Януш Корчак - Как любить ребенка (часть 1)
34
Ребенок еще не говорит. Когда же он заговорит? Действительно, речь — показатель развития ребенка, но не единственный и не самый главный. Нетерпеливое ожидание первой фразы — доказательство незрелости родителей как воспитателей.
Когда новорожденный в ванночке вздрагивает и машет руками, теряя равновесие, он говорит: «Боюсь», — и необыкновенно интересно это движение страха у существа, столь далекого от понимания опасности. Когда ты даешь ему грудь, а он не берет, он говорит: «Не хочу». Вот он протягивает руку к приглянувшемуся предмету:
«Дай». Губками, искривленными в плаче, защитным движением руки он говорит незнакомому: «Я тебе не верю», — а иной раз спрашивает мать: «Можно ему верить?»
Что есть внимательный взгляд ребенка, как не вопрос «что это?». Вот он тянется к чему-то, с большим трудом достает, глубоко вздыхает, и этим вздохом, вздохом облегчения, говорит:
«Наконец-то». Попробуй отобрать у него добытое — десятком оттенков он скажет: «Не отдам». Вот он поднимает голову, садится, встает: «Я работаю». И что есть улыбка глаз и губ, как не возглас «о, как хорошо жить на свете!».
Он говорит мимикой, языком образов и чувственных воспоминаний.
Когда мать надевает на него пальтишко, он радуется, всем корпусом поворачивается к двери, теряет терпение, торопит мать. Он мыслит образами прогулки и воспоминанием чувств, которые испытал на ней. Младенец дружески относится к врачу, но, заметив ложку в его руке, моментально признает в нем врага. Он понимает язык не слов, а мимики и интонаций.
— Где у тебя носик?
Не понимая ни одного из трех слов в отдельности, он по голосу, движениям губ и выражению лица понимает, какого он него ждут ответа.
Не умея говорить, младенец умеет вести очень сложную беседу.
— Не трогай, — говорит мать. Он, невзирая на запрет, тянется к предмету, чарующе наклоняет головку, улыбается, смотрит, повторит ли мать свой запрет построже или, обезоруженная его изощренным кокетством, уступит и согласится.
Еще не произнеся ни слова, он уже врет, беззастенчиво врет. Желая избавиться от неприятного гостя, он подает условный знак, сигнал тревоги и, восседая на известной посудине, победно и насмешливо поглядывает на окружающих.
Попробуй в шутку дурачить его, то протягивая, то пряча предмет, который ему хочется получить, — он не рассердится и лишь в редких случаях обидится.
Младенец и без слов умеет быть деспотом, настойчиво добиваться своего, тиранить.
35
Очень часто на вопрос врача, когда ребенок заговорил или пошел, смущенная мать робко дает приблизительный ответ:
— Рано, поздно, нормально.
Ей кажется, что она обязана помнить точную дату такого важного события, что малейшая неточность уронит ее в глазах врача. Я говорю об этом, чтобы показать, сколь непопулярно у большинства понимание того, что даже при точном научном исследовании определить приблизительную линию развития ребенка удается лишь с трудом, и сколь распространено школярское стремление скрыть свое незнание.
Как понять, когда младенец вместо «ам», «ан» и «ама» впервые сказал «мама», вместо «абба» —«баба»? Как определить дату, когда слово «мама» связывается в восприятии ребенка именно с образом матери, а не кого-то другого?
Младенец подскакивает на коленях, стоит при поддержке или самостоятельно, опираясь на край кроватки, минуту стоит без всякой помощи, сделал два шага по полу и множество — в воздухе, передвигается, ползает, двигает перед собой стул, не теряя равновесия, только начинает ходить, то ходит, то ползает, наконец пошел. Вчера ходил, целую неделю ходил и вдруг снова разучился. Надоело, потерял вдохновение. Упал, испугался, теперь боится.
Непредвиденный двухнедельный перерыв.
Головка, бессильно опущенная на материнское плечо, — доказательство не тяжелой болезни, а любого недомогания.
Ребенок в каждом новом движении похож на пианиста, которому для успешного исполнения трудной композиции необходимо хорошее самочувствие, полное равновесие; похожи даже исключения из этого правила. Бывает и так: ребенок «уже заболевал, но и виду не показывал, даже, может, больше обычного ходил, играл, разговаривал», дальше — самообвинение: «Я и подумала, что мне только кажется, будто он заболел, и пошла с ним погулять», самооправдание «такая погода была чудная», и вопрос: «Как вы думаете, это могло ему повредить?»
36
Когда ребенок должен ходить и говорить? — Когда ходит и говорит. Когда должны резаться зубы? — Именно тогда, когда режутся. И темечко должно зарастать только тогда, когда оно зарастает. И спать ребенок должен столько, сколько ему нужно, чтобы выспаться.
Но ведь нам известны эти нормы. В любой популярной брошюре переписаны из справочников эти мелкие истины для всех детей разом и враки — для твоего одного.
Ведь есть новорожденные, которым требуется больше сна и меньше; бывают ранние зубы (гнилые с момента появления) и поздние здоровые зубы здоровых детей; темечко у здоровых детей зарастает и на 9-м, и на 14-м месяце, глупые нередко начинают болтать раньше, умные иной раз долго не говорят.
Номера пролеток, кресел в театре, срок уплаты за квартиру — чего только не выдумали люди для порядка. Все это, конечно, нужно знать, но на того, в чьем солдафонском уме, воспитанном на полицейских параграфах, зародится мысль подчистить живую книгу природы, на того свалится тяжкое бремя тревог, разочарований и неожиданностей.
Я считаю своей заслугой, что никогда не отвечал на приведенные выше вопросы рядом цифр, которые я назвал мелкими истинами. Ведь не то важно, какие зубы режутся сначала — нижние или верхние, резцы или клыки, — каждый, имеющий календарь и глаза, может установить это, важно понять, что такое живой организм и что ему нужно, — это и есть искомая большая правда, к ней можно прийти только в процессе исследований.
Даже добросовестным врачам приходится выработать две манеры поведения: для разумных родителей они ученые, имеющие право на сомнения и предположения, трудные задачи и интересные проблемы. Для авторитарных — безучастные гувернеры: от сих до сих, и отметка ногтем на странице букваря.
— По ложечке через каждые два часа.
— Яичко, полчашки молока и два бисквитика.
37
Внимание! Или мы сейчас договоримся, или навсегда разойдемся. Каждая мысль, которая жаждет ускользнуть и укрыться, каждое слоняющееся само по себе чувство должны быть усилием воли призваны к порядку и расставлены в образцовом военном строю.
Я взываю о Magna Charta Libertatis, о правах ребенка. Может, их больше, но я нашел три основных.
1. Право ребенка на смерть.
2. Право ребенка на сегодняшний день.
3. Право ребенка быть тем, что он есть.
Нужно понимать их, чтобы при распределении этих прав совершить как можно меньше ошибок. Ошибки должны быть, и не надо их бояться: сам ребенок с поразительной проницательностью исправит их, только бы нам не ослабить в нем этой ценной способности, мощной защитной силы.
Если мы дали ему слишком много еды или что-то неподходящее — скисшее молоко, несвежее яйцо — его вырвет. Если мы дали ему неудобоваримую информацию — он не поймет ее, глупый совет — он не примет его, не послушается.
То, что я скажу сейчас, не пустая фраза: счастье для человечества, что мы не можем принудить детей поддаваться воспитательским влияниям и дидактическим покушениям на их здравый ум и здоровую человеческую волю.
Во мне еще не сформировалось и не утвердилось понимание того, что первое бесспорное право ребенка есть право высказывать свои мысли, активно участвовать в наших рассуждениях и выводах о нем. Когда мы дорастем до его уважения и доверия, когда он поверит нам и скажет, в каких правах он нуждается, — меньше станет и загадок, и ошибок.
38
Горячая, умная, владеющая собой любовь матери к ребенку должна дать ему право на раннюю смерть, на окончание жизненного цикла не за шестьдесят оборотов солнца вокруг земли, а всего за одну или три весны. Жесткое требование для тех, кто не хочет нести трудов и убытков родов более двух-трех раз.
«Бог дал, бог и взял», — говорят в народе, где знают живую природу, знают, что не всякое зерно даст колос, не всякая птаха родится способной к жизни, не всякий корешок вырастет в дерево.
Распространено мнение, что чем выше смертность среди детей рабочих, тем более сильное поколение остается жить и вырастает. Нет, это не так: плохие условия, убивающие слабых, ослабляют сильных и здоровых. В то же время мне кажется справедливым, что чем больше мать из состоятельных слоев общества ужасает мысль о возможной смерти ее ребенка, тем меньше у него возможности стать хотя бы более или менее самостоятельным духовно человеком. Всякий раз, видя в комнате, крашенной белой масляной краской, среди белых лакированных предметов белого ребенка в белом платьице с белыми игрушками, я испытываю неприятное чувство: в этой хирургической палате, ничуть не похожей на детскую комнату, должна воспитываться бескровная душа в анемичном теле. «В этом белом салоне с электрической игрушкой в каждом углу можно получить эпилепсию», — говорит Клодина. Может, более подробные исследования покажут, что перекармливание нервов и тканей светом так же вредно, как недостаток света в мрачном подвале.
