Виталий Губарев - Павлик Морозов
Дед зашевелился:
- Чем можем, Арсений Игнатьевич.
- Так вот... Скоро ко мне придут имущество описывать, чтоб в колхоз передать... - Он вдруг поднялся, сжав губы, шумно задышал через нос. - Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше! И хлеба не дам! Серега, вы с Данилой сегодня в сарае яму выкопайте. Незаметно чтоб... А ночью хлеб перевезем и зароем. У вас искать не станут.
Он тяжело опустился на скамью и, помедлив, прибавил:
- Треть хлеба возьмешь за это себе, Серега.
...Павла ночью разбудил плач Романа. Усталая мать крепко спала - не слышала. Павел спрыгнул с печи, поморщился: ныл обожженный затылок (матери об этом не сказал — не хотел тревожить).
Проснувшийся Роман сидел в деревянной кроватке. Павел присел рядом, укрыл брата одеялом, подумал: «Вырос как Ромка! Надо новую кровать строить». Он слегка покачал ее, замурлыкал:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать - пеленки полоскать,
А я - Рому унимать...
Аа... Аа...
Брат не унимался. Павел в сердцах запел погромче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать - пеленки полоскать,
А я — за волосы таскать!
Роман заревел на всю избу. Павлу стало жалко братишку. Виновато склонился над кроватью:
- Ромочка, ну спи... Ну спи ж, братик...
Вскочила сонная мать.
- Ох, горе мое! Что же ты не скажешь?
- А он уж засыпает, маманька...
Роман умолк, едва мать прикоснулась к нему. Павел, зевая, отправился спать.
С печи Федя, свесившись, смотрел в окно.
- Чего ты?
- А вон, глянь, что там?
Над двором желтый месяц, и на земле от него светлые полосы. Прямо перед окном - забор деда Сереги. За забором двигаются чьи-то тени.
Павел шмыгнул к двери.
- Ты куда еще? - зашептала мать.
- Сейчас...
Неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора.
Во дворе деда Сереги фыркают лошади. Трое - дед Серега, Данила, Кулуканов - снимают с ходка полные мешки, торопливо носят в сарай. Бабка Ксения копошится у ворот, никак не может справиться с засовом.
- Паш, а кони-то кулукановские, - слышит Павел шепот за спиной.
Оглянулся - рядом Федя вытягивается на цыпочках.
- Чего ты пришел?
- А ты побежал, и я тоже...
- Ладно, ладно, ступай спать.
Федя послушно уходит. Павел всматривается. Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму. У деда столько хлеба нет. Ясно - зерно кулукановское. Вот гады! Сгноить хотят!
Данила возвращается из сарая с пустыми руками, останавливается, будто в раздумье, и вдруг делает скачок к забору.
- Подглядываешь, коммунист! - Грохоча досками, он взлетает над забором.
Но Павел уже исчез.
Дед Серега и Кулуканов недвижно стоят посреди двора, расставив ноги.
- Кто? - бормочет дед.
- Пашка!
Кулуканов срывается с места, хватает деда Серегу руками, трясет. Голос у него шипит, прерывается:
- Если какого уполномоченного из района присылают, не страшно: уедет сам. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигается.
- Слышишь, Серега?
Дед говорит тихо и четко:
- Убью!..
Все молчат. Лишь бабка Ксения что-то шепчет и крестится. Кулуканов наклоняется к Даниле:
- Я тебе давал... и еще дам... Выследить его надо... и конец!
...Днем комиссия из сельсовета во главе с Потупчиком сделала обыск во дворе деда. Хлеб был найден. В сарае нашли и кулукановский ходок.
Глава X
3 СЕНТЯБРЯ 1932 ГОДА
На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными кошелками и оскоминой на зубах.
Среди дня Павел и Федя собрались по ягоды. Сначала зашли за Яковом. Его не оказалось дома. Потом заглянули к Потупчику. Мотя лежала на кровати, кряхтела.
- Чего ты?
- Живот болит, - призналась она горестно, - объелась клюквы...
- А ты б не ела много, - усмехнулся Павел.
- Так она ж вкусная, с сахаром.
Он махнул рукой.
- Идем сами, Федя?
- Идем! - обрадовался брат. - Давай только мешок дома возьмем.
Вышли на улицу. Павлу было весело, и он предложил Феде:
- Бежим наперегонки, братко?
Федя нерешительно взглянул на него:
- Ты все равно перегонишь.
- А ты попробуй!
Он нарочно дал себя обогнать, и Федя, торжествующий, влетел во двор.
- Маманька, я его обогнал! Дай мешок.
Мать понимающе подмигнула Павлу.
- Быстрый стал ты, Федюшка! Допоздна только не ходите, ребятки.
- Мы в Тонкую Гривку махнем, - пошутил Павел, - и у тетки переночуем.
- Вот я вам махну! - погрозила она пальцем. По-осеннему сквозил лес. В воздухе вилась шелковая паутина.
...Запыхавшийся Данила прибежал в избу к деду:
- Ушел на болото... За клюквой...
Дед торопливо заходил по комнате, бормоча что-то. Потом остановился, словно устал.
- Данила, - сказал он тихо, - дай его...
- Кого? - так же тихо спросил Данила.
- Нож.
Данила долго не мог вытащить нож из-за божницы: у него тряслись руки. Наконец выдернул. Дед яростно замахал руками, зашипел:
- Да не этот! Тот, горбатый!
И, не дождавшись, сам выхватил нож из-за иконы.
- Возьми.
Данила стучал зубами:
- Он... не один пошел...
- С кем?
- С Федькой. Выдаст...
Дед вздрогнул.
- Обоих! Ну, ступай же! Чего стал, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду...
Бабка Ксения смотрела вслед и крестилась.
...Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу оживленно тараторил о всякой всячине. Павел шел, задумавшись, отвечал рассеянно.
- Паш, а кто быстрей, волк или заяц?
- Волк, наверное.
- Паш, а когда у вас пионерские галстуки будут?
- Да вот Зоя Александровна обещала в этом году привезти.
В березовых зарослях, где разветвляется тропинка, увидели вдруг деда Серегу и Данилу. Павел задержал шаг.
- Паш... Данила драться не полезет? - тревожно спросил Федя.
- Побоится при деде. - Павел всматривался вперед. - А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
- Набрали ягод, внучек? - Голос у деда сиплый, ласковый.
- Ага.
- Ну-ка, покажь... Хватит на деда дуться-то...
Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.
- Да я не дуюсь, дедуня... Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
- Дедуня, пусти руку... Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
- Федя, братко, беги! Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю...
* * *
На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликались.
Тихо и пусто в желтом, осеннем лесу.
Мотя бежит мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги утопают в шуршащих листьях. Рядом скачет мохнатый Кусака.
- Ищи, Кусака, ищи...
Пес виляет хвостом, смотрит на девочку добрыми глазами.
Она на секунду останавливается, озираясь, облизывает сухие губы и снова бежит, бежит... Сколько она уже бежит? Час? Два?
Нет, с ними ничего не случилось. Они у тетки в Тонкой Гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?
- Ищи, Кусака, ищи!
Но Кусаки нет. Где пес?
И тут доносится до нее гулкий собачий лай, от которого, кажется, сердце перестает биться и сразу делается холодно.
Задыхаясь, она летит на этот страшный вой, раздвигает кусты. Вот...
Мешок, рассыпанные ягоды. И кровь на желтых листьях.
Павел лежал на них, разбросав руки.
В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.
Запрокинув голову, Мотя бросилась прочь от этого места. Из широко открытого рта вырвался длинный стонущий крик:
- А-а-а...
Все остальное было, как в дыму. Она не видела и не слышала, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде...
Потом задыхающийся рыжебородый Василий Потупчик приволок в сельсовет бледного Кулуканова.
Одергивая дрожащими руками поддевку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов проговорил в тишине:
- Не так сработали... Нужно было в болоте под колоду... тогда б и ворону костей не сыскать!
Глава XI
У МАТЕРИ
Шел снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его. Металась в постели, и губы шептали в бреду:
- Дети... Паша... Федя...
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.
Как-то Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонялся, укутывал одеялом. Она слабо отстранила его, спросила:
- Какой месяц?
- Декабрь.
Она приподняла голову:
- А что... сделали тем?
- Их больше нет...
