Мария Парр - Тоня Глиммердал
— Трулте, чтоб я тебя не видел, сейчас же убирайся, — повторяет он, уходя. — Здесь вас и так слишком много развелось.
Тоня лежит, пока Гитта не начинает ковырять ее пластмассовой лопаткой, приговаривая «доблое утло». Только тогда Тоня встает и улыбается.
— Айда со мной к Гунвальду?
— Да-да, — говорит Гитта.
Она не знает, кто такой Гунвальд, но везде лучше, чем в кемпинге этого злющего дядьки.
Брур метнулся в один из домиков предупредить, куда они пошли. И вот они вереницей выходят за ворота.
Посредине дороги идет Брур и ведет Гитту за руку. Уле скачет по сугробам вдоль обочины, катая снежки и запуская их.
— Он тебя не любит? — спрашивает Брур.
— Да, можно сказать и так, — признается Тоня.
— Мне кажется, он и на нас злится. Почему он такой злой?
— Он хочет, чтобы нас держали взаперти, пока мы не перерастем детство, — объясняет Тоня. Но еще не хватало морочить себе голову глупостями, которые он несет.
В ее голосе такая железная уверенность, словно сам Гунвальд идет с ними и говорит эти слова.
— Он твой смертный враг? — спрашивает Уле с верхушки сугроба. Он согнул светоотражатель, и теперь шест распрямляется со свистящим звуком пьинг.
Тоня задумывается.
— Смертный враг? Не знаю, — отвечает она. Сказать так — это все-таки зайти слишком далеко.
Вдруг ей в голову приходит чудовищная мысль.
— Так вы, наверно, родственники Клауса Хагена? Раз вас пустили в кемпинг?
— Родственники? Не-ет. С ума сошла? — кричит Уле.
— Мама собиралась сюда на оздоровительный курс, а мы должны были ехать к папе в Данию, — объясняет Брур.
— Мы жили там раньше, когда мама с папой были женаты, — добавляет Уле.
— Дамия, — говорит Гитта.
— Но потом вдруг папе наш приезд оказался некстати, — бормочет Брур. — Случился кризис, делать было нечего, маме пришлось взять нас сюда, хотя это против правил. Мы должны вести себя примерно и достойно.
— И мы стараемся ка-а-а-а-ак можем, — кричит Уле, растягивая слово «как».
Вдруг его глаза снова вспыхивают.
— Тоня, здесь какая-то бабка шпионит за нами!
В руке у него готовый снежок. Тоня не успевает остановить его — Уле запускает снежком точно в окно Салли, и Тоня видит только, как лиловые кудерьки шарахаются и прячутся за горшки.
Салли как раз поднимается с пола, когда в дом врывается Тоня с Уле в кильватере.
— Ты жива? — обеспокоенно спрашивает Тоня и шлепает к Салли через комнату, не сняв сапог. На ковре остается снежная дорожка.
— Кто это с тобой? — спрашивает Салли тоненьким голосом, пока Тоня поднимает ее очки и водружает их на место.
— Его зовут Уле. Он думал, ты шпион, — объясняет Тоня. — Что правда, — добавляет она, подумав.
Салли знакомят с Уле, и он охотно отвечает на ее расспросы. Рассказывает, что живет в городе, в блочном доме, и что ему недавно исполнилось восемь. Салли сыплет вопросами.
— Нас на улице еще двое ждут, — вмешивается Тоня. — Мы пойдем.
— Они не хотят сока? — спрашивает Салли.
Тоня мотает головой — не хотят. Тетя Эйр сказала однажды, что нужно обладать добрым сердцем, чтобы назвать сок Салли соком — он больше похож на воду, с которой приключилась беда. Но на самом деле сок у Салли обычный, разве что жидковатый. Просто сок Гунвальда безбожно хорош, как говорит тетя Идун. Когда в конце лета у Гунвальда настают великие дни соковарения, Тоня всегда болтается у него на кухне. Он кипятит, выжимает, пробует, закатывает и убирает банку за банкой с черничным и черносмородиновым соком и тайным свежим соком вороники, а Тонины любимые соки — малиновый и из поспевшей на солнцепеке белой и красной смородины. Самое прекрасное в соковых днях — пена, которую Гунвальд снимает с кипящих кастрюль с соком. Так бы он ее выбросил, но Тоня мажет ее на бутерброды и ест, пока живот не надувается, как резиновый мяч. Сидеть на кухне у Гунвальда в доме, пропахшем ягодами, и есть бутерброды с теплой розовой пеной — примерно так Тоня представляет себе жизнь на небесах.
— Сок попьем у Гунвальда, — шепчет она Уле и тянет его за собой.
Гунвальд как раз выходит из хлева, когда небольшой отряд подходит к дому.
— Смотри, кого я нашла! — кричит Тоня и обводит всех рукой, словно директор бродячего цирка представляет публике труппу.
Гунвальд идет через двор размашистым шагом. Гитта, пытаясь увидеть великана целиком, задирает голову так высоко, что чуть не опрокидывается.
— Кто из вас побил вчера Тоню? — громко и строго говорит Гунвальд, и брови его топорщатся наверху, как флаг на флагштоке.
Уле пятится.
— Я, — говорит он тоненько.
— Ты часто бьешь людей при встрече? — спрашивает Гунвальд.
— Да…
— Но он не нарочно, — объясняет светловолосый Брур.
— В Глиммердале бьют только по гвоздям, — заявляет Гунвальд.
Он ждал Тоню, поэтому в печке у него как раз поспел мраморный кекс.
Уле, Брур и Гитта никогда не ели мраморного кекса. И они никогда не думали, что великаны пекут кексы.
Сначала гости просто сидят за огромным кухонным столом Гунвальда, едят кекс, пьют сок и молчат.
— Исё, — говорит наконец Гитта и двигает по столу пустую тарелку.
Уле долго вертится на стуле и вдруг исчезает где-то в недрах лома.
— Он от сахара перезаряжается энергией, — объясняет Брур, слушая, как Уле скачет где-то в комнате. — Мама говорит, что надо завести для него беличье колесо. Пирог был очень вкусный, — добавляет он.
— Энергией? — переспрашивает Гунвальд.
Он допивает последний глоток кофе, и Тоня понимает, что в Глиммердале снова намечаются испытания саней.
Глава девятая, в которой проходят вторые испытания снегокатов с рулем и тормозом и Гунвальд готовит жаркое из олениныКакое счастье, что Тоня пришла сегодня в кемпинг «Здоровье» Клауса Хагена! Детям там невмоготу. Шебутной Уле так старается вести себя смирно, что у него разве что пар из ушей не валит. Это его отчитывал в пятницу Хаген, когда Тоня влетела в кемпинг в облаке счетов, писем и газет. Гитта капризничает и упрямится по любому поводу. А Брур тревожится так, как умеют тревожиться лишь старшие братья с ангельскими кудрями и добрыми глазами.
И вот теперь Брур и Уле (они сами не поняли, как так вышло) сидят на снегокатах и собираются совершить пробный заезд, словно самые обычные школьники в зимние каникулы. Тоня даже успела сбегать домой и притащила мопедные шлемы своих теток, так что мальчишки выглядят просто как пилоты «Формулы-1».
— Скорость и самоуважение — это самое главное, объясняет гроза Глиммердала, потирая варежки.
Что это был за день! День смеха и визга. Гунвальд отладил еще несколько саней, и горы улыбались друг дружке, перекатывая между собой детские крики и вопли по всему Глиммердалу. Тоня почти без передышки распевала во всю глотку санную песню, и недолго пришлось ждать, чтобы ее подхватили Уле и Брур. Особенно надрывается Уле. Он тот еще горлопан. В нем много звуков. Гитта стоит рядом с Гунвальдом и тоже покрикивает «давай, давай» изо всех силенок. Они ездят наперегонки, по одному и паровозиком, они сталкиваются, вылетают с саней и падают в снег, у них мокрые попы и красные щеки, они меняются санями, они обсуждают, они ездят за машиной Петера, отчитываются перед Гунвальдом, поправляют шлемы, катаются, катаются, катаются… Один раз Уле с Тоней столкнулись так, что Уле выкинуло на вторую ветку елки у дороги, а другой раз Брур упал головой в кювет и угодил в собачьи какашки. Тоня боялась, что она от смеха умрет. А бедная Салли! Обед остыл, пока она безуспешно пыталась поесть, но вынуждена была каждую минуту снова бежать к окну посмотреть, кто теперь пронесся мимо дома.
Но вот солнце ушло за Большую Морду, и всё стихло. Испытатели саней совсем без сил.
— Отряд, стройсь! Отбой, — скомандовал Гунвальд.
Он обещал приготовить жаркое из оленины. Это хорошо: они голодны, как маленькие гиены.
Каждую осень тетя Идун и тетя Эйр приезжают в Глиммердал на оленью охоту. Тоня считает, что охота похожа на сказку — она страшная и прекрасная одновременно. В прошлом году ей досталась старая камуфляжная одежда и право посидеть под секретным охотничьим деревом тети Идун.
— Теперь ни гу-гу, — сказала тетя Идун.
А когда тетя Идун просит помолчать, это совсем не то же самое, что этого требует Клаус Хаген. Тоня просидела с тетей Идун под деревом три часа без единого слова. Они слышали, как бурлит река и как шумит ельник. Листья на деревьях были красные и желтые. Воздух был прозрачный, таким он бывает только под чистым осенним небом. Тоня вспоминает эти часы с тетей Идун как одни из самых лучших в своей жизни. Тетя Идун держала на коленях ружье и всматривалась в лес. Изредка она переводила взгляд на Тоню и улыбалась. А Тоне тогда снова хотелось младшую сестренку, с которой она могла бы ласково обращаться и брать к секретному дереву, чтобы вместе ждать оленя.
