Юрий Маслов - Уходите и возвращайтесь
— Заболел, — доложил Джибладзе.
— Странно. — Прапорщик покрутил шеей, как будто ему был мал воротничок, и участливо осведомился: — Насморк, конечно?
— Грипп, — подтвердил Джибладзе.
— Не беда, — сказал стоявший рядом начальник парашютной службы Фрол Моисеевич Козлов. — У него двенадцать прыжков. А теорию он знает прекрасно.
Этого на редкость скромного, тихого, с приветливой улыбкой человека курсанты просто обожали. Небольшого роста, щуплый и угловатый, как только что вылупившийся птенец, Фрол Моисеевич являл собой полное несоответствие с избранной им профессией парашютиста-испытателя. И трудно было поверить, что на его счету более трех тысяч прыжков, что ему принадлежит несколько мировых рекордов и что он один из первых начал осваивать стратосферу — прыгать со «второго неба».
— В машину! — приказал Харитонов.
У вертолета, широко расставив ноги, стоял молодой, курносый, сияющий, как медный самовар, летчик.
— Не дрейфь, ребята. — Он расплылся еще шире. — Ну что такое для вас пара пролетов по триста метров? Я бы пешком прошел, да боюсь, вспотею.
Никита оглянулся, как бы впитывая и себя все, что мог запечатлеть глаз, и вдруг понял, что с этого момента земля для него не просто земля, а дом, в который он должен будет всегда возвращаться.
Последними в вертолет зашли Харитонов и старшекурсник Виктор Одинцов, широкоплечий, надменный, с точно прилипшей к тонким губам усмешкой парень.
Садись. — Харитонов хлопнул Виктора по плечу и пошел к летчикам: — Поехали, ребята!
Вертолет вздрогнул, плавно оторвался от земли и заскользил вперед, круто набирая высоту.
Виктор подсел к Никите, устроился поудобнее, как бы невзначай спросил:
— Первый раз, что ли? Никита кивнул:
— А ты с какой стати?
— Пристрелочный. А то вы рассыплетесь, как телята на лугу, не соберешь потом.
В открытую дверь сильно задувало, и Виктору пришлось потеснить Никиту.
— Боишься вывалиться? — усмехнулся сидевший напротив Харитонов.
— С такой высоты пусть мои враги прыгают, — нахмурился Виктор.
— А мне однажды пришлось, — проговорил прапорщик и задумчиво потер переносицу. — Ох и страху я тогда натерпелся…
— А когда первый раз прыгали, было страшно? — воспользовался благодушным настроением прапорщика Сережа Бойцов.
Харитонов скупо улыбнулся:
— А тебе страшно?
— Страшно, — признался Сережка.
— Тогда прыгнешь, — спокойно сказал прапорщик. — Страх в каждом живет. Вот, к примеру, страус. Испугался — голову в песок. И все. Подъемным краном не вытащишь. Иногда и люди такие попадаются…
— Что же с ними делать? — не унимался Сережка.
— Списывать! — рубанул Харитонов. — Пусть цветочки поливают.
Никита от такой принципиальности даже в затылке почесал. Затем кашлянул в кулак и, заметив на себе пристальный взгляд Виктора, спросил:
— А у тебя сколько прыжков?
— Метров двадцать селедки съешь, столько же насчитаешь, — растянув губы в снисходительной улыбке, ответил Виктор.
Троекратно взвыла сирена.
— Пора.
Харитонов подошел к проему двери и, встав от нее сбоку, сделал знак Виктору. Когда тот приблизился, сирена взвыла вторично.
— Пошел! — гаркнул Харитонов.
Виктор чуть пригнулся и, резко оттолкнувшись, «нырнул». Прапорщик проводил его взглядом и, видимо усмотрев что-то неладное, досадливо щелкнул языком. Вертолет пошел на второй круг. Никита взглянул на Джибладзе. Следующим предстояло прыгать ему. До училища Миша служил на флоте. И, по всей вероятности, хорошо — звание старшины II статьи не каждому присваивают. Но вот почему он изменил морю, для ребят было загадкой.
Миша конвульсивными движениями поправлял лямки парашюта. На бледных щеках еще явственнее проступила появившаяся за ночь щетина.
— Джибладзе!
Миша встал и, глупо улыбаясь, пошел к выходу. Он, по-видимому, ни черта не соображал. Харитонов закрепил вытяжную веревку его парашюта и подмигнул курсантам: вот, мол, полюбуйтесь-ка на героя. Сережка истерично захохотал.
— Пошел!
Миша так и вывалился, глупо улыбаясь, нелепо растопырив свои сильные короткие руки.
— Мазур!
Никита, обуреваемый желанием поскорее покончить с этой неприятной процедурой, не раздумывая, шагнул к люку. Внизу в розовой дымке медленно скользила земля. Весь пейзаж до чрезвычайности походил на лепные макеты местностей. Строгими квадратиками проплывали приусадебные участки, маленькими коричневыми точками сверкали в лучах восходящего солнца крыши крестьянских изб.
— Пошел!
Мазур, пригнувшись, рванулся вперед. В ту же секунду внутри у него похолодело — кто-то невидимый крепко держал за шиворот. Задыхаясь от свистящего ветра и цепенея от охватившего его ужаса, Никита отчаянным, последним и неимоверным усилием воли сделал еще одну попытку вырваться. Что помогло, он так и не понял. Воздушный поток подхватил его, перевернул, закручивая, и бросил вниз. Впрочем, всего этого Никита уже не чувствовал.
Сильный рывок встряхнул тело. Тишина. Никита недоуменно глянул вверх, на белый купол парашюта, и тихо засмеялся. Ему захотелось петь, кричать во все горло, во всеуслышание. Но, вспомнив напутственные слова Козлова: «Эмоции оставьте на земле, в воздухе надо работать», он смирил свои чувства, поудобнее устроился в подвесной системе и попытался установить угол сноса. Неожиданно слева от него что-то просвистело. Никита узнал Харитонова. Он «шел» к земле своим любимым способом — спиной, выкинув вперед и в стороны руки и ноги. Никита наблюдал за ним с тем беспокойством, которое свойственно новичкам, и перевел дух, лишь когда над прапорщиком «выстрелил» купол. Чуть ниже и правее опускался Джибладзе. Он что-то выкрикивал, дрыгал ногами и, смеясь, пытался объясниться с товарищем на пальцах. Никита погрозил ему кулаком: земля, мол, близко. Миша глянул вниз и, увидев Харитонова, который уже как ни в чем не бывало дымил сигаретой, моментально остыл.
Никита сгруппировался и приземлился по всем правилам, но на ногах все равно не устоял, парашют протащил его несколько метров. Рядом грохнулся Сережка Бойцов. Купол у него погас моментально, но вставать он и не думал. Никита бросился ему на помощь. Подошел и застыл, удивленный. Сережка лежал спиной на снегу и улыбался, тихо и кротко.
— Идиот, — проворчал Никита, — вставай, простудишься. — Он повернулся, но тут же спросил: — Серега, а что со мной там, наверху, случилось?
Сережка сел и дико захохотал.
— Ты запаской за люк зацепился, дергался, дергался… Харитонов не выдержал — и сапогом тебя! Крепко подтолкнул, — проговорил он, вытирая слезы. — Но мне твой опыт помог — сиганул как заяц, с которого полшкуры содрали.
Харитонов поджидал ребят на пригорке. Когда все собрались, сказал:
— Сейчас с неба свалилось стадо баранов. Несерьезно. При таком отношении к делу недолго и ноги поломать. Ясно? — Он еще раз обвел курсантов строгим взглядом и кивком головы приказал выбираться на дорогу.
— А теперь не скоро прыжки? — спросил Коренев. Ребята от неожиданности остановились. Леня редко выражал свои мысли вслух.
— Понравилось? — скупо улыбнулся Харитонов.
— Понравилось, — признался Леня. — Только я, откровенно говоря, толком не успел понять, что к чему.
— А может, ты и не прыгал? — усомнился Джибладзе.
— И мне так кажется, — сказал Леня.
— Еще напрыгаешься. — В сухом и обычно бесстрастном голосе Харитонова прозвучали нотки доброжелательности.
ГЛАВА V
На улице было ветрено и шел снег, липкий и колючий. У самой земли его закручивало и с силой бросало в лица прохожих.
— Как в аэродинамической трубе, — определил Слава. Он чертыхнулся и поднял воротник шинели, тем самым лишний раз выказав свое пренебрежение ко всем правилам ношения курсантской формы.
Никита недовольно насупил брови. Ему надоели Славкины вольности, за которые в конце концов могли запросто выгнать из училища. «Уж если гореть, так с музыкой, по большому счету, а размениваться на мелочи…» Воспитанию Слава не поддавался. Когда ему показывали, как нужно правильно застилать койку, подшивать подворотничок или еще что-нибудь в этом роде, он морщился, как от зубной боли, закатывал глаза и бубнил, что все это ему известно еще с рождения. Кончилось тем, что Слава в глазах начальства завоевал себе репутацию законченного разгильдяя, терпели которого только потому, что он был круглым отличником.
— Куда мы бросим свои кости? — Слава уткнулся подбородком в воротник и засунул руки в карманы.
— В баню, — проворчал Никита.
— Попаришься у меня, когда в гости приедешь, — сказал Слава, приняв предложение приятеля за чистую монету. Не жалея красок, он принялся расписывать свою, деревенскую, ни с чем не сравнимую, целебную баню, после которой тело обретает состояние невесомости, на душе легко и аппетит зверский.
