким, как готический собор, сосновым бором. А вот и речка, из тех, которые были так любы Асинкриту: быстрое течение прозрачных струй, каменисто-песчаное дно, от одного Серега до другого — всего с десяток метров.
Он разделся до гола и бросился в воду. На миг перехватило дыхание, холод обжог до самых костей, а потом пришли нега и блаженство. Асинкрит лежал на спине, а река несла его на своих заботливых руках меж кувшинок и лилий. Над Сидориным, словно инопланетные корабли, пролетали стрекозы. Там, где становилось совсем мелко, Асинкрит останавливал свой полет на речных струях, возвращался по берегу назад, и все начиналось сначала. Пока, наконец, он в счастливом изнеможении не упал на бархатную мураву и не забылся сном.
Долгим ли, коротким — Бог весть. Проснулся Сидорин будто от прикосновения. Он вскочил и увидел, что в нескольких шагах от него сидит старик. В руках суковатая палка, редкими седыми волосами ласково играет ветерок. Старик не отрываясь смотрел на воду, пока Асинкрит сконфуженно натягивал штаны. Затем повернул голову в сторону Сидорина и приветливо улыбнулся.
— Славная речка Кермиська. Не правда ли?
