Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон
— Эй, ребятишки, не хотите ли немного проветриться? — спросил как-то Орельена и Катрин дядюшка Батист.
Катрин и Орельен переглянулись и промолчали, нетерпеливо ожидая, чтобы старик объяснил им суть дела.
— Завтра можете отправиться в Марлак с возчиком, который поведет туда обоз. Это мой друг. А хозяину я скажу, что мне надо было послать вас туда; он не станет допытываться, зачем да почему. Ты, Орельен, сможешь повидаться там с сестрой, а для Кати это будет небольшим отдыхом… Она в последнее время стала что-то бледненькой, и такая поездка ее освежит.
Обоз выехал из ворот фабрики ранним утром. Был серенький ноябрьский день. Возчик оказался изрядным болтуном. Всю дорогу он, не закрывая рта, повторял без конца одно и то же:
— Уж это такой человек, такой человек дядюшка Батист! Все, что бы он меня ни попросил, я сделаю от чистого сердца! Он спрашивает, не найдется ли у меня местечка для вас, и я отвечаю: «Ну конечно, я возьму их с собой, этих сорванцов!»
«Сорванцов»! Орельен и Катрин, оскорбленные, хранили молчание. Оба серых першерона, запряженные в повозку, медленно тянули ее по накатанной дороге. «Твоей сестре приходится делать ежедневно порядочный конец», шепнула Катрин Орельену. Она представила себе, как Жюли, задолго до рассвета, шагает одна по этой бесконечной дороге; как холод обжигает ей щеки, а кругом все тонет в сером густом тумане, сквозь который пробираешься с замирающим от страха сердцем, как сквозь лесную чащу. А вечерами, в зимние месяцы, приходится возвращаться домой опять-таки в темноте.
— В первые дни Жюли каждый вечер плакала, говорила, что не пойдет больше в Марлак, что работа там слишком тяжелая, но патер, бывало, влепит ей парочку затрещин, и на следующее утро она отправляется снова.
— Наверно, у вас было не очень-то весело в эти дни?
— Что вы тут рассуждаете, ребятишки? У нас не весело? Это потому, что сейчас осень и погода скверная. А ехали бы вы по этой дороге весной, не говорили бы так; кругом все зелено, все цветет, пичужки распевают во всю глотку. Красивые тут места, ничего не скажешь! А сейчас вы увидите карьеры — это замечательное место. Говорят, будто другого такого на всем белом свете не сыщешь.
Однако, добравшись до цели, Катрин и Орельен были жестоко разочарованы.
«Замечательное место» оказалось всего-навсего рядом глубоких выемок в каолине, похожих на гигантские воронки. Они спросили у возчика, где им найти Жюли Лартиг, но тот лишь указал широким жестом в сторону воронок. Длинные вереницы мальчиков, девочек и женщин поднимались из глубины этих воронок. На их плотно закутанных платками головах высились большие корзины, заполненные кусками белой глины. Каждый носильщик шел на расстоянии нескольких шагов от другого, держа голову очень прямо и подпирая одной рукой корзину, чтобы удержать ее в равновесии. В то время как нескончаемая цепочка людей поднималась на поверхность, другая спускалась вниз. В этих бесконечных вереницах людей, колыхавшихся в сером свете ноябрьского дня, подавляющее большинство составляли дети и подростки. Выйдя из воронки, носильщики несли свои корзины к сараям и опрокидывали их там в большие плетенки. Работницы, нагнувшись над плетенками, проворно перебирали куски каолина, выбрасывая посторонние примеси — камни и комья земли.
Орельен и Катрин долго ходили в молчании от одной воронки к другой, от одной цепочки людей к следующей, надеясь обнаружить среди них Жюли.
Напрасный труд! Носильщики были покрыты с головы до ног каолиновой пылью; их лица, руки, волосы, одежда были одинакового грязно-белого цвета. В конце концов Катрин решилась спросить о Жюли у одной из девушек.
— Как вы сказали? — переспросила та. — Кого вы хотите видеть?
Девушке нельзя было ни на секунду остановиться, и, чтобы услышать ее ответ, Катрин пришлось идти рядом.
— Жюли Лартиг? — повторила девушка. — Постойте-ка, кажется, она работает вон в том карьере.
Орельен и Катрин поблагодарили девушку и побежали к указанному карьеру.
Девушка оказалась права: через некоторое время они увидели Жюли, такую же серую от пыли, как и все другие мальчики и девочки, тащившие на головах тяжелые корзины. Заметив Катрин и Орельена, Жюли улыбнулась и, не поворачивая головы, чтобы сохранить равновесие, помахала им свободной рукой.
— Идите к сараю, к сортировщицам, — крикнула она, — я попробую на минутку задержаться!
Катрин побоялась, как бы Жюли не влетело из-за них, и уговорила подругу не рисковать: лучше они пойдут рядом с ней. Так и сделали. Они даже спустились вниз до половины карьера, но дальше идти не осмелились и вернулись на поверхность, сказав Жюли, что встретятся с ней в полдень, во время перерыва на обед. Этот обед они съели втроем, сидя на бревнах позади сарая, — скудный обед из хлеба, кусочка козьего сыра, яблока и нескольких орехов. Хлеб и сыр Жюли ежедневно приносила из дома в котомке, перекинутой через плечо. Яблоки и орехи преподнес девочкам Орельен.
— Мы хоть можем поесть в полдень горячей похлебки, — заметила Катрин. По крайней мере, согреешься…
— Э! Самое противное здесь — это пыль… Она липнет ко всему: к коже, к ресницам, к волосам…
Жюли развязала платок, плотно окутывавший ее голову, вынула из прически шпильки и тряхнула рассыпавшимися волосами.
— Видишь, Кати, волосы у меня совсем серые, словно я седая.
Она вытягивала шею, вертела головой, наклоняла ее во все стороны, растирала шею кончиками пальцев.
— Уф! Сразу стало легче. Знаешь, к полудню и к концу работы у меня такое чувство, будто голова ушла в плечи по самые уши.
Сгибая и разгибая занемевшие и покрасневшие от холода пальцы, Жюли продолжала:
— Руки вот тоже… Они все время подняты над головой, чтобы удержать корзину в равновесии. К вечеру их совсем перестаешь чувствовать, особенно зимой.
Жюли говорила об этом с равнодушным видом, как о вещах незначащих, вроде погоды. Кстати, о погоде она тоже упомянула: летом, в жаркие дни, солнце нещадно палит лица и руки, а осенью дождь льет с утра до вечера, глина становится скользкой, и очень трудно идти по ней с корзиной на голове.
И только одна вещь выводила Жюли из себя до такой степени, что она не могла говорить спокойно: невозможность сохранить волосы чистыми из-за проклятой пыли, которая набивается в них так, что потом никак не отмоешь!
— А внизу? — спросил Орельен.
— Что — внизу?
— Что там делают, внизу?
— Внизу, в шахте, работают мужчины: они копают каолин.
Катрин со стыдом вспомнила, что надменная осанка Жюли частенько вызывала в ней раздражение. «Что за манера держать все время голову прямо, словно аршин проглотила?» — думала она в такие минуты. Теперь Катрин понимала, что это всего лишь привычка, рожденная тяжелой работой, — она-то и придавала Жюли высокомерный вид. Катрин стало мучительно жаль подругу, вынужденную зарабатывать свой хлеб таким ужасным трудом. На обратном пути девочка заявила своему спутнику:
— Знаешь, Орельен, нельзя оставлять твою сестру на этой страшной работе. Три часа в день на одну дорогу, тощий обед всухомятку и все время на ногах… Ну, подумай сам, разве это работа для девушки? Жюли скоро надорвется на такой каторге, помяни мое слово!
— Я и сам часто думал об этом, — задумчиво проговорил Орельен, — но, пока не увидал собственными глазами, не представлял хорошенько, как ей тяжело. Но что делать? Счастье еще, что Жюли получила эту работу: только по протекции господина де ла Рейни отец смог устроить ее в карьеры Марлак. С тех пор как она работает, у нас в доме не так голодно.
— Нет, так оставлять ее нельзя! — повторяла Катрин.
Жюли много раз рассказывала друзьям о своей работе в карьерах, но, как правильно заметил Орельен, «нужно было увидеть все собственными глазами», чтобы понять.
Вечером в доме-на-лугах Катрин, Орельен и Франсуа держали совет. Решено было снова обратиться за помощью к дядюшке Батисту.
Назавтра, после работы, старик внимательно выслушал горячую, сбивчивую просьбу Катрин. Орельен добавил, что просит не говорить пока ни слова папаше Лартигу, иначе тот не преминет задать основательную трепку Жюли, как невольной виновнице, и Орельену — за то, что тот лезет не в свое дело.
Дядюшка Батист не скрыл от детей, что просьбу их выполнить трудно: в торговле фарфором ожидался застой, и на фабрике подумывали скорей о сокращении, чем о приеме новых рабочих. В общем, он постарается сделать все, что в его силах. Тут старик улыбнулся и потрепал Катрин по щеке.
— Какова девчонка! — сказал он. — Ты, твой брат и твои друзья могли бы послужить примером для многих и многих взрослых. Если бы весь рабочий люд так хорошо понимал друг друга, как ваша маленькая компания!.. Ах, черт побери…
Он широко развел руками, вскинул кверху подбородок, и жест его. был красноречивее слов. У ребят сложилось впечатление, что он сулит невесть какие блага фабричным рабочим, если те возьмут пример с Катрин и ее друзей.
