Бенрт Ли - Школьник Свен (из норвежской жизни)
— Ты понимаешь, Серен, я спрашиваю это для того, что мне нужно узнать кое-что. Ты отвечаешь за тетради, как дежурный.
И говоря это, Ланге все время смотрел на Антона Беха.
Серен Мандрабер молчал и смотрел в пол. Потом медленно повернулся и посмотрел тоже на Антона Беха.
Антон Бех вдруг вскочил. Он мотнул головой. — у него была такая привычка, и сказал:
— Господин Ланге, это я ходил в шкаф в субботу в 10 часов.
Кандидат Ланге закусил губу.
— Я боялся этого, Антон, — сказал он. — Иди на свое место, Серен.
Серен поплелся на место. На него больше не обращали внимания. Весь класс не сводил глаз с Антона Беха.
— Что тебе нужно было в шкафу?
— Я не успел в пятницу списать в тетрадь решение. Я сделал это начерно и положил листок в тетрадь. Во время урока пения я переписал его, потому что я не пел, у меня болело горло.
Кандидат Ланге сурово смотрел на Антона Беха и молчал.
— Я простил бы тебе этот единственный обман, Антон, потому что ты прилежный ученик. Но я считал тебя настолько честным, что не допускал и мысли, что ты будешь отпираться и лгать.
— Это был не обман, — вспыхнув, сказал Антон.
Кандидат Ланге презрительно посмотрел на него, — выражение лица его было печально. Он вынул из пачки две тетради.
— Смотри сюда. Вот твоя тетрадь, а вот тетрадь Сельмера. Симон Сельмер неправильно писал одну из задач. Он написал 3-х вместо 5-х. Решение верно, но ответ не верен, потому что условия неверны. Та же самая задача у тебя, Антон, списана верно. Но решение и ответ у тебя такие же, как у Симона. Ты во всем решении писал 3-х, несмотря на то, что в задаче написано 5-х. Как это понять?
Антон не отвечал. Класс за ним сидел так тихо, что слышно было бы падение булавки. Они видели, как покраснела шея Антона под курчавыми волосами.
Кандидат Ланге продолжал:
— Ты сам говорил, что задачи ты списал раньше, а решение в субботу после того, как все тетради были убраны в шкаф. Ты списал свое решение раньше у Сельмера. Ты обманул меня, и напрасно отрекаешься. Вот твоя тетрадь. За обман ты получишь 6. Я поговорю об этом с ректором. Если бы ты не отпирался, ты отделался бы шестеркой.
Кандидат Ланге подал ему тетрадь. Антон не взял ее.
— Я не принимаю вашей шестерки! Я не обманывал и не списывал. Я, вероятно, по ошибке написал в решении 3-х.
— Чепуха, мальчик! — сказал Ланге и бросил ему тетрадь. — Садись!
— Я не лгу! — крикнул Антон Бех.
Тетрадь упала на пол.
Кандидат Ланге взял все тетради и спокойно сошел с кафедры. Остановившись перед Антоном Бехом, он сказал серьезно:
— Я долго не хотел верить этому. Мне жаль было, что ты списал у Симона Сельмера, но то, что ты отпираешься теперь, мне жаль еще больше. Садись!
После этого Ланге роздал тетради. Если в задачах были ошибки, он указывал на них каждому отдельно и объяснял. Он не обращал больше внимания на Антона Беха, который через несколько времени поднял свою тетрадь и начал рассматривать свое решение.
Голос кандидата Ланге разносился по классу то с одной стороны, то с другой. Но внимание всех было поглощено случившимся, и Ланге то и дело говорил:
— Да слушай же, что я объясняю.
Дойдя до середины класса, Ланге произнес:
— Между твоими домашними задачами, Свен, и классными — огромная разница. Домашние твои задачи хороши. Но ты не смущайся. Я ведь сказал тебе, что господин Винтер может проверять твои задачи. Я хочу только сказать, чтобы ты запоминал побольше и думал в классе. Ведь задачи все те же самые.
Свен Бидевинд не поднимал головы. Он дрожащими руками взял свою тетрадь у Ланге. В висках у него стучало.
— Да ты не смущайся, пожалуйста, я ведь не браню тебя. Ты одолеешь еще. Будь только внимательнее и прилежнее за уроками господина Винтера. Кланяйся ему от меня и скажи, что тебе необходимо повторить главным образом основные правила. Ты совсем не. уверен в них. Впрочем, при случае я сам могу сказать это ему. Я сегодня поставил тебе опять единицу, потому что я нахожу, что ты работаешь прилежно. Кандидат Ланге пошел дальше.
Свен Бидевинд сел. Он был бледен, как холст, и не сводил глаз с наклоненной головы Антона Беха.
Раздав все тетради, Ланге начал спрашивать. Первый, кого он вызвал, был Спмон Сельмер. В голосе и во всем существе Сельмера было что-то победное. Он то и дело отвертывался от доски и презрительно смотрел на Антона Беха.
Тот попрежнему сидел, опустив голову, тетрадь была закрыта. А за ним, попрежнему бледный, сидел Бидевинд, не сводя с него глаз.
Урок прошел удивительно тихо.
Когда раздался звонок, мальчики так же тихо вышли из класса.
Антон Бех вышел вместе с остальными, но его как будто сторонились. То же было и на дворе. Он старался держаться, как ни в чем не бывало, разговаривал и смеялся, но мальчики не поддерживали его.
Не то, чтобы они хотели выразить ему свое презрение, но все происшедшее слишком поразило их, было слишком неправдоподобно. Они смущались, не зная, что им думать.
Антон Бех остался один, а большинство класса обступило стоявшего на противоположном конце двора Симона Сельмера. Он что-то с жаром говорил, окружающие слушали.
Класс вообще уже давно был разделен на две партии; одна из них группировалась вокруг Антона Беха, другая — вокруг Симона Сельмера.
Партия Антона Беха была меньшей из двух, кроме того, была группа беспартийных.
Антон Бех был по натуре горд, его трудно было подговорить на шалости и обман.
Хотя Симон Сельмер зубрила и был меньше любим в классе, его партия была многочисленнее. Он помогал мальчикам, присылая за уроками математики записки с решением задач, писал сочинения и переводы, но ничего не делал даром. Серен Мандрабер платил ему за помощь изюмом, пряниками и тому подобным товаром: у отца Серена Мандрабера была колониальная лавочка. Отар Ингебрикстен воровал для него яблоки из отцовского сада; за латинский перевод, например, Симон Сельмер требовал два яблока. В классе рассказывали, что „зелот" — прозвище Сельмера, — получил однажды от Вильгельма Габриельсена десять ере (мелкая норвежская монета, ценою около 5 копеек) за алгебраическую задачу.
Антон Бех и Симон Сельмер постоянно боролись за первое место. Симон Сельмер чаще оставался победителем, и оба постоянно враждовали друг с другом.
И вот, стоя среди двора, окруженный своими приверженцами, Симон Сельмер распространялся о том, что Антон Бех списал у него задачу.
Антон Бех оглядел весь двор. В самом дальнем углу около гимнастики стоял Свен Бидевинд, тоже совершенно один.
— Свен! — крикнул Антон.
— Что?
— Господи, чего ты так испугался? Ты-то ведь знаешь, что я не списал у „зелота"!
— Нет, да ведь этому никто не верит!
— Отлично верят! Но я пойду к ректору. А что я тебя хотел спросить, Свен, ты брал мой черновик в субботу?
— Нет.
— Ага, мне это нужно знать.
Следующий урок был норвежский с учителем Сейме, за ним латинский с Бугге. Оба были во время урока как-то особенно торжественно настроены. Ни один из них не спрашивал Антона Беха, но оба часто взглядывали на него.
Над классом нависло томительное чувство ожидания. Все с нетерпением ждали ректора, и чувствовали, что с его приходом должно открыться то, что таилось под непонятной историей списывания одного первого ученика у другого.
Третий урок был немецкий. В класс вошел Свеннингсен. Усевшись на кафедру, он с нескрываемым презрением взглянул на Антона Веха, потом просмотрел журнал.
— Ланге поставил тебе шестерку за обман, Бех! Отчего ее нет в журнале?
— Ее там и не будет! — спокойно ответил Антон Вех.
— Как так?
— Потому что я не обманывал.
— Позволь тебе заметить, милый Антон, что ты очень дерзок. Ты, значит, полагаешь, что кандидат Ланге клевещет на тебя?
— Я полагаю, что это недоразумение.
— Ах так?! маленькое недоразумение! Когда ты обманываешь, это называется недоразумением! Да, да! У каждой вещи — две стороны. По такие „недоразумения" для всех одинаково оцениваются в гимназии шестерками.
И Свеннингсен вызвал Симона Сельмера и стал спрашивать его перевод. Он был особенно снисходителен к „зелоту".
И вдруг, среди торжественной тишины, послышался легкий стук в дверь, и в класс вошел ректор. Он был еще суровее и озабоченнее обыкновенного. Он медленно поднялся на кафедру, где Свеннингсен дал ему место. Он шепнул ему что-то, на что Свеннингсен также ответил «топотом, после чего оба взглянули на Антона Беха.
— Антон Бех! — громко сказал ректор.
Антон встал.
— Кандидат Ланге пожелал, чтобы я высказал тебе его и мое заключение о твоем поступке перед всем классом. Ты обманул его. За уроком пения в субботу, когда ты был свободен, ты без позволения открыл шкаф и списал задачу у товарища, чтобы не трудиться делать ее самому. За это ты получил заслуженную шестерку, как и всякий другой мальчик, который сделал бы то же самое. Нехорошо только, что ты оправдываешься и выдумываешь какую-то историю с черновиком. Кандидат Ланге и я решили не наказывать тебя больше за это. Все учителя были, как и я, неприятно поражены этой историей. Ты пользуешься у всех нас большой симпатией и уважением, и я, кажется, могу сказать, что и твои товарищи разделяют наши чувства. Тебе было поэтому труднее, чем кому бы то ни было другому, сознаться в этом глупом обмане. Но ты ошибаешься. Откровенное признание помогло бы тебе больше, чем упорная ложь. Но мы решили простить тебе ее; надеемся, что ты оценишь это прощение. Пойми, что наше снисхождение налагает на тебя некоторую ответственность.
