Лора Инглз Уайлдер - У Серебряного озера
Всё утро фургон ехал по еле заметной колее и ничто не менялось. Чем дальше они продвигались на Запад, тем больше Лоре казалось, что они всё уменьшаются, уменьшаются и вообще никуда не едут. Ветер всё время покрывал волнистую траву одной и той же бесконечной рябью, копыта лошадей и колеса все время производили одни и те же звуки, дощатое сиденье однообразно тряслось. И Лора подумала, что они могут вечно ехать вперед, но всё равно останутся на том же месте, которое никогда не меняется, и никто даже не узнает, что они вообще здесь проезжали.
Двигалось только солнце. Совсем незаметно, но безостановочно оно двигалось по небу вверх. Когда оно оказалось прямо над головой, путники остановились покормить лошадей и позавтракать на чистой траве.
Было приятно отдохнуть на земле после долгой езды. Лора вспоминала, как много раз они вот так закусывали под открытым небом во время путешествия из Висконсина на Индейскую Территорию, а потом обратно в Миннесоту. Теперь они находятся на Территории Дакота и едут дальше на Запад. Но это путешествие какое-то не такое, как все остальные. И не только потому, что фургон не накрыт парусиной и в нем нет постелей, но по какой-то другой причине. Лора не могла сказать почему, но и прерия эта отличалась от прежней.
— Папа, когда ты найдешь участок, он будет похож на тот, который был у нас на Индейской Территории? — спросила она.
Подумав, папа ответил:
— Нет. Эта земля другая. Я не могу тебе точно объяснить почему, но эта прерия другая. Я чувствую, что она другая.
— Так оно и должно быть, — рассудительно заметила мама. — Мы находимся западнее Миннесоты и севернее Индейской Территории, и потому не удивительно, что цветы и травы здесь не такие, как там.
Но папа и Лора совсем не это имели в виду. На самом деле здешние цветы и травы почти ничем не отличались от тамошних. Но здесь было что-то такое, чего не было больше нигде. Тишина казалась бесконечной, и человек здесь чувствовал, что она подступает к нему вплотную.
Тихий шелест волнующихся трав, пофыркиванье лошадей, с хрустом жующих зерно из кормушки на задке фургона, и даже звяканье посуды и разговоры — никакие звуки не могли нарушить бесконечное молчание этой прерии.
Папа рассказывал о своей новой службе. Он будет лавочником и табельщиком в лагере на Серебряном озере. Он будет ведать лавкой и вести в своих книгах счета всех рабочих. Там будет точно записано, сколько денег причитается каждому за вычетом стоимости еды и покупок в лавке. И когда в день получки кассир привезет деньги, папа будет выдавать всем жалованье. В этом состоят все его обязанности, и за это он будет каждый месяц получать пятьдесят долларов.
— Но самое главное то, что мы приехали сюда одними из первых! Мы сможем выбрать самую лучшую землю. Наконец-то нам повезло, Каролина! Ты только подумай — первыми очутиться на новой земле и в придачу все лето зарабатывать по полсотни долларов в месяц!
— Да, это чудесно, Чарльз, — согласилась мама.
Но все их разговоры не могли нарушить бесконечной тишины этой прерии.
Весь этот день они ехали вперед милю за милей, не видя никаких домов, никаких следов человека, ничего, кроме травы и неба. Тропу, по которой они продвигались, можно было различить только по согнутой и примятой траве.
Лора видела старые индейские тропы и истоптанную бизонами землю, заросшую новой травой. Попадались и какие-то странные большие впадины с прямыми краями и плоским дном. Папа сказал, что прежде здесь находились бизоньи лежбища, а теперь растет трава. Но бизонов ей вряд ли когда-нибудь удастся увидеть. Еще совсем недавно на этой земле паслись огромные стада бизонов. Их тысячами разводили индейцы, но белые люди всех их перебили.
Теперь со всех сторон к далекому ясному горизонту уходила пустынная прерия. Ветер, ни на миг не утихая, раздувал волнистые, порыжевшие от солнца степные травы. И весь день папа, подгоняя лошадей, весело насвистывал или пел. Вот песня, которую он пел чаще всего:
О, поспеши в чудесный край —
Ты будешь там как дома:
Ведь Дядя Сэм[2] богаче всех —
Он землю даст любому.
Даже малышка Грейс пела вместе со всеми, правда, не обращая ни малейшего внимания на мелодию.
Быстро в путь!
Быстро в путь!
А прошлое забудь!
Быстро в путь!
Быстро в путь!
В даль-ний путь!
Солнце уже стало клониться к закату, когда позади фургона показался всадник. Он ехал не очень быстро, но с каждой милей становился все ближе и ближе. Между тем солнце медленно опускалось к горизонту.
— Сколько еще остается до Серебряного озера? — спросила мама.
— Миль десять, — отвечал папа.
— А поближе тут никто не живет?
— Никто.
Мама больше ничего не сказала. Остальные тоже молчали, но то и дело оглядывались на всадника, который с каждым разом оказывался немного ближе. Было ясно, что хотя он их и преследует, но до заката настигать не намерен. Солнце уже опустилось настолько, что все впадины между невысокими холмами были окутаны тенью.
Оглядываясь назад, папа каждый раз легонько подстегивал лошадей. Но никакая упряжка не может тащить нагруженный фургон быстрее, чем скачет всадник.
Незнакомец был уже так близко, что Лора могла разглядеть у него за поясом два пистолета в кожаных кобурах. Низко нахлобученная шляпа закрывала ему глаза, а на шее был небрежно повязан красный платок.
Уезжая на Запад, папа взял с собой ружье, но сейчас ружья в фургоне не было. «Интересно, где оно?» — подумала Лора, но спрашивать папу не стала.
Лора опять оглянулась и увидела еще одного всадника на белой лошади. На нем была красная рубашка. Издали он казался маленьким, но скакал галопом и быстро приближался. Вскоре он догнал первого всадника, и они поехали рядом.
— Их теперь двое, Чарльз, — тихо проговорила мама, а Мэри испуганно спросила:
— Что там такое, Лора? Что случилось?
Папа быстро обернулся и, тотчас успокоившись, сказал:
— Все в порядке. Это Большой Джерри.
— Кто такой Большой Джерри? — спросила мама.
— Он полукровка: полуфранцуз-полуиндеец, — небрежно отозвался папа. — Он картежник, некоторые даже считают его конокрадом, но он отличный парень. Большой Джерри никому не позволит на нас напасть.
Мама изумленно посмотрела на папу, открыла рот, но тут же его закрыла и ничего не сказала.
Наконец всадники поравнялись с фургоном. Папа поднял руку и сказал:
— Здорово, Джерри!
— Здорово, Инглз! — отвечал ему Большой Джерри.
Второй всадник только злобно на них взглянул и галопом поскакал вперед, а Большой Джерри поехал рядом с фургоном.
Высокий и крепкий, но совсем не толстый, он походил на индейца. Прямые черные волосы, обрамлявшие коричневое скуластое лицо, развевались на ветру, потому что шляпы на нем не было. Белоснежная лошадь без седла и уздечки свободно бежала, куда ей хотелось, а хотелось ей туда, куда хотел ехать Большой Джерри. Человек и лошадь двигались вместе, словно составляли единое живое существо.
Он всего на какое-то мгновенье задержался около фургона, а потом, перейдя на легкую ровную рысь, спустился в неглубокую впадину и снова поднялся на склон прямо к пламенеющему кругу солнца на далеком западном краю горизонта. Огненно-красная рубашка и белая лошадь исчезли в пламенеющем золотом сиянии.
Лора глубоко вздохнула.
— Ах, Мэри! Белоснежная лошадь и высокий коричневый человек с такими черными волосами, в ярко-красной рубашке! Кругом коричневая прерия, а они въехали прямо в заходящее солнце! И они поедут в нем вокруг всего света!
Мэри на минуту задумалась, а потом сказала:
— Ты же знаешь, Лора, что он не мог въехать в солнце. Он просто скачет по земле, как любой другой человек.
Но Лора вовсе не считала, что говорит неправду. Наоборот, она была уверена, что мгновение, когда прекрасная свободная лошадь и дикий человек въехали в солнце, каким-то непонятным образом будет длиться вечно.
Мама все еще опасалась, что второй всадник где-то притаился, чтобы их ограбить, но папа сказал:
— Не беспокойся, Каролина! Большой Джерри не выпустит его из виду, пока мы не доберемся до лагеря. Джерри нас в обиду не даст.
Мама, оглянувшись, убедилась, что ее девочки целы и невредимы, и крепко обняла Грейс, сидящую у нее на коленях. Она ничего не сказала, потому что ее слова всё равно не могли ничего изменить. Но Лора знала, что мама не хотела покидать Тенистый Ручей и что тут ей совсем не нравится. Ей не нравится ехать по пустынной прерии, где скачут такие люди. Особенно когда надвигается ночь.
Дикие утки прочерчивали тускнеющее голубое небо множеством прямых линий. Длинными клиньями проносились дикие гуси. Каждый вожак звал за собой свою стаю, и каждая птица громко ему отвечала. Все небо звенело пронзительными «Хонк! Хонк! Хонк! Квэнк! Квэнк! Квэнк!».
