Кейт Уигглин - Ребекка с фермы Солнечный Ручей
Мисс Дирборн могла предложить немногое, ее главными достоинствами были преданность детям, умение завоевать их любовь и создать в классной комнате столь непринужденную, радостную, спокойную и безмятежную атмосферу, что у зрителя возникало ощущение, будто он пребывает в чем-то вроде местного рая. Она была слаба в арифметике и геометрии, но если дать ей розу, ленточку и зеркало размером семь на девять дюймов, она в две минуты могла сделать себя настоящей красавицей.
Надежно укрывшись от всех за соснами, мисс Дирборн начала применять на практике непостижимую женскую магию. Она решительно взялась за тугие косы Ребекки, расплела их и заплела снова, более свободно; разорвала пополам красно-бело-голубую ленточку и завязала ею каждую косу в отдельности. Затем ловкими пальцами она вытянула из густых прядей маленькие завитки за ушами и на затылке над шеей. Бросив крайне неодобрительный взгляд на жесткую, торчащую юбку, она присела и принялась энергично обнимать колени Ребекки, бормоча при этом между объятиями:
— Крахмал в их доме обходится, должно быть, дешево!
Когда в этом направлении были достигнуты успехи, последовало продолжительное защипывание оборок, и тут те же самые пальцы, что не могли держать ферулу[73] или щипать детские уши, оказались бесподобны при заглаживании складок.
Затем с презрительной миной был развязан пояс и снова затянут так, чтобы изобразить какое-то подобие талии. А непритязательные банты, неаккуратные, расплющенные, безжизненные, подвергались встряхиванию, пощипыванию, взбадривающим тычкам и толчкам до тех пор, пока, признательные руке мастерицы, они не поднялись, задорные, веселые, нарядные, бравые!
Все изящество, какое только возможно в ношении одежды, было придано гладкому кружевному воротничку, и булавка (извлеченная из собственного туалета, с некоторым ущербом для него) была вколота сзади, чтобы предотвратить любое трусливое отклонение от заданного положения. Короткие белые нитяные перчатки, слишком привлекавшие внимание к загорелым запястьям, были сняты и положены в карман. Затем венок из сосновых веток с шишечками был водружен на голову под доселе невиданным углом, а волосы надо лбом взбиты легкими прикосновениями, и наконец, встретив благодарный взгляд Ребекки, мисс Дирборн подарила ей два поцелуя восхищения и торжества. В ту же секунду выразительное лицо девочки засияло счастьем, на щеках появились ямочки довольной улыбки, губы, на которых был запечатлен поцелуй, казались красными как роза, и маленькое пугало, которое несколько минут назад ушло в сосновую рощу, вышло из нее Ребеккой Прекрасной.
Что касается сравнительной оценки достоинств мисс Дирборн, то пусть благосклонный читатель сам судит об этом; но, хотя не вызывает сомнения то, что дети должны хорошо знать математику, ни один человек с добрым сердцем не смог бы спокойно слушать, как хулят методику мисс Дирборн, если б ему довелось видеть, как она своими похлопываниями, пощипываниями, вытягиваниями, объятиями и поцелуями превратила Ребекку из дурнушки в красавицу.
Молодой школьный инспектор округа был свидетелем этой сцены и позднее, увидев детей, вьющихся вокруг «Колумбии», точно пчелы возле жимолости, заметил, обращаясь к доктору Мозесу:
— Возможно, она и не очень хорошая преподавательница, но жена из нее, думаю, вышла бы замечательная!
И последующие события подтвердили, что он сказал именно то, что думал!
IIТеперь все было готово; торжественная минута была совсем близка. Отряд флейтистов и барабанщиков шагал во главе процессии, за ним следовали «штаты». Но что происходило на самом деле, Ребекка не знала — все эти часы она жила во сне наяву. Каждая мелкая подробность происходящего была сверкающей гранью, отражающей свет, и Ребекка чувствовала, что совершенно ослеплена этими блестками и искрами. Духовой оркестр играл воодушевляющие мелодии; мэр красноречиво говорил о возвышенных идеалах; люди аплодировали; а затем веревка, от которой так много зависело в тот день, была дана в руки детям, вложившим сверхчеловеческую силу в выполнение порученной им задачи, — и флаг поднимался, поднимался, плавно и медленно, и так же медленно разворачивался, пока не стал виден во всем великолепии своих размеров и блеске красоты на фоне кленов, сосен и голубого неба Новой Англии.
Когда отзвучали приветственные крики и патриотическая песня, исполненная церковным хором, на помост поднялся «штат Мэн», смутно сознавая, что ему предстоит прочесть стихотворение, но, хоть убей, не мог припомнить ни единого слова.
— Говори громко и ясно, Бекки, — шепнул сидевший в переднем ряду «дядя Сэм», но она едва слышала собственный голос, когда, волнуясь, произнесла первые слова своего стихотворения. Затем голос ее окреп, и стихи «прочитались сами собой» в этом все продолжающемся чудесном сне. Она видела Адама Ладда, прислонившегося к дереву, тетю Джейн и тетю Миранду, трепещущих от волнения, Клару-Беллу Симпсон, пристально смотревшую на нее косыми, но восторженными глазами с одной из стоявших сбоку скамей, а в отдалении, на самом краю заполненного народом луга, высокого мужчину, стоящего в повозке, — высокого и нескладного, с рыжими, торчащими вверх усами — и его тощую белую лошадь, развернутую в сторону Акревильской дороги.
Громкие аплодисменты приветствовали «штат Мэн» — стройную, невысокую, одетую в белое фигурку, стоящую на поросшем мхом валуне, вокруг которого был возведен помост. Солнце вышло из-за кроны большого клена и озарило звездное знамя, сделав его еще более ослепительным и заставив всех поднять и устремить на него глаза.
Эбнер Симпсон тоже поднял свой рассеянный, блуждающий взор к мягко колышущимся складкам и великолепию ярких красок, думая при этом: «Я знаю, что никому не следует красть флаг, — эти потрясающие идиоты, похоже, придают ему большое значение. А что он, в сущности, такое? Просто кусок тряпки!»
Просто кусок тряпки? Он с любопытством взглянул на восхищенные лица матерей, на руках у которых спали их младенцы, на раскрытые в улыбке губы и сияющие глаза одетых в белое девочек, на капитана Лорда, который сидел в тюрьме Либби,[74] и Ната Страута, потерявшего руку в сражении при речке Булл-Ран,[75] на дружелюбную, оживленную толпу фермеров, радостных, увлеченных, полных нетерпения, из чьих глоток готово было вырваться очередное громогласное «ура». А затем ветер донес до него высокий чистый голос Ребекки:
— Звезды штатов вместе все —
и твоя здесь есть с моей,
Гордо, флаг страны родной,
Под осенним небом рей!
«Что там звезды на флаге! У нее пара звезд вместо глаз, — подумал Симпсон. — Увидал бы, что девчушка вроде этой лежит где-нибудь на пороге, стянул бы, не успели б и глазом моргнуть, хоть, видит Бог, у меня и своих полно, кормить-одевать надо! И ни на что бы ее не сменял… Бойкая девчушка к тому же; сидит в повозке — с виду не больше пинты сидра, а думает только о том, как добрые дела делать!.. Эх, ей-богу, надоело мне мое ремесло! Никогда-то я не бываю со всеми, всегда в стороне, будто я хуже их! Если б хоть выгода от этого была, я, может быть, ничего бы против не имел, но они тут все такие жуткие скупердяи — и приличного-то ничего не оставят на виду, что можно было бы у них стащить, а все равно рискуешь своей свободой и репутацией, если возьмешь у них какую-нибудь дрянь!.. Если вспомнить, какую поживу я имел от своих краж и сколько времени потерял в тюрьме, так, пожалуй, с тем же успехом я мог бы кончить с этим делом и работать поденно, как всем давно хочется меня заставить. Зарабатывал бы я почти столько же, и не знаю, было бы это для меня намного труднее или нет».
Ему было видно, как Ребекка спустилась с помоста и как его собственная рыжая дочка, вскочив на скамью, машет обеими руками, держа в одной шляпу, а в другой носовой платок, и топает обеими ногами.
Тут поднялся со своего стула человек, сидевший рядом с мэром, и Эбнер услышал его призыв:
— Ура в честь женщин, которые сшили флаг!
— Гип-гип ура!
— Ура в честь штата Мэн!
— Гип-гип ура!
— Ура в честь девочки, которая спасла флаг из рук врага!
— Гип-гип ура! Гип-гип ура!
Это был священник из Эджвуда, обладавший тем глубоким, вибрирующим голосом, что всегда волнует толпу. Его слова неслись далеко в прозрачном воздухе, и повторялись, и передавались из уст в уста. Руки хлопали, ноги топали, шляпы взлетали вверх, а громкие возгласы ликования, казалось, могли пробудить эхо на старой горе Оссипи.
Высокий нескладный мужчина вдруг сел на сиденье повозки и взял в руки вожжи.
— Кажется, они начинают переходить на личности, и я думаю, тебе, Симпсон, пора уезжать!
Тон был шутливым, но рыжие усы поникли, а вялый взмах кнута, заставивший белую кобылу тронуться в путь к дому, говорил о том, что мистер Симпсон не был в своем обычном бесшабашном настроении.
