Леонид Пантелеев - Республика Шкид (сборник)
И вдруг в конце месяца он заявил:
– Устроим экзамен.
Особого переполоха это заявление не вызвало. Однако мы были порядочно удивлены, когда Василий Петрович собственноручно принес из канцелярии стопку бумаги, карандаши и резинки и, распределив все это по партам, внушительно объявил:
– Рисуйте!
– Что рисовать? – удивился кто-то. – Травоядных?
– Нет, – сказал Василий Петрович, – рисуйте меня.
– Да что вы! – воскликнул Японец, принимая слова Василия Петровича в шутку. – Да где нам! Да разве мы смеем!.. Разве мы можем!
– Молчать! – закричал вдруг Василий Петрович. – За месяц вы вполне могли научиться рисовать. Прошу у меня без шуток.
Он шумно придвинул к доске учительский стул и сел, закинув львиную гриву.
Некоторые из нас, обладавшие хоть какими-нибудь талантами в рисовании, постарались вывести греческий профиль Василия Петровича. Другие с грехом пополам, кое-как нарисовали нос, волосы и уши. А бедняга Японец, не умевший нарисовать даже домик с трубой, из которой клубится дым, пыхтел, пыхтел и начертил, наконец, какую-то картофелину – лицо, сбоку картофелину поменьше – нос и две не похожие одна на другую клюквины – глаза. По странной, как говорится, прихоти случая в этом натюрморте легко можно было узнать Василия Петровича.
Пришло время сдавать работы. Василий Петрович неторопливо собрал их в стопочку и стал проверять.
С одобрением он проглядел рисунки Янкеля, Воробья и Дзе. Усмехаясь и покачивая головой, перелистал несколько неудачных рисунков и вдруг остановился на работе Японца.
Лицо его под звериной гривой побагровело.
– Георгий Еонин! – воскликнул он. – Эта ваша работа?
– Моя, – ответил Японец без особой гордости.
– Прекрасно, – сказал халдей. – Вы будете записаны в «Летопись».
– За что? – закричал Японец.
Халдей не ответил, откинулся на спинку стула и, полузакрыв глаза, окаменел. Постепенно багровая краска его лица перешла в фиолетовую, потом в бледно-розовую, и наконец Василий Петрович успокоился. Успокоились и мы.
Прошло пятнадцать минут, прозвенел звонок, и мы уже забыли о странном обещании Василия Петровича. Но не забыл Японец. Недаром он так горячо ненавидел халдеев. Недаром он разрабатывал целую философскую теорию «о коварстве халдейском».
«Коварство халдеев коварству змеи подобно, – писал он однажды в своем журнале «Вперед». – Есть змеи безвредные подобно ужу, но нет халдея беззлобного и честного. Поверю охотно, что удав подружился с ягненком, что волки и овцы пасутся в одной Аркадии, но никогда не поверю, чтобы живой халдей жил в мире с живым шкидцем».
И теперь он долго надоедал нам своим ворчанием.
– Запишет, подлец, – говорил он, угрюмо шмыгая носом. – Ей-богу, запишет. Головой ручаюсь, запишет.
– Да брось ты, – сказал Воробей. – Василий Петрович – и вдруг запишет. Мало ли что сгоряча сказал.
– Ясно, что сгоряча!
– Василий Петрович не запишет, – сказал Янкель.
– Василий Петрович добрый, – сказал Горбушка, – он мне три с минусом поставил.
Мы даже не утешали Японца. Настолько нелепыми нам казались его опасения.
Но он не успокоился. Как только выдался удобный случай, он проник в канцелярию и отыскал «Летопись». Вернулся он оттуда красный и возбужденный.
– Добрый?!! – закричал он страшным, плаксивым голосом. – Добрый? Не запишет? Кто сказал: «Не запишет»?
– А что такое? – полюбопытствовали мы.
– Подите посмотрите, – невесело усмехнулся Японец.
Всем классом мы отправились в канцелярию.
Толстая «Летопись» лежала на столе, раскрытая на чистой, только что начатой странице. Наверху, на самом видном месте, красовалось свежее, еще не просохшее замечание:
«Воспитанник Еонин во время урока намалевал отвратительную карикатуру на своего наставника».
От неожиданности мы не могли говорить.
– Черт! – вырвалось наконец у Цыгана. – Ну и тихоня!
– Ну и подлюга! – сказал Джапаридзе.
– Ну и гад! – сказал Янкель.
Японец стоял у дверей и с грустным, страдальческим видом разглядывал грязные ногти.
– Что же это такое, дорогие товарищи? – сказал он, чуть не плача. Разве есть такие законы, чтобы честного человека записывали только за то, что он рисовать не умеет?
– Нет! – закричали мы.
– Нету!
– Нет такого закона!
– Разве это возможно? – продолжал Японец. – Четырнадцатого классное собрание, и мне определенно опять в пятом разряде сидеть.
– Нет! – закричали мы. – Невозможно! Не будешь в пятом разряде сидеть.
Пришел бородач Косталмед и грозными окриками погнал нас из канцелярии.
Собравшись у себя в классе, мы долго и бурно совещались – что делать?
И выработали план борьбы.
Во вторник, двенадцатого числа, Василий Петрович в обычное время пришел на урок в класс. Он не заметил, что в классе, несмотря на весеннее время, топится печка и пахнет столярным клеем.
– Здравствуйте, друзья мои, – сказал он, улыбаясь и встряхивая гривой. Никто не ответил на его приветствие.
Улыбаясь, он сел на свое обычное место у классной доски.
– Приступите к занятиям.
Потом он откинулся на спинку стула, зажмурился и застыл.
Воробей шепотом скомандовал:
– Начинай!
Нагнувшись над партами, мы тихо и нежно завыли:
– У-у-у-у…
Василий Петрович не дрогнул.
– У-у-у-у! – загудел Купец.
Японец завыл еще громче.
Гудение нарастало. Как будто откуда-то издалека, из Белого зала, через коридор и столовую летела в четвертое отделение огромная туча пчел.
Василий Петрович не двигался.
– А-а-а! – заголосил Японец.
– Э-э-э-э! – заверещал Мамочка.
– О-го-го! – загоготал Джапаридзе.
– Му-у-у! – мычал и гудел весь класс. Теперь казалось, что уже не пчелы, а стадо диких зверей – леопарды, львы, тигры, волки, шакалы – с топотом ворвалось в класс, чтобы сожрать Василия Петровича.
Внезапно Василий Петрович открыл глаза и спросил:
– Да! Что-нибудь случилось?
На мгновение мы смолкли, а потом еще громче, еще дружней завыли, зафыркали, заулюлюкали.
Василий Петрович широко раскрыл глаза и продолжал улыбаться. Пущенный кем-то с «камчатки» мокрый комок промокательной бумаги смачно шлепнул ему в переносицу. Василий Петрович вздрогнул и перестал улыбаться. Второй комок мазнул его по губе. Василий Петрович вскочил. И тотчас сел снова.
Колченогий венский стул, добротно смазанный по спине и по сиденью столярным клеем, держал его за подол широкой толстовки.
Наш хохот оглушил Василия Петровича.
Он съежился, зажмурился и плотно прижался к спинке коварного стула. Целая батарея орудий начала палить в него клякспапирными бомбами. Он не успевал вздрагивать.
Огромная бомба, пущенная Купцом, ударила его в кончик носа. Нос задрожал и на глазах у нас посинел и распух. Несколько бомб застряло в звериной гриве. Василий Петрович сидел, похожий на даму, которая перед сном заплетает бумажками волосы.
Вдруг Василий Петрович снова вскочил и в бешенстве стал отдирать от себя стул. Он рычал, подпрыгивал и трясся, как боевой конь, раненный осколком снаряда. Он отбивался от стула локтями, и, когда тот чуть-чуть разжал свои объятия, Василий Петрович закружился, выделывая невероятные па, и стул закружился вместе с ним.
Продолжая орать и смеяться, мы все-таки немного пригнулись и съежились. Мы боялись, что стул, разлетевшись, снесет нам головы. И правда, выпустив Василия Петровича и отхватив порядочный кусок толстовки, стул пролетел над нашими головами и ударился где-то около печки. Дверцы печки раскрылись, и искры посыпались на пол. Василий Петрович стоял у стены, широко дыша и облизывая губы. Потом он потрогал распухший нос, прошипел: «Мерзавцы» – и большими шагами вышел из класса.
Сразу наступила тишина.
– Записывать пошел, – похоронным голосом сказал Янкель.
– И пусть, – проворчал Японец. – Ха-ха!.. Нашел, чем напугать.
– Тебе хорошо, – проворчал Мамочка, – тебе терять нечего.
– Дрейфишь? – сказал Японец.
Все остальные угрюмо молчали. Воробей подошел к распылавшейся печке, захлопнул дверцы и, грустно посвистывая, стал отдирать от сиденья стула клочки материала.
– Суконце-то аглицкое! – сказал Японец.
Никто не засмеялся, не улыбнулся. До перемены мы сидели мрачные, с томительным страхом ожидая появления Викниксора.
Прозвенели звонки, и Викниксор вошел в класс.
Мы встали.
– Сядьте, – сказал Викниксор.
Он походил по классу, нервно постукал себя по виску согнутым пальцем и остановился у классной доски.
– Ну вот, ребята, – сказал Викниксор. – На чем мы остановились в прошлый урок?
Как видно, он был приятно поражен, когда множество глоток радостно ответило на его невеселый вопрос:
– На Перикле! На Перикле!
– Правильно, – сказал Викниксор.
– Ура, – прошептал Воробей.
«Ура! Пронесло», – сияло на наших лицах.
Мы дружно, как никогда, отвечали на каверзные вопросы Викниксора. Путали Лизандра с Алкивиадом, олигархов с демократами и не очень смущались, когда Викниксор выводил у себя в тетрадке единицы и двойки.