Владимир Кобликов - Топорок и его друзья
— Ты куда? — спросил отец.
— Домой, — сонно буркнул Федя.
— Мы уже дома.
Слова отца не сразу дошли до Фединого сознания, и он машинально прошагал несколько метров в сторону мостика.
И тут в ночной тишине раздался звонкий смех. Топорок вздрогнул и все сразу понял. Понял, что Храмовы и Селивановы — соседи, а Лариса стоит на своем крыльце и смеется над ним.
Федя решил не останавливаться и упрямо шел к мостику.
— Куда же ты? — спросил нетерпеливо Илья Тимофеевич.
— Купаться, — ответил громко Топорок.
Смех прекратился. Илья Тимофеевич понял состояние сына и поспешил ему на выручку.
— А может, не стоит сегодня? А? — спросил он тоном равного советчика и убежденно добавил: — Право, Федор, не стоит. Прошу тебя, очень прошу.
— Ну, ладно, не буду, — милостиво согласился Топорок.
...О даже покраснел, вспомнив, как зашагал ночью к мостику.
«Где ж папа? — подумал Федя. — Надо вставать. А, может, еще все спят?»
Федя встал с постели, оделся, осторожно подошел к занавеске, раздвинул ее и зажмурился от яркого света: вся горница за перегородкой была залита веселым солнцем. На столе он заметил записку и узнал почерк отца: «Федя, мы ушли в лес. Когда проснешься, завтракай. Если захочешь, то приходи к нам. Лариса тебя проводит. Зайди к Селивановым — она ждет тебя. Папа».
Сначала Топорок обрадовался, а потом обиделся. «Не могли разбудить», — проворчал он. Не хотелось Топорку идти на поклон к Ларисе, ох, как не хотелось. Он представил, как встретит его эта гордячка, и совсем огорчился. А пойти в лес ему очень хотелось.
Топорок вылез через окно во дворик и будто окунулся в ласковое тепло позднего утра. Неожиданное появление Феди испугало серого кота, дремавшего под окном на завалинке. Коту почудилось спросонья, что из окна выпрыгнул Полкан — самый лютый кошачий враг. Кот подскочил от неожиданности и мгновенно очутился на чердаке, а после выглядывал из укрытия и все недоумевал: куда же делся пес?
Выпрыгнувший из окна Топорок всполошил и кур. Они с кудахтаньем панически разлетелись по дворику. А петух подлетел вверх, но не побежал за курами. Приземлившись, петух гордо закукокал и приготовился защищать своих трусливых подруг. Это рассмешило Федю. Он хотел подразнить воинственного петуха, но раздумал.
Оглядевшись, Топорок увидел умывальник. Но перед тем как умыться, решил сделать зарядку. Ему нельзя было терять спортивной формы. Лучшего места для зарядки трудно и придумать.
Странные движения незнакомого мальчишки весьма заинтересовали петуха. Вид у него теперь был глуповато-любопытный. Петух вышагивал, выкидывая лапы, будто царский солдат на плану, и, тряся гребешком, наклонял голову то вправо, то влево. Иногда петух останавливался, топтался на месте, растопыривал крылья, будто старался повторить упражнения, которые делал Федя.
Федя стал подпрыгивать на месте. Петух, конечно, понятия не имел, что прыжки — это такое важное упражнение. Он глупо предположил, что Федя наскакивает на него, и тоже стал подпрыгивать и хлопать крыльями.
Неизвестно, чем бы закончились прыжки на месте, если бы не смех за забором. Федя сразу узнал этот знакомый смех. Топорок застыл на месте, а петух еще несколько раз подпрыгнул. Что ему, петуху, до какого-то смеха? Подумав, что его противник струсил, петух нахохлился, пригнул голову к земле, поквокал, поквокал и вдруг победно закукарекал. Но Топорок уже перестал замечать яркоперого воина. Смех за забором словно бы парализовал его. И он не знал, что ему теперь делать, как поступить. Федя окаменело стоял на месте и не мог оглянуться.
— Топорков! — окликнула Лариса.
И только тогда Федя оглянулся и увидел председательскую дочку. Глаза ее искрились от смеха.
— Ты что, никогда не видела, как люди зарядку делают, да?
— Что-что?
— «Что-что», — передразнил Топорок. — Чего смешного-то нашла?
— Так я не над тобой, а над петухом.
— Чего же над ним смеяться-то? — недоверчиво спросил Федя.
— А он с тобою зарядку делал. Смешно! Ну, ладно, Топорок, пойду я.
— Подожди. А дорогу в лес кто мне покажет?
— Теперь уже поздно. Ваши скоро домой вернутся. Соня ты. — И скрылась за забором.
— Кошка рыжая, — буркнул себе под нос Топорок и пошел к умывальнику.
Находка
Что отец уехал домой, в город, Топорок осознал, когда автобус тронулся, а отец замахал прощально ладонью. И захотелось Феде побежать вслед за автобусом и закричать, чтобы отец взял его с собою. Но не побежал Топорок за автобусом, не закричал. Он стоял на обочине дороги и провожал взглядом быстро удалявшийся автобус, а когда тот скрылся за поворотом, Топорок медленно пошел к «Волге», где его ждали Храмовы и Селиванов. Федя неестественно улыбался. И эта напряженная улыбка была последней, слабой защитой от слез. Стоило кому-нибудь произнести хотя бы одно сочувственное слово, Топорок наверняка бы разрыдался. Но взрослые делали вид, что ничего и не произошло, и разговаривали о дожде, который очень нужен сейчас для земли.
После отъезда Ильи Тимофеевича Топорок затосковал. Дни казались ему мучительно долгими, праздность, даже вынужденная, делает время ленивым и вялым.
Хорошо еще, что Федя захватил из города целую связку интересных книг. Чтение скрашивало одиночество и сокращало томительные промежутки между завтраками, обедами и ужинами. В саду у Храмовых, в самом его отдалении, стоял шалаш. В этом шалаше Топорок и пропадал целыми днями.
Шутливые слова Леньки Рыжего о ссылке стали для Топорка роковыми. Федя, действительно, вообразил, что он опальный поэт, и теперь не только запоем читал, но и много сочинял. Стихи его стали совсем не такими, какими были прежде. Топорков писал теперь об одиночестве, о желанной свободе. Отношение к себе, как к ссыльному, сделало его еще более замкнутым, неразговорчивым.
Екатерина Степановна по части опальных поэтов никакого опыта не имела, поэтому Федино состояние истолковывала по-своему.
— Плохо Феденьке у нас, — пожаловалась она как-то после завтрака мужу. — Личико у него такое тускмяное, глазыньки в печаль окунулись... И молчит, родимый. Не захворал бы.
— По городу, по отцу с матерью скучает, — успокоил жену Храмов. — Обвыкнется.
— Думаешь, обвыкнется?
— А то как же! Ко всему человек привыкает... Занять Федюху чем-то надо.
— Может, ему еда наша деревенская не по вкусу? Кто в город поедет, накажи тому колбаски подороже купить, еще какой еды городской.
— Ладно, накажу, да не в еде суть. Так надо сделать, чтобы Федюха деревню нашу полюбил.
Екатерина Степановна поглядела в оконце, которое выходило в сад, и зашептала:
— Опять в шалаш забрался. — Лицо ее вдруг сморщилось, и Храмова стала сморкаться в передник. — Это ж надо! Чисто волчонок в норочку от нас прячется.
— Не разводи сырость... «Чисто волчонок в норочку от нас прячется»! Скажет тоже! Если хочешь знать, он в шалаше сочинительствует.
— Господи! Это хорошо или плохо?
— А сама-то не можешь, что ли, сообразить?
— Да не могу я взять в толк, что такое сочинительство?
— Стихи Федя сочиняет в шалаше.
— Глянь-ка! Как же ты, старый, про стихи проведал?
Семен Васильевич усмехнулся смущенно и проворчал:
— Много будешь знать, совсем состаришься... Пойду-ка, схожу к Петровичу. Он у нас мужик головастый. Может, что присоветует.
От Петра Петровича Храмов вернулся только к обеду, вернулся довольный, улыбчивый.
Екатерине Степановне не терпелось узнать, что присоветовал мужу Селиванов, но спросить его об этом не могла: за столом сидел Федя. Сидел, как всегда, молча, насупившись.
К концу обеда, когда пили уже грушевый взвар, Семен Васильевич, будто ненароком, объявил:
— Сегодня поедем в лес.
— В лес? Зачем? — удивилась Екатерина Степановна.
Федя лениво потягивал кисловато-сладкий, остуженный в погребе взвар и оставался безучастным к сообщению Храмова.
— Видишь ли, — нарочито громко ответил жене Семен Васильевич, — правление решило памятную доску поставить на том месте, где нашла ты умирающего героя Илью Тимофеевича Топоркова.
Федя поперхнулся взваром. Храмов сделал вид, что не заметил этого, и продолжил:
— Для этого и надо в лес ехать. Мы должны точно-преточно место указать.
Екатерина Степановна, все еще не понимая, ради чего затеяна поездка в лес, искренне возмутилась:
— Чего ж его указывать-то? Там ведь давным-давно столбочек врыт.
Храмов осадил жену укоряющим взглядом.
— Сказано тебе, точно-преточно место надо указать. Непонятливая ты!
— Ладно, не ворчи. Когда ехать надо?
— Сразу после обеда Петр Петрович и заедет за нами.
— А мне с вами можно? — робко спросил Топорок.
— Чего тебе, внучек? — Семен Васильевич прикинулся, что не расслышал просьбы.
