Л. Кормчий - Юрка
«Сбежать бы!» – это было единственным выходом из печального положения. Он подобрался к двери и попробовал толкнуть ее. Крепко припертая чем-то снаружи, она не поддалась ни на капельку. Юрка понял, что в этом направлении попытки его не увенчаются успехом, и обратил свое внимание на окно. В него пролезть было можно, правда, с трудом, но Юрка не обладал тучностью, а пара ссадин и царапин да две-три лишние прорехи на одежде слишком мало беспокоили его. Вот только палка, перегораживавшая окно, сильно мешала. Юрка старательно ощупал ее, потом сильно рванул к себе. Старое дерево хрустнуло и слегка подалось под усилием мальчика… Сердце стукнуло от радости, и Юрка, слегка дрожащими руками добыв из кармана спички, чиркнул одну из них. Он только теперь вспомнил о них и вздумал осмотреть препятствие. Палка оказалась прикрепленной только с одного конца. На другом же чернела темная дырка – гнездо от гвоздя, а сам гвоздь отсутствовал. Это была крупная удача. Юрка радостно засмеялся и, старательно погасив при помощи плевка спичку, обеими руками ухватился за свободный конец палки, оттягивая ее назад. С секунду палка только скрипела, но потом потихоньку начала поддаваться усилиям мальчика и отгибаться назад. Юрка удвоил усилия… Пот покрыл его лицо и шею, к телу прилипла рубашка… Наконец палка с треском отскочила от окна, и Юрка со всего размаха бухнулся спиной в сено. Шуму было много, по крайней мере так показалось Юрке, и он на минуту замер в сене, судорожно сжав в руке оторванную палку. Ему показалось, будто внизу, у Василия кто-то закашлял, и от мысли, что его могли услышать, холодом пахнуло на мальчугана.
Он чутко прислушался. Все было тихо. Прекратившая свою работу мышь снова начала скрестись, неуверенно и осторожно, – скребнет несколько раз и перестанет, прислушиваясь к тишине, и потом начнет снова.
Юрка успокоился и тихо, с предосторожностями, стараясь даже не шуметь сеном, снова подполз к окну.
Кругом было темно и пусто. Отсвечивали полоски рельсов направо, терялись за неуклюжей грудой какого-то товара, да яркой полосой шнырял в воздухе луч прожектора.
Юрка оглядел стену. Ровными бревнами опускалась она вниз, и вокруг окна не было заметно и признака каких бы то ни было выступов, что могли бы заменить лестницу. Все было гладко, ровно, и Юрка напрасно высовывался в окно и щупал вокруг него руками: только гладкие бревна без малейшего намека на какой бы то ни было уступ попадались ему под ладони…
А до земли было довольно высоко; правда, не настолько уж и высоко, чтобы не попытаться прыгнуть: каких-нибудь полторы-две сажени.
И Юрка решил прыгнуть.
Протискиваясь с неимоверными усилиями в оконце ногами наперед, Юрка только одну секунду подумал:
«А ну ногу сломишь? Бывает», – но сразу же и прибавил вслух:
– Ну и чёрт с ней… Все равно ведь.
Пролез Юрка довольно благополучно, если не считать клочка рубахи, оставшегося в виде дани за проход на обшивке оконца…
Несколько секунд мальчик висел, держась руками за оконце. Ему было слегка страшно, жутко в темноте, которая увеличивала расстояние, отделявшее его ноги от земли.
Ему почудилось, будто висит он над бездной, глубокой и страшной, и даже закружилась слегка голова. Он крепче зажал пальцы… Потом еще раз смерил взглядом расстояние и мысленно помолился, как всегда делал в решительные минуты своей жизни, оттолкнулся с силой от оконца, чтобы отпрыгнуть подальше от дома, – и через мгновение уже с глухим шумом покатился по земле…
Он ударился боком о что-то твердое и почувствовал сильную боль в ребрах, но потираться было некогда, и, поднявшись с земли, Юрка быстро заковылял прочь от дома «гостеприимного» Василия.
Несмотря на боль в боку, Юрка чувствовал себя великолепно, и радость, бурная радость охватывала его всего. От радости что-то прыгало у него внутри, и ему самому хотелось прыгать и кричать громко и весело; но кричать было невозможно, прыгать тоже, и Юрке волей-неволей приходилось сдерживать порывы своей радости и осторожно прокрадываться к товарам, чтобы укрыться за ними от взглядов не совсем скромных таможенников. Одно только мог позволить себе Юрка: это внутренне смеяться над Василием, и он искренне злорадствовал над ним:
«Поймал, а? – повторял он про себя. – Юрку-то не сразу возьмешь!» – с самодовольством прибавил он и старался себе представить «черную бороду» утром: «То-то обрадуется! Думал, что запер, так и все тут. Нет, дяденька, не такой Юрка-то!»
Груда бочек укрыла Юрку и, пробираясь среди них, он не переставал предаваться своей радости. С восторгом вдыхал мальчик запах порта, словно впервые очутился в нем, и как-то любовно ощупывал бочки, среди которых скользил неслышно, как тень.
«Милые, – шептал он, и что-то очень похожее на слезы навертывалось у него на глаза. – Это меня-то выслать! Нет, не пройдет!»
Однако в порту оставаться было нельзя. Это Юрка прекрасно сознавал, и, когда прошел у него первый приступ радости по поводу освобождения, сердце защемило какой-то тоской.
«Уйтить надо, – рассуждал он, приютившись среди бочек. – Теперь, поди, нескоро показаться можно будет».
Юрка вздохнул при мысли, что порт закрыт для него.
«Куда же идти? – раздумывал он дальше. – В Шереметевку али на Бабью речку? А то на Вольный?»
Пойти домой ему ни на минуту не приходило в голову, для него словно не существовало ни дома, ни тетки, а был только один порт, родной и милый, громадный дом, готовый принять мальчика в любой уголок. Порта покидать не хотелось, но и оставаться в порту нельзя было. Юрка погрузился в размышления.
Звук шагов заставил его насторожиться и плотнее прижаться в выемку между бочек. Кто-то прошел неподалеку с фонарем, и сквозь ряды бочек Юрка увидел темно-красную полоску света, проскальзывавшую к нему сквозь щели.
«Надо идти», – подумал Юрка, когда заглохли вдали шаги, и вдруг яркая мысль снизошла в его голову.
Юрка быстро поднялся с земли.
«За кокосом, а потом на Бабью»! – решил он.
«Бабьей речкой» на жаргоне Юрки и его приятелей назывался Шкиперский проток, нечто вроде узкого, длиной с полверсты залива, впадающего в Екатерингофку. Летом конец протока, образующий нечто похожее на круглый пруд, был сборным местом для ребятишек, тянувшихся сюда чуть ли не со всех концов Петербурга купаться в теплой, нагретой солнцем воде странного желтого цвета и поваляться на мягком тонком песке, белом, как мука, и горячем от солнечных лучей. С утра и до заката бурлит и плещется вода неподвижной Бабьей речки от купающихся резвых загорелых тел, и звонкий гомон веселых голосов разносится далеко кругом по обширному кочковатому полю, вплоть до дощатого забора Гутуевки и курчавой поросли молодого березняка, холмом подступающего к Морскому каналу.
Порт здесь был рядом, в полуверсте, за узенькой лентой речки Батарейной, скрытой под сводом старых, согнутых годами к реке тополей; а с другой стороны, за ручьем высилась громадная фабрика – хмурое высокое здание из темных кирпичей.
Мысль, запавшая в голову Юрке, была далеко не сложная, как это всегда бывает с удачными мыслями, и заключалась она в следующем: Юрка решил перенести свое местожительство на Бабью речку, в старую, полуразрушенную баржу, лежавшую на береговом песке. Это было недалеко от порта, почти рядом, и ночью можно было посещать его, запасаясь кокосом на целые дни. Кроме того, у Юрки имелся еще и другой план. На поле, облегавшем Бабью речку, была раньше свалка, и теперь от нее остались груды мусору, полуистлевшего, обросшего сорной травой и мхом. В этом мусоре попадалось много костей, а их можно было продавать на фабрику.
Пробираясь знакомым путем к кокосу, Юрка раздумывал обо всем этом и снова почувствовал себя хорошо. Перемена образа жизни не угнетала его, – наоборот, даже привлекала. Правда, бродить по гудящему работой порту, среди визга лебедок, грохота и лязга тяжелых телег да гула самой отборной ругани на всех языках Старого и Нового Света, уже будет нельзя, но и тут Юрка утешал себя, думая, что переменится все само собой и его «высылка» из порта закончится когда-нибудь. «Ведь не на век же, – забудет Василий… Да и с чего он сегодня-то наскочил?»
Это «с чего» так и осталось тайной для мальчика. Никакой провинности он за собой не чувствовал, а допустить хоть на миг, что он терпит эту напасть благодаря своему самоотверженному поступку, Юрка не мог. Да, впрочем, последние приключения уже заставили его забыть о спасении мальчика.
Линия товаров прерывалась площадкой. Нужно было миновать ее, чтобы подобраться к кокосу. Юрка приостановился, прижавшись к тюку хлопка.
Все было спокойно перед ним. Темная гора прикрытых мешков с кокосом возвышалась среди мрака в трех-четырех саженях от мальчика. Кругом ни души. Протянулись только длинные подвижные корабельные краны, важные и молчаливые, похожие на могучие длинные руки. На мачтах слабо, неуверенно мерцали зелененькие огоньки, точно волчьи глаза, и вдалеке, где сами мачты поглощались теменью, они все-таки мерцали, но так слабо, что казалось, они борются с ночью и вот-вот погаснут, поглощенные мраком. Зато само темное небо горело и искрилось, точно необъятную черную гладь усыпали крупными и мелкими алмазами…
