Валентина Осеева - Васёк Трубачёв и его товарищи
Митя осторожно поднял его голову, приложил к губам флягу с водой. Вода полилась мимо, за воротник.
— Помер, — сказал Костя. — Жалко — молодой… — Он осторожно, словно стесняясь своего поступка, потянул к себе винтовку: — Отдай, товарищ! Тебе она уже не нужна. Мы теперь за твою молодую жизнь рассчитаемся…
Красноармеец вдруг заморгал глазами, со стоном рванул винтовку из рук Кости.
— Убью! — прохрипел он, дико глядя вокруг себя.
Кузнец отступил.
— Живой! — удивлённо сказал он.
Митя наклонился над раненым:
— Товарищ! Товарищ! Это свои!
Красноармеец пошевелил губами:
— Пить…
Он пил долго, большими глотками, глядя в лицо наклонившегося над ним Мити. Сознание медленно возвращалось к нему.
— Не бросайте, братцы!
Костя на руках перенёс его в овраг, где они с Митей вырыли себе землянку. Красноармейца звали Илья Кондаков.
На другой день он пришёл в себя и рассказал, что в одном из сильных боёв он был ранен; истекая кровью, отполз в пшеницу. Фашисты его не заметили. С тех пор он бродил по лесу, прятался в копне сена; однажды подошёл близко к селу, в надежде добраться до своих, примкнуть к какой-нибудь красноармейской части… В одном месте у реки увидел хлопчика… Но в селе стояли фашисты, пришлось снова уйти в лес. Илья обессилел, заголодал и свалился.
— Не отбил я врага, братцы, и вот помираю! — с сожалением сказал он, растягивая в улыбку бледные губы.
— Погоди, ещё отобьём! — усмехнулся Костя.
— До последнего дыхания буду их бить, с собой в могилу утащу! — сказал Илья.
Сдружились… По утрам варили крупеник с консервами. Илья постепенно поправлялся, набирал сил.
— Вот гляди, Митя! Зарыли вы продукты и ушли. А думал ты, когда зарывал, кто их есть будет? — вытирая рот, говорил Костя.
— Пропал бы я без вас! — вздыхал Илья. — Великое дело — товарищи! Не думал я живым быть, а вот ожил.
И ещё один человек прибился к их компании. Подошёл он вечером к огоньку. Костя, держа наготове винтовку, поднялся навстречу. Пришлый не испугался.
— Отведи, отведи! — спокойно сказал он, усаживаясь ближе к костру. — Меня уже сколько раз стреляли, да не застрелили.
— Кто такой будешь? — спросил Костя.
— Эх, ты! «Кто такой»? Человек! Ну, человек! Чего тебе ещё? — Он вытянул ногу, снял тяжёлые бутсы и стал развязывать серую грубую портянку. — Вишь, ногу стёр… Замучился хуже смерти! Полей-ка водички из чайника.
Илья подал ему чайник с водой, Митя невольно улыбнулся, глядя на озадаченного Костю.
— Ты мне турусы на колёсах не разводи! — сердито сказал кузнец. — Какое оружие при тебе есть — показывай!
— Оружие моё всё при мне: руки, ноги, голова. Кого надо — убью, кого надо — помилую!
Илья захохотал:
— Герой!
— А как же! — серьёзно сказал пришедший. — Завсегда герой! Ты меня — убивать, а я тебя не боюсь! Может, я тебя и сам убить должен, это ещё разобраться надо.
— Да ты что за человек, я тебя спрашиваю? — сердился Костя. — Сел к чужому огню и портянки распустил!
Пришедший поднял лицо.
Лицо было маленькое, с вздёрнутым носом. Глаза светлые, с лукавым и простодушным выражением. Глядя на Костю снизу вверх, он морщил лоб и высоко поднимал густые выцветшие брови.
— Вот ты говоришь — «сел к чужому огню». А огонь, мил человек, — это дело общее. Это для удобства — для пищи, для обогревания тела, огонь-то! Он не твой и не мой! Общий! — вразумительно сказал пришедший.
— Да фамилия твоя как… имя, что ли? — потеряв терпение, крикнул Костя.
— Фамилия моя — Пряник, а зовут меня Яков. И анкета моя немудрёная. Человек я простой. Пока война — буду воевать, а побью врага — стану на работу. Потому как по профессии я слесарь. При МТС находился.
— А как же ты врага побьёшь-то? Ведь вот он тебя в лес загнал… Слышь, дядя? — пристал Илья.
— А он не одного меня в лес загнал. Когда б одного, тогда б ещё, может, он меня и повоевал бы, а теперь я его повоюю! — пояснил Яков и, протянув Мите пустой чайник, попросил: — Сходи-ка ещё за водицей. Вконец ноги испортил — ходьба не получается.
Митя пошёл.
— Ишь ты, как расположился! — подмигнул Косте Илья.
— Добре! Сиди уж. Дальше посмотрим, что ты за птица есть, — усмехнулся кузнец.
— Это ясно. Слепому долго глядеть надо, а зрячему — одна минута.
— Это кто же слепой, а кто зрячий? — спросил задетый за живое Костя.
— Я — зрячий, а ты — слепой. Я на вас издали поглядел и увидел, кто вы такие есть. А ты меня два часа туда-сюда перевёртываешь, и всё у тебя одна изнанка получается!
— А потому как хитёр ты, дядя, не в меру!
— Где надо — хитёр, — согласился Яков, — а где не надо — свободно себя держу. Вот как пояс, к примеру: где потуже затяну, подберусь, а где распущу да спать ложусь. Это от обстоятельств зависимо.
— Чудной ты человек! — похлопал его по плечу Илья. — И фамилия твоя чудная!
Чудной человек, Яков Пряник, прижился. Был он хлопотун по хозяйской части. Работу находил себе сам. В землянке застелил пол душистым сеном, соорудил потайное окошко, затянул его кусками марли, замаскировал ветками вход, сложил из глины печь.
— Дождик — это для природы хорошо, а человеку кости промывать не требуется.
— Да ты что стараешься? Что мы тут, зимовать, что ли, будем? — удивлялся Илья.
— Хоть день прожить, так надо по-человечески. На то ты и есть человек, а не зверь лесной, — отвечал Яков.
Он перечинил всем одежду, разрезал свои бутсы и поставил заплатки на Костины сапоги.
— Похоже, золотой ты человек… — задумчиво говорил Костя.
— На золото человека не мерят. Это два понятия разные. Один человек и гроша медного не стоит, а на другого цены нет. Это по делам. Человек — существо душевное, живое.
Иногда Яков исчезал. У костра становилось скучно. Костя хмурился:
— Куда пошёл? Убьют где-нибудь, как собаку, и остатков не найдёшь!
Появлялся Яков внезапно и всегда с чем-нибудь: либо вытащит из-за пазухи свежий хлеб, либо вынет из серого мешка крынку с молоком и как ни в чём не бывало захлопочет по хозяйству.
— Где ж ты взял это? — приставал к нему Илья.
— Молока коровка дала, хлебца бабушка испекла, — улыбался Яков. — Понятно, где взял, — люди-то кругом есть!
Дни в лесу казались очень длинными. Выздоравливающий Илья чистил винтовку, задумывался, вздыхал.
Костя хмуро смотрел в огонь. Митя мучительно беспокоился за ребят и не знал, что предпринять. Раза два он пытался пробраться в село и оба раза чуть снова не попал в руки фашистов. Хата Степана Ильича стояла неподалёку от штаба, и пробраться туда незамеченным было невозможно.
У костра становилось всё печальнее.
Однажды Илья не выдержал.
— Долго так сидеть будем? — в упор спросил он Костю. — Я боец, мне спину греть нечего! — Он встряхнул начищенной до блеска винтовкой. — Мне до фронта пробираться надо!
— Тебе до фронта, а мне и здесь фронт. Враг по моей земле ходит, колхозное добро грабит. Мне некуда идти. Я за нашу землю и здесь постою, — отвечал Костя.
— До Красной Армии пробиваться надо! — упрямился Илья. — Кто нас тут держит? Встали да пошли! — Он смотрел на Митю: — Пошли, что ли?
Митя всей душой поддерживал Илью, но он не мог оставить ребят, не зная, что с ними и как они будут жить.
— Что мы друг друга держим? Разойдёмся коль кто куда! — настаивал Илья.
— Это как — кто куда? — вскидывал голову Яков. — Кто под пулю, кто на верёвку, а кто и в яму живьём? Вместе надо действовать! Война — дело общее. Собирать людей надо, а не распускать по лесу в одиночку!
Илья замолкал, но споры не прекращались.
Митя решил пробраться к Коноплянко — узнать у него, что делается вокруг, расспросить о ребятах. Товарищи одобрили его решение. Кузнец проводил до опушки.
Ночь выдалась тёмная. Митя перешёл шоссе, потом свернул к реке. Раза два ему повстречались немецкие солдаты. Он спрятался в кустах, переждал…
В селе Ярыжки лаяли собаки. Митя пробрался огородами к хате Коноплянко. Тихонько постучал в окно.
Встретились они как братья.
Разузнав подробно о ребятах, Митя обрисовал своих новых товарищей, положение в лесу:
— Сидим и не знаем, что делать. Споры начались. Коноплянко взял его за руки:
— От жизни вы оторвались, а ведь она ключом кипит. Все на местах. Вот почитай… А я о вас кого надо в известность поставлю.
Он протянул Мите напечатанный на машинке листок.
— Из Москвы… Сталин по радио выступал.
— Из Москвы?! — Митя бережно развернул листок. Партия вдохновляла людей на борьбу с врагом, вселяла уверенность в победе. Слово её разрешало все сомнения и вопросы Мити и его товарищей.
Митя вскочил, обнял Коноплянке:
— Дай мне, дай мне это! Я товарищам отнесу! Ведь это всё, что надо!
