Гектор Мало - Без семьи
— Оставьте меня до тех пор, пока Витали выйдет из тюрьмы, — сделал я попытку упросить хозяина. — Он заплатит вам за меня!
— Ну, нет, голубчик! За несколько дней он еще, пожалуй, сможет расплатиться, а за два месяца — едва ли.
Но я буду есть очень мало!
— А собаки? Нет, нет, тебе нужно уходить. Ты можешь зарабатывать деньги, давая представления в деревнях.
— Но как же меня отыщет Витали, когда его выпустят из тюрьмы?
— Постарайся вернуться сюда к тому времени. А эти два месяца поброди по ближайшим деревням.
— А если Витали напишет мне письмо, как я получу его?
— Да убирайся ты, наконец! Вот надоел! Если через пять минут я тебя еще застану здесь, тебе придется плохо.
Настаивать дальше было бесполезно. Я позвал собак, посадил на плечо Проказника, взял свою арфу и ушел. Перед этим я сосчитал свои деньги. В моем распоряжении было только одиннадцать су.
Выйдя из города, мы направились по большой дороге наугад, не зная, куда она приведет нас.
Скоро собаки начали часто оглядываться и смотреть на меня, а Проказник, сидевший у меня на спине, то и дело дергал меня за ухо, чтобы я обернулся и посмотрел на него. И, когда я поворачивал голову, он очень выразительно потирал себе живот. Я понял, что мои животные голодны, так как сегодня еще не завтракали.
Что же было делать? Одиннадцати су не могло хватить и на обед, и на завтрак. Придется поесть один раз в день и, по возможности, позднее, чтобы до ночи не захотелось есть еще раз.
Мы шли уже часа два. Собаки все жалобно взглядывали на меня, а Проказник все чаще тянул меня за ухо и все настойчивее потирал себе живот.
Наконец, вдали показалась деревня. Когда мы добрались до нее, я, прежде всего, вошел в булочную и купил полкило хлеба. Этого, конечно, было мало. Но мне пришлось заплатить восемь су.
Мы вышли из деревни и сделали привал под первым деревом. Я разрезал хлеб на маленькие кусочки и стал раздавать их по очереди собакам и обезьяне. Когда мы немного утолили свой голод, я решил объяснить своим товарищам положение дел.
— Плохи дела наши, друзья, — сказал я. — Хозяин наш сидит в тюрьме, а денег у нас нет совсем.
Услыхав знакомое слово «деньги», Капи встал на задние лапы и начал ходить кругом, как бы собирая деньги с «почтеннейшей публики». Я понял, что хотел этим выразить Капи.
— Ты хочешь, чтобы мы давали представления? — сказал я. — Это хороший совет. Может быть, нам удастся заработать деньги. Но и весьма возможно, что придется поголодать. Поэтому будьте терпеливы и послушны, а я сделаю все, что смогу.
Это совещание меня несколько ободрило. Я, конечно, не могу утверждать, что мои друзья вполне поняли мои слова. Но мне казалось, что они меня понимают, и мне стало легче.
После краткого отдыха мы двинулись дальше. Вскоре мы вошли в небольшую деревеньку, и я решил дать здесь представление. Но теперь с нами не было высокого мужчины с выразительным лицом и длинными седыми волосами, который выступал впереди и наигрывал на дудке веселые марши. Впереди робко выступал мальчик, испуганно оглядывавшийся по сторонам… На нас никто не обращал внимания. Остановившись на небольшой площади, я заиграл вальс и велел Зербино и Дольче вальсировать. Никто, однако, к нам не подошел. А меж тем, у дверей домов стояли женщины и, болтая между собой, вязали чулки.
Я решил переменить программу и, приказав Зербино и Дольче прекратить вальсирование, запел неаполитанскую песенку. Но едва я кончил только первый куплет, как ко мне подошел какой-то человек.
«Вот хорошо, публика начинает собираться», — подумал я и запел с еще большим воодушевлением.
Но человек этот не остановился, чтобы слушать, а крикнул:
— Эй! Что ты здесь делаешь, негодяй?
— Вы видите… я пою, — пробормотал я.
— А тебе кто-нибудь разрешил петь на наших улицах?
— Нет.
— Так убирайся, если не хочешь, чтобы тебя арестовали.
Я немедленно прекратил пение и поспешил уйти из этой деревни. Собаки, опустив головы, грустно следовали за мной, понимая, должно быть, что произошла неудача.
Наступал вечер. Об ужине нечего было и думать. Приходилось лишь позаботиться о подходящем месте, чтобы укрыться от ночной сырости.
За собак я не боялся. Но я и Проказник легко могли простудиться.
Что будет с моими артистами, если я заболею?
Мы сошли с дорога и направились к видневшимся в сумраке камням. Пройдя несколько шагов, я увидал громадную гранитную глыбу, с большим углублением внизу, куда ветер нанес толстый слой хвои и листьев. Для наг это был подходящий ночлег.
Я закутал Проказника в мою куртку и прижал его к себе. Зербино и Дольче улеглись у меня в ногах, а Капи остался нас сторожить.
Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть. Что будет завтра? Я был голоден, и у меня осталось только три су. Что, если нам еще несколько дней не удастся дать представления? Неужели придется умереть с голода где-нибудь на дороге?
Слезы навернулись у меня на глаза, и я заплакал.
Милая матушка Барберен! Милый Витали! Где вы?
Я лег ничком и плакал, закрыв лицо руками, не чувствуя себя в силах сдержаться.
«Зербино и Дольче улеглись у меня в ногах, а Капи остался нас сторожить».
Вдруг теплое дыхание коснулось моего лица и горячий язык лизнул мне щеку. Это был Капи. Он услыхал, что я плачу, и пришел утешить меня. Я обнял его и поцеловал. Он тихонько взвизгнул, как будто тоже плакал вместе со мною.
Когда я проснулся, солнце уже стояло высоко на небе. Откуда-то издали доносился звук колокола. Мы терпеливо двинулись в ту сторону, откуда слышался звон колокола. Мы были страшно голодны, и я решил на оставшиеся три су, прежде всего, купить хлеба.
Войдя в деревню, я отыскал булочную и купил немного хлеба, который мы тут же немедленно уничтожили.
Я шел по длинной улице деревни и выбирал место, чтобы дать представление. Но не успели мы расположиться, как вдруг раздался крик. Я обернулся и увидал Зербино, который бежал со всех ног, держа во рту кусок мяса. Какая-то женщина гналась за ним, крича во все горло:
— Воры! Воры!
Услыхав эти крики и зная, что мне придется отвечать за поступок собаки, я тоже пустился бежать. Капи и Дольче бросились за мной, а Проказник, сидевший у меня на плече, обхватил мою шею руками, чтобы не упасть.
Мы бежали, сломя голову, и скоро очутились в поле, но я не останавливался до тех пор, пока не свалился от усталости.
Деревня была далеко, и никто не гнался за нами. Капи и Дольче сидели, высунув языки. Зербино виднелся вдали. Он остановился, чтобы съесть украденное мясо. Я понимал, что Зербино утащил мясо, потому что был очень голоден, но все-таки нельзя было оставить его поступок безнаказанным, так как будет нарушена вся дисциплина в моей труппе.
— Приведи Зербино! — сказал я Капи.
Он немедленно бросился за ним. Я наслаждался отдыхом после тяжелого бегства и поджидал возвращения Капи и Зербино. Но Капи вернулся через час один.
— А где же Зербино? — спросил я.
Капи сконфуженно взглянул на меня. Тут я заметил, что одно ухо у него в крови. Должно быть, Зербино не хотел послушаться, и они подрались. Но я знал что рано или поздно Зербино сам явится с повинной. Нужно было обождать.
Я лег под дерево и привязал Проказника цепочкой, чтобы он не вздумал взобраться на дерево.
Капи и Дольче улеглись рядом со мною.
Прошло немного времени, и я незаметно уснул.
ГЛАВА 10
Домик на реке
Я проснулся, когда солнце уже высоко стояло на небе. Меня мучил нестерпимый голод. Собаки и обезьяна жалобно смотрели на меня, стараясь показать, что они голодны. А Зербино все еще не было.
Я громко звал его, кричал и свистал, но ничего не помогало. Должно быть, наевшись, он улегся где-нибудь под кустом и заснул. Я очутился в затруднительном положении. Без Зербино мы не могли двинуться дальше, так как он мог бы потеряться, а если ждать его, то нам не удастся заработать несколько су, чтобы хоть немного утолить мучительный голод.
Я снова послал Капи на розыски, но он вернулся через короткое время один, не найдя Зербино. Я не мог ничего придумать, чтобы выйти из затруднительного положения. Что скажет Витали, если одна из его собак пропадет?
Нужно было подождать еще немного. Следовало бы только развлечься чем-нибудь, чтобы заглушить голод. Я вспомнил рассказ Витали о том, что во время похода, когда солдаты устают от долгого пути, всегда начинает играть музыка. Тогда они забывают свою усталость и идут бодрее.
Под влиянием этой мысли я взял арфу и заиграл вальс. Лужайка, на которой мы расположились, находилась на берегу канала. Звуки арфы разносились далеко по воде. Я старался петь все громче и веселее, чтобы воодушевить моих артистов. Мало-помалу они оживились. Проказник начал выделывать свои уморительные гримасы, а собаки пустились вальсировать. Мы так увлеклись пением и танцами, что на минуту забыли голод.
