Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия
Наконец Данилыч все же сумел скопить достаточный капитал и дал себе слово: отныне живу для себя. Он записался в купеческое сословие и с двумя друзьями основал фирму для торговли с Туркестаном. Однако коммерческие партнёры обманули его – симулировали банкротство, и Данилыч потерял почти все деньги. Он пристыдил обманщиков (я бы не хотела оказаться на их месте). Некоторое время спустя одного из них убили разбойники. Данилыч узнал об этом, вернувшись из Москвы в уездный город, где его и арестовала полиция по доносу второго партнёра.
Итак, Данилыч оказался в тюрьме, и очень над этим смеялся (вообще, я поняла, что русские иногда смеются над такими вещами, над которыми не стали бы смеяться даже ирландцы). По словам Данилыча, ему постоянно угрожала возможность оказаться в яме чеченского aula или стать узником тюрьмы Бухары или Стамбула. В итоге же он оказался именно в русской тюрьме.
Казалось бы, Данилычу было нетрудно доказать своё алиби. Но местная полиция недолюбливала его и прежде. К тому же полиция была уверена, что Данилыч очень богат и чуть ли не зарывает клады. Поэтому следствие шло лениво, а полицмейстер напрямую предлагал Данилычу отдать сто тысяч – или он его sgnoit в тюрьме.
По словам Данилыча, все шло именно к такому неприятному варианту. Счастье отвернулось от него, прежние навыки не помогали. Он пару раз пытался бежать, но каждый раз его ловили, и условия заключения ухудшались. Данилыч пытался связаться с друзьями, но понял, что друзей у него нет, а есть лишь партнёры по авантюрам, и выручать его они не собирались.
Он уже не знал, сколько дней, месяцев, а может, и лет провёл в тюрьме. Данилыч тяжело болел, лечить его не собирались. Возможно, тюремная администрация даже надеялась, что узник, сидящий по такому слабому обвинению, умрёт без суда. Из рассказов Данилыча и Катерины Михайловны я поняла, что русский закон мягче нашего: за те преступления, за которые у нас вешают, в России обычно ссылают в Сибирь. Но человеку, попавшему в такую историю, как Данилыч, можно надеяться лишь на чудо.
Чудо произошло, и звали его Катерина Михайловна: она заглянула в тюрьму по какому-то другому делу и случайно увидела Данилыча, сидевшего в одиночной камере. Она услышала его историю и решила её очень просто: отправилась в Москву, обнаружила свидетелей, подтвердивших алиби узника, и направилась с их показаниями прямо к губернатору, минуя полицию. Та, не дожидаясь решения, поторопилась освободить Данилыча («Меня из тюрьмы не выпустили, а вынесли», – уточнил он). Так как в России из тюрем выпускают без денег, Катерина Михайловна одолжила ему небольшую сумму.
Слегка поправившись, Данилыч начал с того, что сам расследовал убийство своего компаньона и привёз в полицию главаря разбойничьей шайки, которого, кстати, не могли поймать десять лет. После этого он решил исполнить обет, данный в тюрьме, – пойти в монастырь, отмаливать грехи.
В монастыре он встретил Катерину Михайловну, заехавшую по какому-то делу к настоятелю. Катерина Михайловна одобрила его намерение, только попросила перед этим помочь ей найти хорошего кучера, так как прежний женился и мучить его частыми поездками было бы нехорошо. Настоятель назвал эту просьбу первым послушанием…
– Этой осенью осьмой год пойдёт, как я Катерине Михайловне хорошего кучера ищу, да вот барыня моя больно привередлива, – с усмешкой заметил он.
Нынешняя работа очень нравится Данилычу, так как позволяет использовать все прежние навыки и при этом замаливать прежние грехи. «Я объяснила ему, – сказала Катерина Михайловна, – что некоторые грехи, совершённые казачьей сотней в Иль-де-Франсе, замолить будет непросто». Правда, подробности этих грехов, как и остальных, не были названы.
Что же касается Катерины Михайловны, то я пока не выяснила, какие причины сделали её такой защитницей сирых и убогих. Но даже если бы я и выяснила, то сегодня не смогла бы записать: глаза закрываются, и перо не попадает в чернильницу. Клопы, наверное, собираются в отряды и готовятся к ночной атаке. Мне хочется разбудить Данилыча, чтобы подсказал, как отбиваться от такого противника. Если он знает, как отбиться скалкой от сабли, то, наверное, умеет и побеждать клопов».
Из дневника Джейн
«Март 1855 года, Харьков
Дорогой дневник, вчера Сэнди ощутил определённые неудобства путешествия в компании несостоявшегося монаха. На этот раз он не переводил мне укоризненные слова Данилыча, адресованные ему, зато их с улыбкой перевела Катерина Михайловна:
– Александр Петрович, Страстная неделя началась, а вы скоромничаете. Это нашей англичаночке можно, а нам, православным, никак нельзя. На войну едем, нельзя пост в таком пути нарушать.
Сэнди пробовал спорить – говорил, что война и путешествие отменяют пост, – но у старого солдата аргументов нашлось значительно больше. Да и Катерина Михайловна заняла сторону Данилыча.
– Ладно, – вздохнул Сэнди, – значит, будем поститься.
Я вздохнула тоже. К счастью, вера моих спутников не требовала обязательного моего участия в их govenia, а моя разрешает моей собственной совести определять, насколько строго соблюдать пост, так что я остановилась на том, что решила, из сочувствия к Сэнди, не заказывать при нем котлеты в трактирах. Впрочем, в трактирах мы останавливаемся нечасто.
Между тем Сэнди ушёл на базар и вернулся через час: мы даже немножко беспокоились. Когда он вернулся, с ним был мальчик-рассыльный. Мальчишка тащил две корзины, явно не без труда.
Когда корзины оказались в повозке, я захотела рассмотреть их содержимое.
– Можешь и попробовать, – сказал Сэнди, – вдруг тебе понравится пост?
Корзины были наполнены кульками и пакетами, картонными и жестяными коробками, стеклянными банками и горшками. Здесь были самые разные засахаренные фрукты и засахаренные лимонные корки, изюм, сушёные вишни, чернослив, инжир. Фруктовое желе и фруктовая пастила, земляничный и яблочный мармелад, кулёк леденцов. Варенья было столько, что я с первого взгляда решила, что мне не удастся даже все попробовать, а не то что все съесть. Кроме варенья, в горшках был мёд, белый и темно-жёлтый.
Ещё Сэнди приобрёл постные пряники, огромный пакет различных орехов и два фунта шоколада на миндальном молоке. Я вспомнила, как на корабле носила десерт для джентльменов, и дала мальчишке два пряника.
– Что же, будем поститься, – повторил Сэнди. Данилыч взглянул неодобрительно, но не возразил.
С этого момента путешествие стало для меня таким приятным, как я не могла и вообразить. Миссис Дэниэлс не раз говорила мне и Лайонелу, что от сладкого портятся зубы. К сожалению, разговорами не ограничивалось, и сладости были редкими гостями на кухне нашего дома в Портсмуте и Освалдби-Холла.
Как жаль, что в Англии нет русского поста!
Я заметила, что Сэнди перестал ворчать и употребляет содержимое корзины столь же часто, как и я. Похоже, он тоже жертва глупой теории, придуманной взрослыми, будто детям не надо давать сладкое.
Зимний путь доживает последние дни. Мы замедлили скорость: дорога хотя и снежная, но разбита тележными и, тем более, пушечными колёсами. Когда я гляжу на лошадей или быков, тащащих артиллерию, то в очередной раз радуюсь, что мои спутники не способны читать мои мысли. Если русским так трудно тащить свои пушки сейчас, что же будет через неделю, когда солнце окончательно победит снег и начнётся rasputitsa».
* * *– Мистер Вильямс, как вы думаете, почему греки нас не любят?
– Потому что они греки, вот и все, – ответил Счастливчик Джон. Он убедился ещё в начале путешествия, что его спутник сам знает ответы на собственные вопросы. Пусть тогда и отвечает.
– Вы правы, конечно, мистер Вильямс, но не все так просто. Эти греки, на Крите, решили, что если русские победят турок, то тогда их остров присоединится к Греческому королевству[78]. И теперь, когда они видят наши корабли, идущие на восток, на помощь туркам, они желают утонуть нам всем в морской пучине. На их месте я бы задумался: вдруг Россия победит Турцию и присвоит остров Крит? Тогда их будут ссылать в Сибирь.
Счастливчик Джон рассеянно слушал болтовню мистера Миллера. Его не интересовала судьба критских греков: будут ли они жить в Греческом королевстве, вырежут ли их турки, или сошлёт в Сибирь русский царь? Его интересовало лишь собственное путешествие.
Пока что произошла вынужденная остановка – неполадки с паровой машиной. «Море не любит французов, – ехидно заметил мистер Миллер, – если лягушатник плывёт на фрегате, нет ветра, а если на пароходе – пара». Судно уже третий день стояло в гавани Канея на острове Крит. Задержка не нравилась Счастливчику Джону, как и его попутчику, подозревавшему, что за эти дни Севастополь может пасть и тогда все его путешествие потеряет смысл. Поэтому сегодня они договорились с капитаном британского судна, отплывавшего на рассвете. Багаж уже был взят с французского борта, оставлен в портовой гостинице, а оба джентльмена прогуливались по маленькому городу и в его гористых окрестностях.
