Сусанна Георгиевская - Серебряное слово ; Тарасик
Через иллюминатор подшкиперской ей слышатся удары в рынду [4] и хриплый голос капитана:
— Сколько смычек?.. Ага. Три выскочило? Боцман, давай пять в воду!
…Что ей делать?
Надо подняться вверх и выйти на палубу. Но ведь там капитан?..
Ничего не поделаешь, надо выйти на палубу. Если завтра ее спишут на берег, ей больше уже не увидеть швартовки. Не видеть ей швартовок как собственных ушей!
…Можно, конечно, подняться вверх и встать спиной к капитану. Облокотиться вот эдак о релинги… Ты, мол, сам по себе, а я — сама по себе. И знать она не знает никаких капитанов! Разве нельзя поглядеть на пристань?.. А куда ж ей тогда глядеть?.. Не в воду же кинуться и не в небо взлететь! Пассажиры всегда выходят на палубы и любуются пристанями… Она встанет у брашпиля, рядом с боцманом, и не будет глядеть на ходовой мостик… Да, кстати, ведь у нее в кармане яблочко завалялось — повариха дала… Она будет его жевать… Стоит себе рядом с боцманом на баке пассажир и от нечего делать грызет потихоньку кислое яблоко: человек любит яблоки!.. Капитан — он сам по себе, а она — сама по себе.
…Не глядеть! Не видеть! Не слышать голоса капитана.
Как бы не так!
Не успела мама Тарасика выйти на палубу, как над нею снова загрохотало:
— Сообщать расстояние до пристани. Стоп — тянуться. Так. Хватит. Стоять у левого якоря…
— Бра-а-атцы!.. Швартовщики! — взлетает над басовитым, сочным голосом капитана ломкий и молодой голосок четвертого помощника. — Веселей подавай выбросок. На ближнюю пушку, крепи давай. Эй, швартовщики!.. Братцы… На ту валяйте перенесите. Со слабиной который… Становись, молодой, на конец. Оттягивай слабину. Потравливайте продольный!..
Орут грузчики. Грохочут подъемные краны, чавкают колеса грузовиков, шумят волны, обмолачивая пристань. Вот щепка. А вот бутылка. А вот пустая консервная банка. Вода грязно-желтая, будто в ней растворили глину. Должно быть, натек сюда первый снег с гор.
Скоро схватится льдом море. Но покуда что здесь еще плавают хлебные корки, апельсиновая кожура, огрызок яблока… И птицы просверливают поверхность воды лапами (наподобие штопоров). Головки у них маленькие ярко-красные, будто они нахлобучили на уши красные шапки, чтоб не продуло ветром. Птицы взлетают над пристанями.
Но вот взметнулся над пирсом огромный рояль, холодильник, грузовичок…
Какими тонкими кажутся издалека стальные тросы подъемных кранов и какими толстыми канаты на танкере, у ног боцмана… Манильские и кокосовые, пеньковые и сизальские, они свернуты, перевиты, уложены друг на друга…
А у пирса среди других судов тихонько раскачивается небольшое суденышко, плещется по ветру его флаг. Красный с синим крестом и белой каемкой. Это страна Норвегия.
Из кубрика лениво выходит негр с салфеткой под мышкой. Должно быть, повар. Оглянулся, зевнул, помахал рукой прибывшему танкеру и, заслонив глаза, поглядел от нечего делать на дальнюю сопочку.
Запомнить!.. Может, больше она не увидит дальневосточных пирсов. Не видеть ей этих причалов. Не видеть ей дальневосточного моря.
Они еще не оторвались от ее души, ее слуха, ее глаз, ее рук, ее сердца. Но почему-то она знает — это было в последний раз.
Мир — большой. На земле есть другие порты, другие причалы: Одесса, Архангельск, Астрахань. Сингапур… В Сингапуре прямо на пристани продают бананы (ей рассказывали ребята).
Но моря дальневосточного ей уже никогда не видать.
Да. Это было счастьем: большущее море, небо и голые дальние сопки.
С моряками она терпела бедствия: шторм. А над ней трунили. Ее обзывали фешенебельной.
И все-таки это было счастьем. Почему?.. Оттого, должно быть, что это уже прошло.
— Товарищ Искра!.. — подбегая к маме Тарасика, крикнул запыхавшийся матрос. — Вас требует капитан.
— На клотик? — прищурившись, спросила мама Тарасика.
— Какой там клотик! На мостик!.. Он сердится… Давайте, давайте быстрее, товарищ Искра.
— Да!.. То есть нет, нет!.. — Закрутила меня совсем, — сказал капитан Боголюбов маме Тарасика, махнул рукой, оглянулся, приоткрыл рот… И захохотал.
Капитан задыхался, захлебывался, кашлял, изнемогал. Он хотел не глядеть на маму Тарасика, не видеть ее растерянного лица, не замечать улыбки «тертого человека» — стармеха, которого трудно было чем-нибудь удивить.
— Объелся смехунчиком, — сказал стармех.
— Ха-ха-ха-ха!..
— Серость наша! — шутливо сказал стармех.
И можно было подумать, что словом «серость» он добил хохочущего капитана.
Глаза капитана вдруг как будто бы потолстели, их заслонили трясущиеся от смеха мешочки-подглазники. Бархатный, рокочущий смех, похожий на сок переспелой сливы, на которую нечаянно надавили пальцем, брызнул из капитанского горла. Смех, смех, смех выпрыгивал, выкатывался из узких щелочек его залитых слезами глаз.
— Да ну вас совсем… Да ну вас совсем… Уморили!.. Ох! Ха-ха-ха-ха!..
— Хорош, хорош!.. И мы же с вами во всем еще оказываемся виноватыми: это мы его уморили! — пожимал плечами стармех, как бы призывая в свидетели рулевого, маму Тарасика и штурмана Игорька.
Капитан зашелся от хохота, как грудной ребенок от плача. В его смехе было что-то сорвавшееся с цепи, безудержное.
Лицо у мамы Тарасика дрогнуло. Стармех решил, что она собирается зареветь.
— Нехорошо, нечутко, — сказал он, строго глянув на капитана.
Приподнятое лицо мамы Тарасика отражало хохочущее, дрожащее лицо Боголюбова.
Ее глаза медленно налились слезами. И вдруг она тоже принялась хохотать. За ней — стармех, за ним — рулевой и последним, по-детски, тоненько, вплел в общий хохот свой завивающийся хохоток молодой штурман Игорь.
— Да разве… Разве… Ха-ха-ха-ха… — захлебывался капитан. — Да ничего вы, ей-богу, не знаете… Герой, говорит…
— Нехорошо, Боголюбов! — горько вздохнул стармех. — Некрасиво… Тебе же, как человеку, как моряку…
— Ха-ха-ха-ха! Почет и слава твоему штурману… Остается, остается на танкере. Извиняюсь, конечно, что я вас на «ты» назвал… А вы извините великодушно. Потому что больно уж хороша! За моряка заступилась. Хвалю. Молодец! А ведь она человек опасный, стармех! Чуть что, и хвать на заметку. Возьмет и опишет, как хохотал Боголюбов. Раз! — и втиснет в какую-нибудь там брошюрку. С виду — и воды не замутит. Тихоня… А спустится потихоньку вниз и небось — хвать тетрадочку и раз! — на заметку…
— Товарищ капитан! — взмолилась мама Тарасика.
— Эх, ты!.. Вот как, значит, можно тебе доверяться, Боголюбов, — покачав головою, сказал стармех.
— А что?.. Извиняюсь… Я же сказал: хвалю!
— Жарь давай. Гни давай свою линию… А если что — так, пожалуйста: отражайте. В «Правду», понимаешь, а то в «Комсомольскую» или «Пионерскую». Вот я тут. Весь, как есть. Душа нараспашку. Ха-ха-ха-ха!
Услышав смех капитана, начали медленно подниматься по трапу матросы.
— Чего стряслось?
— А ясно что: стармех рассказал анекдот… А наш — ты же знаешь… Ему хоть палец, хоть спицу, хоть палку или флагшток…
— В чем дело? — строго спросил капитан, посмотрев на трап. — Так вот, стармех… Ты, значит, давай того… Выручай Боголюбова. Ты у нас деликатный. Шестью языками обладаешь… Одним словом, как представитель торгфлота ознакомь товарища Соню с Петропавловском. А то еще нажалуется, чего доброго, в Пароходство: «затравили ее на танкере!» Это я затравил, Боголюбов.
— Я никогда никому не жалуюсь! — быстро сказала мама Тарасика.
— Разве?! А я так подумал… Ладно. Стармех, надевай кителек, чтобы все по форме, и действуй давай… Прихвати-ка «ФЭД» и снимешь у сопки или там на фоне природки. Действуй… Потому что больно уж хороша… Обозвала Боголюбова самодуром.
— Я вас самодуром не обзывала.
— Нет?.. А я так подумал, что обозвала. Между строк, понимаете, прочитал. Давай, стармех… Реви-и-и-зо-о-ор! [5] Ты где? Не проспался? А?.. Припухаешь, друг?.. Приступай к выгрузке. А то начальник порта даст в Морфлот телеграмму: «Такой-сякой Боголюбов. Я его принял в порт безо всякого разговору. Я его втиснул… Я его… Он у меня и годика не прождал… А он такой-сякой и разэдакий — неделикатный, плана не выполняет… Самодур Боголюбов…» Реви-и-изор! Ревизор, давай того… приступа-а-ать к выгрузке.
— Нет, ну за что он так со мной разговаривает, товарищ стармех?.. Со всеми я всегда ладила. Честное слово. На заводе меня всегда уважали… А он… осрамил… ославил… Он…
— Стыд, товарищ Искра, не дым и глаза не ест. Не обращайте внимания, вот что я вам посоветую. Надоест, и бросят… Скучновато в море, надо же понимать. А вообще-то он мужик ничего. И капитан опытный. И человек подходящий. Поверьте! Ближе узнаете — сами поймете.
— Откуда же я узнаю, если у меня выговор за нарушение дисциплины и меня уж действительно того и гляди спишут на берег до окончания практики.
