Евгений Рудашевский - Куда уходит кумуткан
Дядя Чимит любил пугать детей из младших классов шрамами на бицепсах. Говорил, что у него мышцы лопнули, когда он на спор где-то в Кижигинском районе руками раздавил голову барана. Максим вспоминал эти страшные шрамы, когда Аюна одёрнула его за рукав. Они уже спускались от Котла к рынку.
— Ты чего?
— Людвиг!
Максим застыл на месте и даже приоткрыл рот.
— Сашку, Сашку забыли! — Аюна продолжала дёргать Максима за рукав, словно это могло чем-то помочь.
О том, что случилось с Сашей, ребята узнали лишь на следующий день, когда после школы вновь собрались в «Бурхане». Они учились в разных школах: Аюна и Максим — в сорок седьмой, Саша — в двадцать второй. Так что обсудить что-либо на перемене они не могли.
Саша ждал в подъезде до последнего. Был уверен, что Аюна застряла в комнате. Понимал, если её поймают — заподозрят в воровстве. Услышав, как спускаются Цыдыповы, он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.
Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.
— Зачем? — удивилась Гэрэлма.
— Чтобы насолить вашему Сёмке.
Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.
— Зачем же ты вернулся? — Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.
— Я… — Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: — Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.
Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку — чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей — теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.
— Вот так, — закончил рассказ Саша.
— А дальше чего было? — спросила Аюна.
— Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».
— А Гэрэлма?
— А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.
— Гадюка, — прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.
— Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.
— Сашка! — Аюна неожиданно обняла Сашу. — Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.
— Да ничего, — пробубнил Саша.
Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел — на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.
— Вообще это моя фамилия, так что ничего.
Максим злился. На всё и на всех сразу. На Аюну с её мёртвыми женщинами, из-за которых Саше влетело от отца, а Максим знал, что Рудольф Арнольдович бывает очень строг. На Сашу, который зазря подставился и навлёк на них войну с «Минас Моргулом». Но больше всего он злился на самого себя — за свою трусость, которую испытал под Сёминым окном. Никто о ней не узнал, но легче от этого Максиму не было. Он-то помнил тот порыв — убежать, спрятаться дома. Максима всего передёргивало. Он обнаружил в себе червоточину и не знал, как от неё избавиться. Вчера вечером, стоя под душем, с силой тёр себя мочалкой, словно так мог очиститься от неприятного осадка.
— Я тобой недоволен, — сказал Максим своему отражению в зеркале. Ещё долго, хмурясь, смотрел на своё круглое лицо, короткие светлые волосы, едва заметные конопушки на щеках и гладкий шрам на подбородке. Затем добавил голосом эмчи-ламы Дондакова: — Будем работать над этим.
За ужином Максим заявил маме:
— Хорошо бы меня выпороть крапивой. Это помогло бы.
Ирина Викторовна едва не поперхнулась и потом ещё долго расспрашивала Максима о его делах в школе и самочувствии.
— Мы шли вместе, — тихо шептал он себе перед сном — так, чтобы не услышала сестра, — значит и погибать должны были вместе. Надо было не бежать, а встать и громко сказать, что Аюна тут не одна, что я тоже виноват и пойду на плаху вместе с ней.
— Ты чего там бормочешь? — возмутилась Аюна со второй кровати.
— Мантру, чего ещё.
— Это какую?
— А какую надо, — сказал Максим и отвернулся к стенке.
Утром, за столом, он был таким грустным, что мама заставила его выпить «Бонгар-5» — тибетское лекарство от простуды.
— Хватит киснуть! — Аюна видела, что её сводный брат подавлен и задорно ткнула его в бок. — Киснуть можно в школе и дома. Нечего пачкать «Бурхан» своей чёрной энергией.
— Да не кисну я, — отмахнулся Максим и посмотрел на Сашу. — Просто думаю.
— О чём?
— О том, что нужно готовиться к войне.
— Это факт! — обрадовалась Аюна.
— Думаешь, Сёма пойдёт в атаку? — спросил Саша. Он чувствовал себя виноватым.
— Да пусть хоть весь штаб сюда ведёт! — крикнула Аюна. — Никто ещё не приближался к «Бурхану» на расстояние выстрела!
— Тише ты, — усмехнулся Максим. — Я позвоню Косте. Нужно следить за Мордором. Пусть он постоит в карауле, а мы пока всё подготовим.
Костя был одноклассником Максима и Аюны. Они взяли его в штаб, потому что Костя был известным пироманом. Его стихией были петарды и фейерверки. Лучшего союзника было не найти. Единственной проблемой было то, что он жил на другой стороне проспекта Жукова и не часто приходил в Городок. Но сражение с «Минас Моргулом» он, конечно, не захотел бы пропустить.
— Итак, война! — провозгласил вождь.
— Война! — отозвались его воины.
Письмо. 10 февраляПриписка сверху:
«Мама зашла в комнату. Как всегда без стука. А сама просит стучать. И не входить, если она медитирует. Увидела, как я подписываю конверт, и, кажется, поняла, что я пишу кому-то письма».
Стрелка уводит на оборотную сторону листа. Там сверху приписано таким же мелким почерком:
«Но она никогда не догадается, кому я пишу. Вот бы удивилась, если б узнала! Ну всё, пока. Чтобы написать это, пришлось вскрыть конверт. Сейчас буду его опять заклеивать».
«Привет.
У меня всё как обычно. Мой дядя Филипп, это тот, что живёт во Франции с тётей Таней, учит русский язык. И на Новый год прислал нам открытку, потому что сам приехать не смог. У них там Новый год не отмечают. И написал в открытке: „Мои дела — кака бычна“. Мы все долго смеялись. Тебе, наверное, тоже было бы смешно. В следующий раз обязательно приезжай на Новый год. Пельменей было столько, что мы всё не съели. А тётя Таня уже не приедет. Она беременна и летом будет рожать.
А ты знаешь, как рожают шаманки? Мне вчера Аюна рассказала. Они сами разрезают себе живот, вынимают трёхмесячного ребёнка и зарывают его в золу. Там он должен дозреть. А если так не сделать, он превратится в комок чёрных светлячков. И рожать придётся светлячками, а ребёнка не будет. Ещё Аюна говорит, что женщина должна снять свою голову, поставить её себе на колени и так сесть возле золы с малышом. Петь песни и искать у себя в волосах вшей. Ну, в это я не очень верю. Правда, Аюна говорит, что так рожают только чёрные шаманки. Отец у неё — белый шаман, а она хочет быть чёрной, только не говорит ему об этом. Это тайна.
Я бы не стал жениться на шаманке, это точно. Страшно подумать, что она будет рожать вот так — без головы и в золе. Представляю, что бы сказал на это дедушка.
Ещё у Аюны есть родовая яма. Где она находится — большая тайна, и Аюна никому не говорит. Тот, кто узнает, где её яма, получит над ней власть. Она дочь шамана, а за такими людьми охотятся злые духи. Хотят прогнать из них душу и занять её место, и так сделаться очень сильными. Но шаманов защищает родовая яма.
Они как родятся, отдают взрослым свой послед. Аюна говорит, что это такой мешок, в котором появляются все дети. Я спрашивал у мамы, где мой послед, а она сказала, что это только у бурятов бывает, а у меня такого не было, и вообще, нечего всякие глупости спрашивать. Жаль. Так вот, послед Аюны положили в берестяную коробку, присыпали зерном и углями. Положили туда чароитовый[22] камушек и освящённый крестик. Обмотали коробку ветками боярышника и шиповника и положили в родовую яму Аюны.
