Николай Богданов - О смелых и умелых (Избранное)
Облетела смешная байка всю волость. Начальник почты и тот рассмеялся, сняв очки. Но предупредил:
— Будь поаккуратней, ты лицо официальное. А именно: почтальон. Государственный служащий!
— А я официально вам заявляю, ничего такого не было, просто ноги натер и попросил подвезти. Парни здоровые, хорошо доехали, они пешью, а я верхом.
Шутки шутками, а вскорости получилось и всерьез.
За проделку на него кулачье не обиделось — посмеялись отцы над своими недорослями и сказали:
— Вы почтаря не извольте трогать. Смотрите, сорвете доставку писем вас мужики по приговору общества выпорют на сходке при народе.
Бывало и такое — учили в иных деревнях озорных парней по-свойскому, несмотря на все права молодежи, данные революцией. Власть на местах: как народ распорядится, так и быть посему.
Прощали забавнику-почтарю многое. И то, что он с девчатами по укромным углам шепчется. И то, что мальчат-батрачат то на рыбалку уведет к кострам, то на какое-то гулеванье на всю ночь.
Обижаться на него начали недруги из-за доставки газет. Заметило кулачье, что стал он распространять по деревням «Правду», «Известия», а больше того — «Бедноту».
Раньше газеты только в сельсоветы попадали, иногда в комитеты бедноты. А теперь, глянешь, в той хате, в другой мужички из свежих газет самокрутки вертят.
Где берут, откуда? А это почтарь принес. По подписке. Распространял он газеты, как хотел.
Вот ночует в избе на полатях и слышит: дед с бабкой ругаются. Тычет бабка деду в глаза его несознательностью. Другие, мол, на сходках и про то и про се, а он все молчком. Голоснет, как все, а своего интереса не отстаивает. Если у них три сына на фронтах — один в конных, другой в пеших, третий матрос, — на сколько душ им надел должны дать? Не им ли первым должны хлеб пособлять казенной машиной жать? Да их за таких сыновей должны не в такой вот избе, а во дворце содержать.
Кряхтит старик:
— Газет не читаешь… Знаешь, как и без нас властям трудно.
Почтарь тут как тут:
— Правда ваша, папаша, много теряете, не читая газет. Желаете, вашу беду поправлю. Выпишу вам «Бедноту».
Дед, оказывается, не забыл еще, как обучился грамоте, хаживая в городе печи класть, и вот уже очки на лбу и при сбежавшихся соседях вычитывает новость за новостью, о всех мировых делах. У подписчика «Бедноты» на дому клуб не клуб, а изба-читальня полная.
Или вот зайдет на посиделки. Содержит избу для них молодая бабенка, муж где-то на фронтах. Девчата пряжу прядут, а ребята одно дело знают лезут обниматься.
А то займутся в карты играть на поцелуи. Чего глупость да безделье не выдумают!
Смотрит-смотрит на это почтарь.
— Эх, — говорит, — некультурно!
— А откуда нам взять культуры-то?
— А вот из моей волшебной сумки. Желаете, могу выписать по почте музыкальный инструмент и к нему самоучитель.
И действительно, выписывает: кому балалайку, кому гитару и ноты к ним и песенники. Слышь, уже звенит на посиделках красная песня «Провожала Ваню мать, провожала».
И вот не понравились кое-кому такие его подходы к действительности. Начинают на дорогах встречать его разные хмурые личности: ты, мол, почтарь, того — поостерегись на деревни газеты таскать, от них нам один вред. Особо от «Бедноты». Если еще хоть одну газетину в нашу Жуковку или там в Пеньки занесешь, споткнутся твои ноги на нашей дороге.
А он в ответ на такое воспрещение переходит с дороги на тропку и доставляет газеты окольным путем.
Летом — по межам, осенью — по жнивьям, где враги — по овражкам, где недруги — по кустам.
Думали, зима его окоротит. Ничего подобного — купил себе у старого лесника лыжи и пошел. Кулачье с обрезами его на дорогах стережет, а он по снегам напрямик жмет. Раз в Жуковку с горы, как на крыльях. Шасть в Пеньки из лесу, как тать. И никогда по старому следу. Каждый раз в любое знакомое село с необъезженной стороны вкатывается. Чтобы злыдни не подкараулили где-нибудь у сараев, у гумен.
Влетел в село и сразу в народ. Где мальчишки с горы катаются почтарь среди них.
— Дядек, дай на лыжах скатиться!
— Почтарек, а ну махни с нашей крыши — до трубы снегом занесло.
Почтарь и детей уважит. С крыши на потеху кувырнется. Через ручей перемахнет. Скатиться даст. И на улице у него все приятели.
Прошмыгнул в деревню — и сразу на свет, где посиделки.
— Здорово, почтарик — живые новости! Ну, садись, говори, что там еще на белом свете сделалось. Где какая революция? Где наши буржуев бьют?
Почитает из газет выдержки. Даст журнальчик — картинки полистать. Подарит новой песенкой — и здесь у него все друзья.
В глаза кулачью смеется — нельзя его при народе убить.
Одураченные им парни, где-то у гумен его караулившие, являются на посиделки злые, щеки красные, уши примороженные, а он им фитиль к носу:
— Где вы, кони мои вороные, запропастились, пришлось вместо вас запрягать в лыжи зайцев!
Хохот в избе — стены ломит. Бревна трещат. Весь авторитет у «женихов» вышибает. Никто их не может принять всерьез, а все только на смех.
Ну и, конечно, они в долгу не остались. Мельники, лавочники да лесники — люди богатые. То ли они наняли за хлеб да за сало каких-то чуждых людей, то ли из другой волости прислали им против него подмогу, только подкараулили все же почтальона. На шатучем мостике. Заприметили, что трудновато ему перескакивать напрямик через лесной, никогда не замерзающий ручей. Когда в село бежит, он еще резв, с разбегу его перескакивает. Тот бережок повыше, а этот пониже. А когда обратно идет, чаще всего скатывается по мосточку.
На этот раз силенки паренек совсем порастратил. Учили его девчата весь вечер танцы танцевать. И никак он не мог раньше полночи выбраться: то с одной, то с другой в обнимочку.
Девчонки к нему одна другой ласковей. Чем не женишок растет! Один, как дубок на горе, любой завидно такого сироту в дом взять.
Закружили его девичьи чары, опомнился только, когда луна взошла.
— Красавицы, мне же в Жуковку нужно. Имею срочную телеграмму. Плыть да быть!
И как ни уговаривали — скользь на лыжи и ушел.
Ни страсти про напасти, ни толки про волка — сумку на плечо и исчез, только снежок завихрился.
Скатился по овражку, хотел пойти напрямик, да вспомнил, что по пути еще два оврага. А ноги не идут, что-то заплетаются слегка. Сбиваются на танец. Усмехнулся он и решил: сверну на дорогу. Ночь глубока, мороз жесток. Никого нет.
Вышел на накатанный наст, следы полозьев, как зеркальные, блестят. Лыжи по ним сами катятся, только палками подправляйся. Вот здорово! Любо ему, не нужно и ноги переставлять.
Летит почтарик, еще девичьим теплом овеянный, и перед глазами его то одно милое лицо, то другое. Хороши девчонки здесь, ласковые. Так и хочется оглянуться — мысленно послать привет.
Забылся паренек, что не простой он почтальон, а особый. Ослабил бдительность, да и попал в беду.
Вкатился на шатучий мостик без острастки, встрепенулся, завидев, что дорога-то занята опрокинувшимся возом с сеном, да поздно. Так с разбегу лыжи в сено и занозил.
— Стой! Куда?
— Пусти, что за люди?
Видит, на мосту лошадь лежит на вывернутых оглоблях. За хвост и за гриву тянут ее какие-то незнакомые мужики.
— Чего смотришь, а ну, помоги, лешак!
Только взялся за гуж, чтобы рассупонить хомут, как его ударили чем-то тяжелым по затылку. Устоял, однако, на ногах парень, обернулся, а на голову ему свиту набросили. Под ноги подножку подставили. Уронили на снег и давай бить оглоблей.
Бьют, а сверху сеном притрушивают, чтоб ни крика его, ни стона не было слышно.
А когда затих, развернули, как дорогую куколку, и, подложив под ноги бастрык-бревно, которым сено утягивают, переехали санями, чтобы полозьями поломать в ногах кости.
Поломали и обе лыжи. И в таком виде на морозе бросили.
— Ну вот, ладно обделали парня, — сказал один, оглядев свою работу.
— Найдут, подумают, мол, сам убился, разогнался с горы шибко да об перила… — сказал другой.
— Да уж здорово. Жениться, может, еще и сумеет, а уж бегать почтарем никогда!
Закурили и отъехали, подобрав сено.
А почтарь все слушал. Хотелось ему крикнуть им вслед насмешку, да сдержался, еще вернутся, дубатолы, совсем убьют.
А его задача — остаться в живых. Нелегкая это задача, когда валяешься на дороге, как поломанная кукла. И ни тебе девичьего участия, ни тебе дружеской руки. Один дед-мороз в лесу по деревьям стучит, над теплым ручьем дышит. Пар от него инеем на глаза садится, замуровывает.
Заплачет парень, чтобы горячей слезой ресницы разлепить, потом засмеется.
— Эх ты, а еще жених… То-то вот, не нарушай комсомольской заповеди — не танцевать… Дотанцевался, брат!
Самого себя хочет посмешить.
А спасли его все-таки девчонки. Две сестренки из Жуковки приезжали в село за беленой пряжей, да задержались на посиделках. Затанцевались с ним.
