Иван Василенко - Жизнь и приключения Заморыша
– Вин ще малый.
Но первое отделение не отступало, и старшим, после пререканий и перебранки, пришлось согласиться.
Председателем правления назначили Семена Панкратьевича.
Удивительно, что во время схода, длившегося час с лишним, никто не присел.
Распуская сход, я спросил Семена Панкратьевича, не сможет ли его отец дать мне и только что избранному правлению подводу, чтобы съездить в город.
– Даст, – сказал наш председатель. – Я сам запрягу.
Прошло немного времени, и к школе подкатила телега с впряженным в нее добрым конем Панкрата Гавриловича. Вместе с сыном в ней сидел и сам хозяин.
Сначала мы заехали за Варей Кигтенко. Семья только что села обедать. Как мы ни отбивались, нас тоже усадили за стол. Борщ с чесноком и пирожки со сметаной были так вкусны, что мы ни о чем за столом не говорили, а только покряхтывали от удовольствия.
– Вот не думали, не гадали, подряд два раза пообедали с сыном, – сказал Панкрат Гаврилович, вставая и вытирая ладонью усы. – А теперь давайте нам вашу дочку: повезем ее в город за покупками для школы. Отпускаете?
Варя уже успела рассказать дома, как ее выбирали. Добродушно посмеиваясь, хозяйка говорила:
– Как же ее не отпустить: теперь она правительница.
Лицо Вари покрылось смуглым румянцем, а глаза сияли.
Оставалось заехать за Кузей. И надо ж было так случиться, что в дом мы вошли в то время, когда мать нашего малыша, маленькая и худенькая, как девочка, разливала по чашкам дымящиеся галушки.
– Обедайте, добрые люди, мы подождем, – сказал Панкрат Гаврилович.
– Нет, уж пожалуйте с нами, – басом ответил хозяин, широкий и плотный.
– Нету такого правила, чтобы человек обедал три раза в день. Мы только-только отобедали у Кигтенки.
– А где ж есть такое правило, чтоб хозяева обедали, а гости в рот им смотрели?
Как мы ни отказывались, нас и здесь усадили за стол.
– Добри галушки, – похваливал Панкрат Гаврилович, подставляя второй раз свою чашку под уполовник хозяйки.
Кузю тоже отпустили в город без возражений.
И вот мы уже на большом шляхе. Все то же вязкое черное месиво под колесами, все то же сумрачное небо над головой и все та же голая степь до горизонта.
Когда проезжали мимо заброшенной мукомольни, Панкрат Гаврилович вдруг спросил:
– Дмитрий Степаныч, а это ж правду говорят, что тут нечистая сила водится? Будто через то хозяин и забросил свою мельницу.
– А как вы думаете?
– Я думаю, что брехня. Но худой человек тут, конечно, может притаиться. Рассказывают, будто из окна выбрасывают петли и тащат проезжих в мукомольню.
– А что ж полиция смотрит?
– Э, полиция! Полиция сама обходит это разбойничье логово за сто шагов.
Мы поравнялись с подводой, груженной песком. Поверх песка сидел сумрачный мужчина, закутанный в рваную дерюгу.
– Здорово, Васыль! – крикнул Панкрат Гаврилович. – Все возишь?
Когда мы обогнали подводу, я спросил:
– Это кто?
– А работник нашего Перегуденко. Кулацкая жадность. Чтоб работник не ел даром хлеб зимой, Перегуденко заставляет его возить в город песок и сдавать там подрядчикам. Полтинник за воз. Два раза обернется в день – вот тебе и целковый. Выходит за месяц тридцать рублей. А работнику Перегуденко платит в месяц всего четыре рубля и кормит остатками от обеда наравне с собакой. Вот на кого набросить бы петлю из того чертова логова, на нашего «благодетеля», холера ему в бок.
– Он, что ж, местный, этот Васыль?
– Он, как и все мы, из Лукьяновки. Покуда была коняга, все цеплялся за свой надел. А как коняга издохла, вышел из общины, продал надел и пошел в батраки. И жена с ним, тоже батрачит на Перегуденко. Не дай бог докатиться до такой доли.
– Кому ж он продал надел свой?
– А банку. Банк скупает мужицкую землю по шестьдесят четыре рубля за десятину, а помещичью – по сто двадцать одному рублю. Почему так – неизвестно.
У въезда в город нам повстречалась подвода с отцом Константином. Панкрат Гаврилович и мальчики сняли шапки. Узнав меня, священник толкнул возчика, чтобы тот остановил лошадь, и радостно, будто сообщал приятную новость, сказал:
– У владыки был, принимал выволочку.
– За что, батюшка? – полюбопытствовал я.
– За злоупотребление спиритусом вини. Я говорю: «Так это ж злостная клевета, владыка. Если когда и случилось воспринять сей дьявольский напиток, то только в целях гигиены». А он мне: «Знаю твою гигиену. Смотри, как бы не гореть тебе на том свете в огненной геенне». – Опять толкнул возницу: – Поезжай! – И, уже отъехав, крикнул мне вслед: – Скоро заверну на закон божий! Приготовьте селедочку!
– Ну и поп! – покачал Панкрат Гаврилович своей массивной головой. – Наши к его приходу приписаны, так говорят, наберется – и все тропари[37] перемешает. Такое в алтаре мелет, что у регента аж глаза выкатываются от умственной натуги: то ли «упокой господи» затянуть в ответ, то ли «многая лета».
В город мы приехали еще засветло, но в книжном магазине, куда мы зашли все пятеро, горели электрические лампочки и мягко отражались в отлично отполированной облицовке шкафов и прилавка. За прилавками стояли щегольски одетые приказчики, сам же хозяин сидел в застекленной будочке. Я знал его еще тогда, когда он носил по базару корзину с календарями, почтовой бумагой, перочинными ножами. Звали его в те времена просто Алешкой. Потом он открыл на том же базаре книжную лавку, растолстел и превратился в Алеху Пузатого. Теперь его зовут не иначе, как Алексей Митрофанович, он один из наиболее почетных коммерсантов города, магазин его – на главной улице, а над магазином – вывеска с золочеными буквами. С тех пор как он поручал мне продавать открытки с изображением наследника-цесаревича, прошло несколько лет, и, понятно, почтенный коммерсант меня не узнал.
– Хотите иметь оптового покупателя? – приступил я сразу к делу. – Нам нужны тетради, перья, чернила, учебники.
– В кредит или за наличные? – так же по-деловому осведомился коммерсант.
– А какая разница?
– В кредит – меньшая скидка, за наличные – бо́льшая.
Жалованья своего я еще не успел истратить и поэтому сказал:
– За наличные.
Не прошло и получаса, как тетради со вложенными в них в виде премии переводными картинками, задачники и книжки для чтения на втором году обучения, ручки, карандаши и коробки с перьями были добротно упакованы и снесены услужливыми приказчиками на дроги.
Можно было бы и возвращаться, но на фасаде противоположного дома так зазывно светились огромные слова «Театр «Модерн», а на щитах так интригующе изображались картины из комедии «Глупышкин женится», что, посоветовавшись с Панкратом Гавриловичем, я купил четыре билета и повел ребят в кинематограф: ведь кинокартин никто из них еще не видел.
Мы сидели в облицованном мрамором вестибюле в ожидании начала сеанса, и я невольно вспоминал, как сам впервые увидел кинокартину. До этого все в городе знали только «туманные картины», которые возникали на экране при помощи волшебного фонаря. А тут прошел слух, что приехал какой-то ловкий предприниматель и то в коммерческих клубах, то в школах показывает движущиеся картины. Однажды сестра Маша прибежала домой из прогимназии, где она тогда училась, с удивительной и радостной новостью: вечером в их актовом зале будут показывать движущиеся картины, и она уже купила три билета – для себя, для брата Вити и для меня. Но радость наша была омрачена тем, что, имея более или менее приличные шубы, мы с братом не имели костюмов и были одеты в ситцевые старые рубашки. Когда мы вошли в гардеробную и увидели, в каких костюмчиках другие мальчики, то постеснялись раздеваться: так, в шубах, и сидели в зале во время сеанса. Пот струйками лился по нашим спинам, но мы ничего не замечали и только таращили глаза на большое белое полотно. А там творились чудеса: то появлялась корова и, все увеличиваясь, шла будто прямо на нас. То русский солдат пронизывал штыком японского солдата. То мальчик и девочка, взявшись за руки, кружились в танце. С каким восторгом встречала публика эти чудесные картины! В зале кричали, пищали, охали, свистели. А уж на сколько дней хватило дома разговоров об этом изумительном зрелище!
Мои «правленцы» сидели рядком, боясь пошевельнуться. Горожане, прогуливаясь по вестибюлю, бросали на них насмешливые взгляды и плохо сдерживали улыбки. Особенно привлекал к себе внимание Кузя: маленький, но в больших сапогах старшего брата, в фуражке по уши, он, казалось, пришел сюда из какой-то забавной сказки.
– Там крутят? – шепотом спросил Семен и показал глазами на бархатную портьеру.
Из-за портьеры приглушенно доносились звуки рояля и взрывы смеха.
– В том зале есть будка: в ней и крутят. А ты разве уже видел?
– Нет, отец рассказывал.
За портьерой послышался топот множества ног, затем все стихло и портьера распахнулась. Из вестибюля все двинулись в зрительный зал. Боясь, что Кузю затолкают, Семен поднял его на руки. Но когда наш мальчик-с-пальчик сел на стул, то оказалось, что, кроме спины впереди сидящего человека, он ничего не видит. И Семен посадил его к себе на колени.
