Леонид Пантелеев - Республика Шкид (сборник)
Налетчик не отличался атлетической внешностью. Это был невысокий, скорее даже низенький, широкоплечий человек с кривыми кавалерийскими ногами и очень длинным, гоголевским «птичьим» носом. Носил он защитный френч, блестящие черные сапоги и такие широкие синие галифе, что, когда ему приходилось проходить через одностворчатую дверь, он должен был или идти боком, или прижимать руками свои воздушные пузыри.
Преподавателем он оказался очень хорошим. Несмотря на свою неказистую фигурку, он был весьма ловок, уверен в движениях и даже изящен. А от нас он не требовал невозможного и занимался главным образом с болельщиками и чемпионами, оставляя остальных в покое. Вообще это был «свой парень», с которым можно было чувствовать себя свободным и непринужденным. Солдатская грубость манер и выражений его нам страшно нравилась.
– А ну, братва, – говорил он, бывало, – давай стройся. Довольно вола вертеть.
При этом он делал страшную бандитскую рожу, подмигивал нам и свистел, как заправский разбойник. А через минуту, вытянувшись во фронт, он уже кричал по-военному зычно и раскатисто:
– Сми-р-р-рна!
Признаться, мы были в восторге от нового преподавателя, а Купец и его компания просто души не чаяли в гражданине Л. и готовы были растаять от счастья.
– Вот это да! Вот это класс! Вот это гимнастика! – захлебывались они и с усиленным рвением прыгали через кобылу, таскали пудовые гири и, как императорские гвардейцы, маршировали по Белому залу со своим кривоногим полководцем.
Бузили мы на уроках Налетчика, пожалуй, не меньше, чем на других уроках. Но сам Налетчик относился к нашей бузе иначе, чем прочие халдеи. Он никогда не сердился, не выходил из себя, не кричал и не наказывал нас. Всякую, даже самую дерзкую выходку нашу он старался обратить в шутку. Когда, например, на уроке ему требовалось повернуть шеренгу налево, из раза в раз повторялась одна и та же история.
– Нале-е-е… – начинал команду халдей.
– …тчик, – отвечали мы хором. Получалось: «Налетчик».
– Еще пять таких «налетчиков», – говорил, усмехаясь, Налетчик, – и класс будет записан в журнал.
Мы свято держались этого условия и, повторив пять раз свою шутку, на шестой прикусывали языки.
В перемену мы обступали Налетчика.
– Виталий Афанасьевич, – просили мы его, – расскажите, за что вы в тюрьму попали.
Он вздрагивал каждый раз, и каждый раз это приводило нас в неописуемый восторг.
– Кречет! Кречет! – шептал Воробей.
– Притворяется, что Кречет! Пинкертон! – уверял Горбушка.
– Бандит! – всхлипывали мы.
– Куда? – усмехался Налетчик. – В тюрьму? Вот чепуха-то. Откуда вы взяли?
И, посмеявшись, он расталкивал нас и шел в канцелярию, насвистывая «Ойра-Ойра». Он делал вид, что ничуть не смущен, но мы-то отлично видели, как дрожат его руки и неестественно корежится спина.
– Легавых боится, – объяснял Цыган. И мы понимающе и сочувственно вздыхали и снова и снова строили самые невероятные предположения насчет загадочной личности Виталия Афанасьевича Л.
И вдруг Налетчик исчез. Он не пришел на один урок, не пришел на другой и не пришел на третий. Викниксор только хмурился и пожимал плечами, когда мы спрашивали у него, что случилось с Налетчиком. Другие халдеи тоже настойчиво отмалчивались.
– Болен, – решили самые трезвые из нас.
– Засыпался, – решил Цыган.
– В Англию уехал, – объявил Горбушка. – Получил депешу и уехал. Определенно…
Воробей молчал и улыбался, делая вид, что знает больше всех, но, по известным причинам, должен держать язык за зубами.
Мы ждали Налетчика, скучали без него, особенно Купец и компания, но постепенно нам надоело обсуждать его исчезновение, разговоры эти были бесплодны, и мы начинали уже его забывать. К тому же в начале июня пришел из больницы Косталмед, похудевший, осунувшийся, но по-прежнему грозный и похожий на льва. Грива его ничуть не поредела после тифа, и архидьяконский голос также ни чуточки не пострадал. Косталмед немедленно же приступил к исполнению своих обязанностей, и теперь мы уже боялись и думать о возвращении его заместителя.
– Хватит и одного, – говорили мы. – С двумя, пожалуй, и ноги протянешь.
Однажды летом мы играли на школьном дворе в лапту. С особенным неподражаемым шкидским хохотом (от которого звенели стекла и редкие птицы улетали повыше в облака) мы носились за маленьким арабским мячиком. Мы разыгрались, расшумелись и не заметили, как в одном из окон второго этажа, где помещался клуб, появилась фигурка Японца.
– Ребята! – кричал Японец, размахивая огромным газетным листом. Ребята! Сюда! Скорее!
Увидев его взволнованное лицо и не понимая еще, в чем дело, мы с мячиком и ракетками в руках побежали в клуб.
Японец стоял посреди комнаты и прятал за спиной номер «Известий». Щеки его горели, он волновался.
– Ну, что? – закричал Янкель. – Что-нибудь в Гамбурге? Да?
– Нет, не в Гамбурге, – ответил Японец.
– Где-нибудь революция? – спросил Воробей.
– Нет, не революция, – сказал Японец.
– Да ну тебя, – закричал Цыган. – Говори ты, в чем дело?
Японец вытащил из-за спины газету и, развернув ее, медленно и выразительно прочел:
– «Приговор по делу последышей белобандитов».
– Каких последышей? – возмутился Горбушка. – Надо же, а? Ты что ж это нас от игры оторвал? Очень нам интересно про каких-то последышей слушать.
– Действительно, – возмутились другие.
– Ша! – закричал Японец. – Слушайте, черти.
И, взобравшись на табурет, он прочел от начала до конца маленькую газетную заметку:
– «Сообщение РОСТА. В номере от 16 июня сообщалось о раскрытии контрреволюционной организации «Владимировцев» в Петрограде. Группа деникинских офицеров во главе с Николаем Р., связавшись через посредство консульства одной из соседних лимитрофных держав с остатками штаба Деникиной добровольческой армии в Париже, занималась при содействии тех же дипломатических пособников экономическим, а отчасти и военным шпионажем. В феврале этого года группой «Владимировцев» был совершен неудачный поджог на фабрике «Красный арматурщик». Постановлением коллегии ГПУ от 18 июня с. г. все 14 членов контрреволюционной группы «Владимировцы» приговорены к расстрелу. Приговор приведен в исполнение».
– Здорово! – сказал Цыган.
– Надо же, – повторил Горбушка. – Стоило из-за этого лапту бросать.
– В самом деле, – поддержал его Джапаридзе.
Нам тоже показалось, что не стоило бросать лапту из-за каких-то деникинских последышей.
Тогда Японец взял со стола другую газету и прочел заметку:
– «Сообщение РОСТА. ГПУ раскрыта контрреволюционная организация бывших деникинских офицеров. Во главе организации стоял известный монархист, член Государственной думы IV созыва Р. Правой рукой Р. состоял бывший кавалерийский офицер Л.».
Японец опустил газету.
– Л.! – воскликнул Цыган. – Это уж случайно не Налетчик ли?
– И не случайно, – ответил Японец. – Действительно, он.
– Брось ты, – сказал Цыган. – Совпадение, наверно.
– Ясно, что совпадение, – решили мы.
Тогда Японец пробежал глазами заметку и прочел из середины одну-единственную фразу:
– «Подсудимый Л. несколько месяцев работал в Василеостровском отделении Коммунального банка и в школе для дефективных подростков имени Достоевского».
Мы побледнели.
– Он, – сказал Воробей.
Несколько минут мы мрачно молчали. Наконец Воробей сказал:
– Вот сволочь-то, – сказал Воробей. – А мы его еще налетчиком называли!.. Своим парнем считали!..Травоядный дьякон
Запомнился нам еще преподаватель рисования, Василий Петрович Сапожников.
Длинноволосый, похожий на дьякона, он почти целый месяц пробыл в республике Шкид и не получил от нас никакого прозвища. Лишь в последние дни дефективные граждане наградили Василия Петровича по заслугам. Досталось ему и от нас, и от младших ребят, и от самого Викниксора.
Пребывание Василия Петровича в школе такое продолжительное время могло бы показаться загадочным. Однако загадка эта не была хитрой. К рисованию и мы, и Викниксор относились без особого пыла, нам этот тихий преподаватель нисколько не мешал, а Викниксор, вероятно, думал, что все в порядке.
Василий Петрович приходил по вторникам и субботам в класс, здоровался, если была охота, а не то просто садился на свое место и говорил:
– Ну, дорогие друзья, приступайте к занятиям.
Сидел он откинувшись, полузакрыв глаза и почти не двигаясь. Изредка, словно очнувшись, он говорил:
– Рисуйте. Рисуйте.
– Что же нам рисовать? – спрашивали мы.
– Что хотите. Рисуйте зверей, насекомых, бабочек, травоядных.
Рисовать травоядных мы не умели и предпочитали писать стишки, дуться в очко, читать или рассказывать вполголоса анекдоты. Василий Петрович настойчивым не был и никогда нас не контролировал.
И вдруг в конце месяца он заявил:
– Устроим экзамен.
Особого переполоха это заявление не вызвало. Однако мы были порядочно удивлены, когда Василий Петрович собственноручно принес из канцелярии стопку бумаги, карандаши и резинки и, распределив все это по партам, внушительно объявил:
