Януш Корчак - Как любить ребенка (часть 1)
30
Младенец упорно стремится к овладению внешним миром: он жаждет победить окружающие его злые враждебные силы, поставить себе на службу добрых духов-защитников. У младенца есть два заклятья, которыми он пользуется, пока не освоит третьего, чудесное орудие воли: собственные руки. Это — крик и сосание.
Сначала новорожденный кричит, потому что ему что-то докучает, но очень скоро он приучается кричать, чтобы ему ничто не докучало. Оставленный один, он плачет, но успокаивается, заслышав шаги матери, хочет есть — плачет, но перестает плакать, завидев приготовления к кормлению.
Он распоряжается в объеме имеющихся у него знаний (как их мало!) и находящихся в его распоряжении средств (как они ничтожны!). Он совершает ошибки, обобщая отдельные явления и связывая два следующих один за другим факта как причину и следствие (post hoc, propter hoc).
Интерес и симпатия, которые он адресует своим пинеткам, — не в том ли их исток, что пинеткам он приписывает свое умение ходить? И потому же пальтишко становится тем чудесным ковром из сказки, который переносит его в мир чудес — на прогулку.
У меня есть право выдвигать подобные предположения. Если историк литературы имеет право домысливать, что хотел сказать Шекспир, создавая Гамлета, педагог обладает правом выдвигать, пусть даже и ошибочные предположения, которые, за недостатком иных, дают ему какие-то практические выводы.
Итак: в комнате душно. У новорожденного сухие губы, слюна густая, и ее мало, он капризничает. Молоко — это еда, а если он хочет пить, ему надо дать воды. Но он «не хочет пить»: вертит головой, выбивает из рук ложку. Пить-то он на самом деле хочет, только еще не умеет. Чувствуя на губах вожделенный напиток, вертит головой, ищет сосок. Левой рукой я фиксирую его голову, прикладываю ложку к верхней губе. Он не пьет, а сосет воду, сосет с жадностью. Выпил пять ложек и спокойно засыпает. Если, давая ему напиться с ложки, я пару раз окажусь неловким, он захлебнется, испытает неприятное ощущение. Вот тогда он и в самом деле не захочет пить с ложки.
Второй пример.
Младенец становится капризным, недовольным, успокаивается у груди, во время пеленания, ванны, когда меняют постельное белье. Этого малыша мучает зудящая сыпь. Мне говорят, что сыпи нет. Наверняка будет. И через два месяца она появляется.
Третий пример.
Новорожденный сосет свои руки, когда ему не по себе: всякие неприятные ощущения, в том числе и нервозность нетерпеливого ожидания, он жаждет снять благотворным, хорошо знакомым ему сосанием. Сосет кулачок, когда голоден или хочет пить, когда перекормленный, ощущает неприятный вкус во рту, когда чувствует боль, когда перегрелся, когда чешется тело или десны. Откуда это повелось, что доктор обещает скорые зубы, а младенец испытывает неприятные ощущения в челюсти или деснах, только зубы в течение многих недель не показываются? Может быть, пробивающийся зуб раздражает мелкие отростки нерва, еще находясь в кости? Добавлю, что теленок, пока у него не вырастут рога, испытывает аналогичные страдания.
Схема такова: инстинкт сосания — сосание, чтобы избавиться от боли; сосание как наслаждение или порок.
31
Повторяю: основным лейтмотивом, содержанием психической жизни ребенка является стремление овладеть неведомыми стихиями, тайной окружающего мира, откуда плывет к нему доброе и злое. Желая овладеть, он стремится познать.
Повторяю: хорошее самочувствие облегчает ему объективные исследования, все неприятные ощущения, исходящие из глубины его организма, то есть в первую очередь боль, затуманивают ясность сознания. Чтобы убедиться в этом, нужно приглядеться к нему в здравии, недомогании и болезни.
Испытывая боль, новорожденный не только кричит, но и слышит крик, чувствует его в горле, ощущает сквозь смеженные ресницы в неясных зыбких очертаниях. Все это сильно, враждебно, страшно, непонятно. Ему надо как следует запомнить эти мгновения, бояться их, и, не зная еще себя, он связывает их со случайными образами. Здесь, вероятно, коренится множество необъяснимых симпатий, антипатий, страхов и странностей новорожденного.
Исследование развития интеллекта новорожденного — дело невероятно трудное, потому что он то и дело познает и снова забывает, в этом развитии множество периодов достижений, затишья и регресса. И вероятно, неустойчивость его самочувствия играет в этом важную, может, даже определяющую роль.
Новорожденный изучает свои руки. Вытягивает их, водит ими вправо и влево, удаляет от глаз, приближает к глазам, растопыривает пальцы, стискивает кулачки, разговаривает с ними и ждет ответа, правой рукой хватает левую и тянет ее, берет погремушку и смотрит на странно изменившиеся очертания руки, перекладывает ее из одной руки в другую, изучает губами, тотчас же вынимает и снова смотрит - медленно, внимательно. Бросает погремушку, тянет за пуговицу одеяла, вникает в причину ее сопротивления. Он не забавляется, раскройте же, черт подери, глаза, и вы заметите в нем усилие воли — он хочет понять. Это ученый в лаборатории, который вглядывается в чрезвычайно важную задачу, пока что не поддающуюся его разумению.
Новорожденный навязывает свою Юлю в крике. Позднее он начнет делать это мимикой лица и рук, наконец — речью.
32
Раннее утро, часов, скажем, пять.
Он проснулся, улыбается, лопочет, водит руками, садится, встает. А мать хочет поспать еще.
Конфликт двух желаний, двух потребностей, двух столкнувшихся эгоизмов — третий этап одного процесса: мать страдает, а ребенок входит в жизнь, матери надо отдохнуть после родов — ребенок хочет есть, мать хочет спать — ребенок жаждет бодрствовать. Этих минут будет еще очень-очень много. Это не забава, а работа, имей же мужество признаться себе в собственных чувствах и, отдавая его в руки платной няньки, признайся себе:
«не хочу», даже если врач сказал тебе, что ты не можешь, он всегда ведь скажет то, что тебе выгодно и удобно.
Может случиться и так: мать отдает ребенку свой сон, но взамен требует платы — ласкает, целует, прижимает к себе теплое, розовое, шелковистое тельце. Имей в виду: это сомнительный акт экзальтированной чувственности, скрытый и маскируемый любовью материнского тела — не сердца. И если ребенок будет охотно обниматься, прижиматься к тебе, разрумянившись от сотни поцелуев, с блестящими от радости глазами, знай, что твой эротизм нашел в нем отклик. Так что же, отказаться от поцелуев? Я не могу этого требовать, признавая поцелуй в разумных дозах существенным воспитательным фактором. Поцелуй успокаивает боль, смягчает резкие слова напоминания, пробуждает раскаяние, награждает за усилие, он символ любви, как крест — символ веры, и действует так же. Повторяю: он есть символ, а не «должен быть» им. А впрочем, если эта странная жажда прижимать ребенка к себе, тискать его, гладить, вбирать в себя не кажется тебе сомнительной, поступай как знаешь. Я ничего не запрещаю, ничего не приказываю.
33
Когда я смотрю, как грудной ребенок открывает и закрывает коробочку, кладет и вынимает камушек, трясет ею и слушает; как годовалый на неверных ногах толкает стул, пригибаясь под его тяжестью; как двухлетний, которому говорят, что корова — это «му-у», добавляет: «Ада — му-у», а Ада — имя собаки, — он делает закономернейшие ошибки, которые нужно записывать и публиковать; когда в имуществе школьника я обнаруживаю гвозди, шнурки, лоскутки, стеклышки, которые могут «пригодиться» для сотни дел; когда он соревнуется с друзьями, кто дальше прыгнет, возится в своем уголке, мастерит что-то, организует общую игру; спрашивает: «А когда я думаю о дереве, у меня что, в голове малюсенькое деревне?»; дает нищему не два гроша, ради хорошей отметки, а все свое богатство двадцать шесть, потому что он такой старый и бедный и скоро умрет: когда подросток слюнит чуб, чтоб не топорщился, потому что должна прийти подружка сестры; когда девочка пишет мне в письме, что мир — подлый, а люди — звери, не объясняв почему; когда юноша гордо изрекает свою крамольную, а по существу такую банальную, давно прокисшую мысль, я мысленно целую этих детей, с нежностью вопрошая их: кто вы, чудесная тайна, что вы несете? чем могу я вам помочь? Тянусь к ним всем своим существом, как астроном тянется к далекой звезде, которая была, есть и будет. В этом тяготении экстаз ученого смягчен смиренной молитвой, но не откроется его волшебство тому, кто в поисках свободы потерял в житейской суете Бога.
34
Ребенок еще не говорит. Когда же он заговорит? Действительно, речь — показатель развития ребенка, но не единственный и не самый главный. Нетерпеливое ожидание первой фразы — доказательство незрелости родителей как воспитателей.
Когда новорожденный в ванночке вздрагивает и машет руками, теряя равновесие, он говорит: «Боюсь», — и необыкновенно интересно это движение страха у существа, столь далекого от понимания опасности. Когда ты даешь ему грудь, а он не берет, он говорит: «Не хочу». Вот он протягивает руку к приглянувшемуся предмету:
