Евгений Рудашевский - Куда уходит кумуткан
Максим торопливо разжевал жвачку. Сделать это было непросто, так как она успела одеревенеть на морозе. Похвастал перед Сашей новым вкладышем «Turbo», затем старательно залепил жвачкой дверной глазок Арины Гарифовны.
Саша достал баллончик. Встряхнул его и большими белыми буквами вытянул на стене: «Саурон жив». Это был лозунг «Минас Моргула», чьи приспешники писали его на асфальте, партах, тетрадях и в учебниках, за что не раз получали взбучку от учителей. Расчёт был точным.
Аюна, тем временем, одобрительно кивнула Саше. Вынула из кармана стеклянную банку. Замахнулась. Подмигнула Максиму и со всей силы бросила её в угол. Грохнуло так, будто столкнулись две машины. Осколки разлетелись по всей площадке. Эхо пролетело по подъезду, лёгким паром вырвалось на улицу.
Ребята замерли. Затаив дыхание, прислушивались. Из квартиры Арины Гарифовны донеслись голоса, и тут же щёлкнул замок в двери. Ребята ломанулись вниз. Саша, проскользнув по лесенке и едва не упав, выронил баллончик. Подбирать его не было времени.
С топотом промчались по этажам. Замедлились только на ледяной корке первого этажа. Выскочили из подъезда. Кто-то должен был остаться под лестницей у Сёминой квартиры. Нужно было убедиться, что Арина Гарифовна пришла ругаться с его родителями. Аюна надеялась, что разъярённая учительница уведёт Сёму с его мамашей наверх, чтобы показать им место преступления. Оставаться в подъезде никто не хотел. Ещё в «Бурхане» решили, что выбор сделают по жребию, и теперь дрожащими руками под торопливое «комане-борбане эй-зи-ко!» выбросили два «колодца» и «ножницы». Проиграла Аюна.
— Чудненько, — прошептал Саша.
Аюна хотела что-то сказать ему в ответ, но вместо этого вздохнула и быстрым шагом вернулась в подъезд. Саша с Максимом перебежали в Вонючее ущелье, затаились там возле изгороди. К счастью, зимой ущелье было не таким уж вонючим.
Долго ждать не пришлось. Вскоре они увидели, как из-за угла машет Аюна.
— Сработало! — громко и взволнованно зашептала она, когда Саша и Максим переметнулись к ней. — Даже лучше, чем хотели! Гарифовна полподъезда подняла и с криками примчалась к Цыдыповым. Уже перегрызлась с Гэрэлмой. Та говорит, Сёма в ванной лежал. А та говорит, значит, это его дружки, потому что такую дурость только они пишут. Сёму из ванной вытащили и поволокли наверх разглядывать пену.
— Так чего мы ждём? — занервничал Саша.
— А ничего! — Аюна так развеселилась, что не стала ему грубить. — Побежали!
Как и предписывал утверждённый в «Бурхане» план, Саша встал в подъезде «на шухере» — заслышав, что Цыдыповы спускаются, он должен был выскочить на улицу и предупредить друзей.
Максим с Аюной подошли к окну первого этажа. Форточка была открыта. Большего и не требовалось. Это был прямой вход в комнату Сёмы.
— Сними пуховик, — прошептал Максим.
— Это зачем? — удивилась Аюна.
— В форточку не пролезешь, да и порвёшься вся.
— И правда, — согласилась Аюна.
Сбросила куртку. Помедлив, стянула и свитер, отдала его Максиму. Осталась в красной футболке и синей поддёвке. Аюне сразу сделалось зябко. Приплясывая на месте, она вытащила из куртки короткий свёрток — весь обвязанный цветными нитками и верёвочками.
— Зя? — спросил Максим.
— Угу, — Аюна кивнула. — Давай!
Максим встал под окном. Нагнулся, подставляя спину. Не успел спросить, сможет ли Аюна взобраться, как она вспрыгнула на него, словно кошка, заметившая поблизости собаку. Максим охнул. Упёрся руками в заиндевевшую стенку цоколя. Почувствовал, что упадёт, хотел сказать об этом, но тяжесть на спине вдруг пропала. Выпрямившись, он увидел, что Аюна стоит на внешнем подоконнике и обдирает с форточки комариную сетку.
— Ох и влетит нам, если что… — Максим качнул головой.
Зелёная сетка спикировала вниз, и Аюна стала подтягиваться, неловко скользя ботинками по стеклу.
Максим боязливо оглядывался по сторонам. Радовался, что их отчасти прикрывает балкон. Когда в следующий раз посмотрел на Аюну, она уже была внутри.
— Что там? — громко прошептал Максим.
— Тепло, — отозвалась Аюна.
— Спрятала?
— Тихо ты!
У Максима дрожали руки, он не знал, от чего больше — от страха, от холода или от любопытства. На мгновение он даже разозлился на друзей. Они-то спрятались в доме, а он стоит тут на открытом месте, и его могут схватить в первую очередь. Чтобы хоть как-то унять дрожь, Максим дотянулся до наличника и, подтягиваясь на нём, стал прыгать на месте — так смог мимолётно заглядывать в окно и заодно согреться.
Всё, что он видел в комнате, разбилось на отдельные картинки.
Вот Аюна шарит по столу Сёмы. Должно быть, ищет какие-нибудь записи по штабу. «Может, у мордорцев есть своя карта. Интересно, было бы взглянуть». Вот она распахнула шкаф. Опять чего-то ищет. Кровать у Сёмы не заправлена, одеяло свешивается на пол. На старом полинявшем диване разбросаны картриджи от Sega.
Вот Аюна стоит посреди комнаты. Не знает, куда спрятать зя. Максиму стало жаль Сёму. Теперь ночами с его потолка будет свисать мёртвая женщина. Но Аюна сказала, что они никогда не увидят друг друга. Сёма может чихнуть, если встанет с кровати так, что волосы духа прощекочут ему лицо, но не более того.
Вот Аюна опустилась на колени. Теперь её не видно, как ни прыгай. Максим запыхался. Стало жарко. Он подумал, что Аюна прячет зя под ковёр, и мысленно с ней согласился — хорошее место. Ещё можно было прилепить за постером Demo. «Неужели Сёма слушает такую музыку? Хорош Саурон…»
Вот Аюна встала. Улыбается. Значит, спрятала.
Вот она идёт к окну.
Вот за ней открывается дверь.
За порогом, в коридоре, стоит мужчина в тельняшке и разношенных кальсонах. Это Чимит Сергеевич — отец Сёмы.
Аюна!
Максим повалился на землю. Вжался в стенку цоколя. Перед ним замерцали цветные искры. Сердце смёрзлось и глухими ударами колотилось в груди.
Услышал, как вскрикнула Аюна.
«Поймали! Нам конец!» — замельтешило в голове у Максима. Так и подмывало броситься прочь от подъезда, через весь Городок мчаться домой. Аюне всё равно не помочь, она погибла. Максим привстал, с надеждой посмотрел на Алькатрас и тут же осадил себя: «Нет! Никуда ты не побежишь». Максим знал, что никогда не простит себе бегства, но страх липкими пальцами выщупывал под рубашкой живот и подмышки. Неизвестно, чем бы закончились эти терзания, но тут Максим услышал разговор:
— Юнка, ты что ли?
— Я, дядя Чимит. Дядя Чимит, не держите меня, мы же только играем. Дядя Чимит…
— Да никто тебя не держит, чего пищишь-то? В форточку что ли залезла?
— Дядя Чимит, мы только играем.
— Мы? Ты что не одна тут?
— Одна!
Максим не стерпел. Встал. Хотел подпрыгнуть — показать себя, крикнуть, что замешан во всём этом, что Аюна не одна. Но так и не осмелился. Замерев, слушал.
— Дядя Чимит, пустите меня.
— Да, господи, что ты заладила-то? Говорю же, не держит тебя никто. Ты что ли там с Сумбером стену разукрасила?
— Можно я пойду?
— Ну вы даёте, конечно. Стой! Опять в форточку? Давай уж через дверь. Убьёшься ещё.
— Не могу. Не говорите Сёме… то есть Сумберу. Не говорите, что я тут была, а то игры не получится.
— Ладно-ладно. Подожди, я хоть окно тебе открою. А ты как без куртки-то?
— Так она на улице. Спасибо!
Максим отошёл от стены. Он теперь стоял смелее, даже поздоровался с дядей Чимитом. Тот, содрав со швов утеплительные ленты, распахнул внутренние, а затем и внешние створки.
Спрыгнув в снег, Аюна быстро оделась. Подняла лежавшую поблизости комариную сетку и протянула её наверх:
— Дядя Чимит…
— Да-да, починю.
— И…
— И никому не скажу. Только в следующий раз выбирайте игры поспокойнее. А то Гарифовна раскричалась, аж собаки завыли.
— Дядя Чимит, вы душка!
Чимит Сергеевич в ответ рассмеялся. Аюна и Максим переглянулись, улыбнулись друг другу и помчались в Городок, к Алькатрасу.
Чимит Сергеевич был совсем не похож ни на свою жену — сварливую Гэрэлму, ни на своего пакостного сына — Сёму. Ребята из Городка и ученики двадцать второй школы, где он работал сторожем, любили дядю Чимита. Даже поговаривали, что он вовсе не из Цыдыповых, а только живёт с ними. «Должно быть проспорил», — говорил Коля из Бутырки.
У дяди Чимита была на удивление маленькая, к тому же наголо выбритая голова. Лицо — тёмное, со светлым пятном на щеке. А руки — большие, мускулистые. Дядя Чимит был бухэ[21], то есть силач. Он ездил в Улан-Удэ на соревнования по бухэ́ барилдаану — бурятской борьбе. Ездил и в село Хойтогол, под гору Алтан Мундарга, на соревнования по хээр шаалгану — ломанию хребтовой кости. Услышав об этом впервые, Максим ужаснулся. Представил, как дядя Чимит с кровожадными криками ломает хребет несчастному барану. Но мама объяснила ему, что на хээр шаалгане ребром кисти бьют по уже очищенной от мяса косточке. «Всего-то?» — расстроился Максим. Косточка представилась ему прямо-таки куриной. Мама убедила его, что сломать хребтовую кость трудно, пусть выглядит она тонкой и хрупкой. Мечтой дяди Чимита было переломить знаменитую Окинскую кость — с ней никто не мог управиться с 1989 года. Но добраться до неё было непросто. К кости допускали после высокой денежной ставки, а Гэрэлма так просто не давала мужу ни копейки.
